Том 2. Произведения 1902–1906

Вечереет. Тени ложатся на далекую степь. Под горой потухает последним отблеском многоводная широкая река. В стороне от дороги, в неглубоком овраге, виднеется несколько фигур. Возле на притоптанной траве бутылки из-под водки, огурцы, корки хлеба. Лежат, сидят, обхватив руками колена, выпивают, закусывают, и крепкая едкая брань виснет в воздухе, сдабривая веселый разговор. Сквозь дыры и рвань видно голое немытое, грязное тело. На небе высыпают звезды. Эти люди, проведшие целый день в душном, огромном и жестоком к ним городе, теперь отдыхают. По дороге от берега подымается парочка. Он – писарь в одной из многочисленных канцелярий, или приказчик, или конторщик, или просто «служащий», в новой тройке, в туго накрахмаленном воротничке, она – вероятно, горничная или модистка, урвавшая минуточку, чтобы дохнуть не городским воздухом, чтобы провести часок с любимым человеком. Разговаривая, шутя, смеясь, они проходят мимо рокового оврага, откуда несколько пар глаз жадно следят за ними. Как шакалы, выскакивает озверевшая толпа. Кавалер, после того как у него от полновесных ударов перевернется все в глазах, сломя голову летит под гору, рвущуюся девушку схватывают и затаскивают в одну из зияющих на берегу пещер.

Но часто шайка подвергается в свою очередь нападению. Живущая по окраинам молодежь – подмастерья, ученики, молодые сапожники, портные, кузнецы – толпой подстерегают в сумерки хулиганов и, когда увидят, что те овладели женщиной, кидаются на них. Завязывается бой, тяжелый, беспощадный, бьются, не давая и не прося пощады, ломают руки, ключицы, сшибают скулы, проламывают головы, пока та или другая партия не одерживает победы. Большей частью одолевают парни, молодые, еще не разъеденные водкой и ужасной жизнью по ночлежкам, – и хулиганы с разбитыми лицами, с краснеющими от собственной крови лохмотьями разбегаются по затягивающейся ночной мглой молчаливой степи, по оврагам, а победители… спасают несчастную девушку? Нет, затаскивают в ту же пещеру…

Почему-то настойчиво и назойливо лезет в голову картина Васнецова. Троглодиты борются с мамонтом, разъяренные, взъерошенные, смутно напоминающие образ человеческий, а больше звериный, они бьют его камнями, кольями, глыбами земли. Те же троглодиты с жадностью, с нечеловеческим обжорством пожирающие убитую тушу, руками и зубами рвущие сырое мясо. Разве не та же картина? Разве это не те же окровавленные троглодиты, с остервенением рвущие друг друга из-за самки около полуторастатысячного города? И это почти каждый летний вечер.

Звери, говорите? Нет, люди, самые обыкновенные люди. Послушайте, что они говорят;

«Разве мы знаем, куда приклонить голову после работы в мастерской? Разве мы знаем иные удовольствия, кроме того, чтобы валяться по тротуарам, по мостовым возле винных лавок? Этот богатейший город, сделал ли ты что-нибудь для нас? Ничего».

И в самом деле, рука не подымается с камнем осуждения. В Ростове-на-Дону, в этом богатейшем из южных городов, все есть и для пьянства, и для разврата, и для торговли – нет только школ для народа или, если есть, так ничтожное число; нет складов народных книг, среди массы рабочего люда затерялись две-три народные библиотеки, вместо народного театра – жалкий навес, нет народных чтений. И разве удивительно после этого, что среди грохота и свиста паровозов, среди заливающего город электрического света, среди громадных домов живут пещерные люди?

Кандидат прав *

Пожимая руку вашему знакомому, вы наивно думаете, что это тот самый человек, которого вы хорошо знаете, у которого трое детей, который курит крепкий табак, привык ходить в один и тот же ресторан, никогда не играет на скачках и высказывает такие-то и такие-то мнения о положении Китая и русской литературе. Кроме того, что у него трое детей, вы знаете еще, что он окончил университет, что он медик, педагог, инженер, техник, кандидат прав.

Вы ошибаетесь: вы его совершенно не знаете. Вы знаете его внешность, привычки, все, что, как тонким налетом, обволакивает пребывание в высшем учебном заведении. Вы не знаете его, вы не знаете, как завтра же поступит он в том или другом случае, и с изумлением разведете руками. Пленка университета так же обманчива, как цилиндр, фрак, крахмальная манишка.

