Том 2. Стихотворения 1917-1922

1920

«И где земного шара ла…» *

И где земного шара ла Золоном воздуха светла, И где стоит созвездий го, Вэ облаков, вэ звезд ночного вала, Вэ люда кругом оси, Вэ солнца кругом оси, Пу звезд ночных, и та и ка, По небомоста ри и ро! И в че морей и горных цепей, И в че из зелени дубров, Да разумом в светила пу, О, за-за золоном огня! Го человека на тебе. Ты жила го людей, Со пламени – людское мо. И там, где ни событий дня, Ты за-за синего огня, Пылаешь золоном дубровы, И полос ведает меня Рогами бешеной коровы.

1920

Словарь: ла – плоская поверхность, поперечная движению: лист, лопасть, ладья. Золон – зеленый цвет; го – высшая точка поперечного движения; гром, город. Вэ – вращение одной точки около другой, как кружится точка дуги круга: волос, ветка, вьюн. Пу – движение по прямой; ри и ро – проход точки через точечное множество, пересечение объема: резать, рубить. Че – оболочка, чехол, чёботы. Да – отделение точки от точечного множества; за-за – отраженный луч, зеркало; со – движение подвижных точек из одной неподвижной, связующей их: семья, сад, солнце, село. Мо – распадение объема на отдельные точки. Ни – исчезновение точки из точечного множества. Нолос – тот, кого нет. Та – затененная. Ка – остановка движения. Новообразования писать особописью.

Звездный язык *

* * *

В ха облаков исчезли люди, Вэ черного хвоста коней Пролито к мо полка. В че дыма вся долина. И мертвый глаз – зе неба И созвездия.

* * *

Го седел – всадник смуглый. Ша синих облаков и дыма темного, пушек черносмуглые цветы. Вэ конского хвоста, целуя мо людей, Закрыло раненому небо, Целует мертвому уста. И пэ земли – копыта пыль, пэ конницы стоит. И ка навеки – мо орудий, грубые остатки, колеса и станки. Ла крови возле шашки без че серебряного Малиново горит.

* * *

Вэ вьюги мертвых глаз, Ла пушки лучу месяца, Ла крови на земле. Ни песни, стонов по, Го тишины – храпение коней. Го седел – всадник дикий, В че дыма – шашки блеск. Вэ гривы белоснежной На золотом коне, Вэ веток вслед снаряду.

1920, 1921

Звездная свайная хата *

Где рой зеленых ха для двух И эль одежд во время бега, Го облаков над играми людей, Вэ толп кругом столба огня, Столба любви вечерних рощ, Че парней – синие рубахи, Зо голубой сорочки у другого, Че девушек – червонная рубаха, Червонная сорочка В вечерней темноте, Го девушек и баб, ка крови и воды – Венки лесных цветов. Недолги ка покоя. И вэ волос на голове людей, Эс радостей весенних, Мо горя, скорби и печали И ла труда во время бега, Сой смеха, да веревкою волос, Где рощи ха весенних пылов И мо волос на кудри длинные.

1920, 1921

Выстрел из П *

Пламя и полый пещеры пучок пузырей – Это пыжом пламенами по пазу Полой пищали. Пулями песни. Пороха парень – пламени почкой поет, Пулец прагом пыжа, палун полоном пули, Где пламенем полон пола полон, Пыжами пугая по полю пули полет, пулями плюнул. Пороха пузо! Паз и пружина! Он, прыжок пружин в поля, как палка пала, – Это пружиною пороха пули прыжок Палкой прямого пути, в путь пуль. Паров напор пинал порогом паза, Он пыл пути пуль по полю. А пуля упала и пела о поле. Это пороха пуль первое пламя. Парень пальбы, в порох пружинясь, Поет, как певец, Парусом пения пьяница, пучинит пещеру и пучит, Посохом пламени пол полосует. Пения пучный прыжок пузырями, пучная почка, Прал пещеры полей, пинал паром пушистый пустые поля, Пёр пламени пазух опор, Порохом пыльным пылко опутан, в полоне, Плещет и пляшет песками, пеной о пашни и потом. Пухнет пером и перинами, прутьями, посохом, пеньем, – Полох и порох, и пламя. Полем пустот, пук опаленного пара, Поит полей пустоту, путиной, как прут, проткнутый в пасть. Пороха пахарь, распашет запоры, правый и первый, Пытками тянет и пялит пути. Пырнул перунами в перины, полосуя Пламени путь, и пил и пел пыл пуль, путника пуль. Пением пороха парус парил, опираясь В пучину пещерного пола, порожний, полый, пустой. П – удаление точки от точки, К объему громадному воля и путь. Точка стоит, другая же прочь уносилась, безумная. Пещера, Перун, пузырь или пена, палец, певец или палка Вы растянули проход меж собой, выпуском палки и точки Везде удаляются пуля или пламя. Кто там? не вижу, Пух или пушка? Пан или пень? Случайно упали имена На лопасти быта.

