Том 2. Поэзоантракт

Повестушка дней Малюты

I

Там, вблизи от пышных гридниц, Где князья в кругу бесстыдниц — Полюбовниц правят пир, Где истомны горностаи И блестят при люстрах стаи Безалаберных рапир, Там разбросились избушки На темнеющей опушке У заросшего пруда. А в избушке все холопы, Столяры да землекопы Все сподвижники труда. У владельца, как нарочно, Мысль разнузданно-порочна, И каприз его — закон. Все боятся, все трепещут, Видно, больно плети хлещут, Извиваясь, как дракон. Княжич Ор из зла изваян. У кого такой хозяин, Тот и жизнь готов проклясть. Раз случилось, что Глашурка, Миловидная девчурка, Пробудила в князе страсть. Что приказано — исполни, А не то, мгновенней молний, Вспыхнет гнев, — тогда конец. И Глафиру шлет к тирану, Затаив глубоко рану, Старший брат ее, кузнец.

II

Глазки Глаши — васильковы, Озарят они альковы, Точно звезды декабря, Пробуждают в князе зверя, В страсть свою всесильно веря, К пылу новому храбря. Не кляла Глафира доли, Полудикая дотоле, Забрала над Ором власть. Плеть его давно не хлещет, Перед Глашей Ор трепещет, Проклиная втайне страсть. Что поделать! мозг бессилен, Точно днем при солнце филин, — Село чувство на престол. Всем привольно, всем вольготно, Всем поется беззаботно, Весел в праздник людный стол.

III

Честь сестры оберегая, Думал Петр: «Пускай другая, Но не Глаша — без венца». Он один грустил в поместье, И создался способ мести Вдруг в мозгу у кузнеца. Что вы скажете! вот смех-то! Когда радостно у всех-то, Положительно у всех, Вздумал мстить крестьянин честный, Замуравлен в мысли тесной, Что любовь без брака — грех. Эх ты, матушка Россия, Просвешенье, как Мессия — Не идет к тебе, хоть плачь. Ты сама себе заноза, Ты сама себе угроза, Ты сама себе палач!

1909. Июль

Мыза Ивановка. Пудость

Похороны (баллада)

1

Страна облачается в траур — Великий поэт опочил… И замер от горя преемник, Чей гений певец отличил. Театры беззвучны, как склепы; На зданиях — черный кумач; Притихли людей разговоры; Бесслезен их искренний плач. Лишилась держава пророка, Устала святая звезда, Светившая темному миру Путь мысли, любви и труда. Унылы холодные зори, И мглисты бесцветные дни, А ночи, как горе, глубоки, Как злоба, жестоки они. Рыдают воспетые ветры, Поют панихиду моря, Листву осыпают деревья В июне, как в дни сентября.

2

Сияет торжественно лавра, Но сумрачны лики икон; Выходит старейший епископ Из врат алтаря на амвон. Выходит за ним духовенство, — Оно в золоченой парче. Кадило пылает в лампаде, Лампада мерцает в свече. Толпой окруженный народа, Подходит к собору кортэж; Но где же стенанья и слезы, И скорбные возгласы где ж? В толпе и природе затишье — Ни жалоб, ни воплей, ни слез: Когда умирают поэты, Земное под чарами грез. Несут светлоокие люди Таинственный гроб к алтарю, И славят церковные хоры Загробного мира зарю. Над гробом склонился преемник — Безмолвен, как строгий гранит — С негреющим солнцем во взоре И лунною сенью ланит. Он смотрит на первую маску: Смерть шутит жестоко и зло… Он видит — как лилии руки, Он видит — как мрамор чело.

3

Что смолкли церковные хоры? Что, в диве, склонилась толпа? — С небес светозарною дымкой Сквозь купол струится тропа. По этой тропе лучезарной Снисходит поющий эдем; То звуки нездешних мелодий! То строфы нездешних поэм! Очнулся скорбящий наследник, Он вещую руку простер; И солнце зажглося во взоре, И вспыхнула речь, как костер. — Живи! — он воскликнул; и тотчас Поднялся из гроба поэт; Он был — весь восторг вдохновенья, Он был — весь величье и свет! Он принял от ангела лиру И молвил, отбросив аккорд, Земною кончиною счастлив, Загробным рождением горд: — О, люди друг другу не верят… Но лгать им не станет мертвец: Я песней тебя короную, И ты — мой наследник, певец!..