Кто, пожимая руку тому почтенному кандидату прав, который прославился на всю Москву своей историей с гадалкой, подозревал, что такая история может с ним разыграться? Уважаемый кандидат прав пожелал узнать свое будущее и пригласил гадалку. Гадалка с серьезнейшей миной предложила ему для вящего успеха гадания дать ей восемьсот рублей, непременно сотенными, и разные бывшие у него драгоценности. Тот с такой же серьезнейшей физиономией вручил это все, и они отправились в Страстной монастырь, опять-таки по распоряжению гадалки, ставить свечи. Пока кандидат прав усердно ставил, гадалка с сотенными и драгоценностями исчезла. Пришлось заявлять в участок. Дикарь, суеверный и невежественный, пугливо выглянул из-под университетского диплома.

Наше общество кишит такими кандидатами прав. Известен случай в Киеве. Молодой врач, недавно окончивший курс, не имея практики, сильно бедствовал. Наконец невмоготу стало переносить больше нищету, и он снял квартирку на окраине и объявил себя… знахарем. Народ повалил к нему. Купчихи, чиновники, кандидаты прав, интеллигенты и неинтеллигенты; на резинах, пешком, на извозчиках, шли и ехали к нему с утра до вечера и толклись в крохотной передней. Он не обманывал. Он лечил всеми средствами, какие дает наука, только при этом называл себя знахарем, микстуры – наговорной водой, мази – наговорным маслом. Он стал греметь на весь город. Нагрянула полиция, стали составлять протокол о незаконном врачевании и с изумлением увидели развернутый перед ними докторский диплом.

«Кандидат прав» наполняет арену общественной жизни. Он проявляется не только в том, что отправляется узнавать свою судьбу к гадалке, – нет, но главным образом своими общественными симпатиями и антипатиями, своими общественными воззрениями. Тоненькая пленка университетского налета легко и быстро стирается, как плохо сделанная никелировка, и обыватель во всем своем неглиже налицо.

Тот живой дух, та жизнедеятельная атмосфера, которые живут в университете, в сущности с трудом пробиваются в душу обывателя. Очень часто последний заимствует отсюда только чисто технические знания и выходит «кандидат прав».

[Умер доктор философии Филиппов…] *

Умер доктор философии Филиппов. Покойный разрабатывал последнее время грандиозный план уничтожения войн. По его словам, он был близок к открытию способа производить опустошающие взрывы на каком угодно расстоянии. Из какой-нибудь Чухломы можно было бы поднять на воздух Нью-Йорк, Рио-Жанейро, Капштадт, Пекин.

Если бы это осуществилось, в руках человечества очутилось бы страшное орудие самоистребления. Не надо бы тогда колоссальных армий, крепостей, артиллерии, не надо бы вторгаться в неприятельскую страну. Опустошение вносилось бы в самое сердце врага издали. Шрапнель, гранаты, разрывающиеся на тысячи кусков, расстилающиеся ветром смерти пули, пронизывающие по восьми человек в глубину рядов, – все это померкло бы перед новым колоссальным стихийным орудием истребления и разрушения. Люди ужаснулись бы, люди отступили бы и… войне конец.

Глубокое заблуждение. Меня в данном случае интересует не техническая осуществимость этого плана. Вернее всего, что никаких взрывов на расстоянии доктор философии Филиппов не изобрел бы. Но не в этом дело. Пусть он не изобрел бы, но он бросил известную идею, которая, быть может, в конце концов и будет кем-нибудь осуществлена, – невозможного тут ничего нет. Пусть будет найдено страшное средство подымать на воздух города на расстоянии. Что же, конец войне? Нет.

Великое заблуждение думать, что такие явления, как война, могут быть уничтожены механическим, так сказать, путем. Как бы гениально ни было изобретение средства разрушения, в противовес ему всегда будут придуманы не менее гениальные средства самозащиты и самосохранения. Природа слишком сложна и богата, гений человеческий слишком гибок и разносторонен, чтобы средства борьбы и защиты держать всегда в равновесии.

Появился порох, и вот деревянные флоты доброго старого времени стали пробиваться ядрами, как бумага, и корабли стали гореть от бросаемых гранат, как свечки. Появились железные суда. Тогда артиллерия стала чудовищно расти, но и бока военных кораблей стали чудовищно пухнуть, одеваясь глыбами крепчайшей стали. Но артиллерия, не уставая ни на секунду, не приостанавливаясь, продолжала разрастаться, переросла средства защиты и, легко и смеясь, пробуравливая стальные глыбы, стала пускать ко дну морские чудовища. Тогда по морю вдруг рассыпались птицы-пароходики, и гигантские орудия оказались бессильными: они не успевали их расстреливать. Однако артиллерия сделала еще усилие, – появились скорострельные орудия, которые создали между собой и неприятелем движущуюся непрерывную среду снарядов, – птицы-миноносцы уничтожались без остатка, сколько бы их ни было. Тогда они скрылись под водой, и ныне создается мировой подводный флот. Артиллерия стала бессильна.