4

Когда же расплылось виденье, — Как жизнь, неразгаданный гроб Хранил в себе прах, еще юный, И ждал его червь-землекоп. От чар пробужденная лавра Не знала, — то чудо иль сон?… То знал коронованный песней, Но тайну не вытаит он. Бряцала ли лира в соборе, Спускался ль заоблачный мир, И кто был преемник поэта — Пророк или просто факир?…

1908. 17-го окт.

Призрак великой царицы (баллада)

Глава Екатерины Великой —

Великая глава русской истории.

Автор

Я шел крещенским лесом, Сквозистым и немым, Мучительной и смутной Тревогою томим, Ночь зимняя дышала Морозно на меня, Луна лучи бросала Холодного огня. Таинственностью леса И ночи тьмой смущен, Я шел, и мне казалось, Что кем-то окружен — Холодным, как дорога, Нездешним, словно Бог, Неясным, как тревога, Но кем, — я знать не мог. Деревья заредели И вышел в поле я; А там, вдали, мерцали Уж огоньки жилья. Загадочной тревогой Все более томим, На лес я обернулся, Завороженный им: На ели-исполины Луна, бросая свет, Второй Екатерины Чертила силуэт. Казалось мне: три ели Как в сказочном кругу, Царицу воплощали В сверкающем снегу. Казалось, три вершины В слиянии своем — Глава Екатерины Под белым париком. Ветвей же пирамида Подсказывала мне, Что в мантии царица Предстала при луне. Красивой головою Она качала вновь: Знать, ветром колебались Вершины их стволов. Прорезали мгновенно Мне мысли мозг, как бич, И мог я вдохновенно Виденья смысл постичь: Царицы привиденье Над лесом, в тихом сне, Всей жизни измененье Вещало молча мне. Я вспомнил, что в сияньи Порфиры золотой Она не мало блага Вершила над страной; И вспомнил я преданье, Что этим же путем Из города, при море, Рожденного Петром, Она езжала часто До шведского дворца, Доставшегося смертью Последнего борца: Что ею на дороге Поставлены везде Внушительные боги В чугунной красоте; Что эти истуканы, Признательные ей За их созданье, призрак Являют для очей. И мысли, как зарницы, Сверкали в голове Пред призраком царицы В морозной синеве. И как все изменилось Под царственным венцом, Так мне теперь казалось — И в бытии моем Произойдет по воле Великой из цариц… И я на снежном поле Упал пред нею ниц.

1907

Снежная летаргия (этюд)

Посв. И.А. Дашкевичу

Вам, чьи прекрасные уроки В душе запечатлели след, Вам посвящает эти строки Вас понимающий поэт. В них не таится смысл глубокий И мысли в них великой нет, Но в них надежна вера в свет — Кипучей молодости соки. Примите ж, друг мой дорогой, Этюд, подсказанный душой — Дитя минуты вдохновенья, Безвестный автор просит Вас Мольбой своих печальных глаз Не похвалы, а снисхожденья.

I

От подводных ключей незамерзшая, Речка льется, поспешная синяя; Лишь природа, зимою обмершая, Заколдована в снежном унынии. Оголились деревья кудрявые, Притаились за речкой застенчиво — Словно витязь, увенчанный славою, Вдруг развенчан судьбою изменчивой. Солнце, пылкое в летние месяцы, Утомилося жизнью палящею, Бредом солнцу минувшее грезится, И отрадно ему настоящее. Часто люди, безделицей каждою Увлекаясь, палятся порывами И, упившись мучительной жаждою, Отдыхают мечтами счастливыми.

II

Я иду и ищу по наитию В лабиринте лесном указания; А тропа ариадниной нитию Сокращает пути расстояния. Много символов мира далекого: Духа доброго, Зла инфузорию, Вплоть до Бога, Собою высокого, — Мог найти в сосен, елок узоре я. Вот я вижу лицо Мефистофеля — Два рожка и бородка козлиная; Рядом с ним выплывают два профиля — Чертенята с улыбкой змеиною. Отстрани от меня нечестивого, От соблазна избавив угарного; Силой разума, злого и льстивого, Да не сделают мне зла коварного. Вот три ели слились в одной линии И одною мерешатся издали. Что за символ над снежной пустынею, Да и место рожденья их чисто ли? Преклонись, духом смысл прозревающий Откровенья Творца всеединого: Этот символ, тебя поражающий, — Знак святой Божества триединого.