<1920>

«Младенец – матери мука, моль…» *

Младенец – матери мука, моль, Мот мощи, мот медов, В мешке момры, где марево младенца, Медовый мальчик, мышь и молот, Медами морося во мраке, Он мышью проточил ходы И молью истребил покровы, И морем мух напился меда.

<1920>, 1921

Эль *

Когда судов широкий вес Был пролит на груди, Мы говорили: это лямка На шее бурлака. Когда камней усталый бег Листом в долину упадает, Мы говорили: то лавина. Когда плеск волн – удар в моржа, Мы говорили: это ласты. Когда зимой снега хранили Пути ночные зверолова, Мы говорили: это лыжи. Когда волна лелеет челн И носит ношу человека, Мы говорили: это лодка, Ладьи широкая опора. Когда ложится тяжесть вод На ласты парохода, Мы говорили: это лопасть. Когда броня на груди воина Ловила копья на лету, Мы говорили: это латы. Когда растение листом Остановило тяжесть ветра, Мы говорили: это лист, Небес удару поперечный. Когда умножены листы, Мы говорили: это лес, А время листьев роста – лето. Когда у ласточек широкое крыло Ее спасает от паденья, Блеснет, как лужа шелка синего, Мы говорим: она летает. Не падает, не тонет, Как будто в лодке или лыжах, И вес ее, как лужа ливня, На площади широкой пролит. Когда лежу я на лежанке, На ложе лога, на лугу, Я сам из тела сделал лодку. И бабочка-ляпунья Широкими летит крылами, Доверив площади широкой Путь силы поперечной. Лопух и лопасть и листы… Ладонь широка, как ладья, А лапа служит точно лыжа, И храбро ступает лапой лось по болоту. Когда труд пролит в ширину, Мы говорили: это лень. И лень из неба льется ливнем Над лодырем, ленивцем, Он высь труда Широкой ленью заменил, Боясь усталости глубокой. А легкий тот, чей вес По площади широкой пролит. И белый лист воды – прозрачный лед. В широкой ложке держится вода. И лужей пролит площадью широкой Отвесный ливня путь. Широким камнем льда расширилась вода. Не тонет лед, как лодка. Мы воду пьем из ложки И отдыхаем на широком ложе. Мы любим, служа лодкой Для другого, Лелеем, ослабляя тяжесть, Для детских ног простертые, как лед. Ляля и лели – Легкие боги Из облака лени. Эль – луч весовой, Что оперся о площадь широкую. Эль – воля высот Стать шириной, Путь силовой, Высоту променявший На поперечную площадь. Широкое не падает, не тонет, Не проваливается в снег И болото Ни в воздухе, ни в море, Ни в снегу. Если опасность внизу И угрожает паденье, Там появляется Эль.

1920, 1921-1922

«На лыжу времени…» *

На лыжу времени Ступило Эль: Ленин, и Либкнехт, и Люксембург, И много соседей по воле, Где бодро шагали народов шаги На лыжах по рыхлым снегам. То всенародная лыжа! для тысячей толп. Над ней летели: Лебедь, лелека, лелюк и ласточка, Лели, любимые людом, В воздухе синем не падая. Эль – это ласты моржа государства, Крыл ширина для государственной мысли, чтоб в небе не падать. Лужей широкой свободы сделался ливень царей: В ссоре с Эль были цари и утонули. Гэ преклонилось пред ним вместе с Эр, Два звука пред ним опустили знамена. Эль не знают цари. Веревка судов государственных Лямкой широкой Советов На груди бурлака мирового Замкнулась, чтоб грудь не давило. Ливень отвесный царей Лужей великою стал. Всем там есть место: убийце, раклу и мазурику, Пахарю, деве ночной городов, вору, священнику, татю. Все управляют собой, всё стало широким, И время Эль, как облако, повисло над богослужением себе. Все стали царями легко и лениво. Там, где цари шагали по мели, Боясь утонуть, Бодро несется, парус развеяв, Ладья всенародная. Пловец – государство не боится пучины морской На ладье всенародной, Как знамя его развевается Эль! Лопух и лист, лежанка, лапа и ладонь – Это широкие плоские вещи. Крыла простыня птице позволяет летать. А бабочка имя имеет – ляпун. Эль – это власть, что несется на лыжах Над снегом людей. Крыльев широкая ширь летуньи, Отвесная нить высоты, ставшая ширью – Это великое Эль. Эль подымает свой парус белым листом, поперечным копью бури дикой. И о широкую лямку труда Оперлося время, влача Волги суда, чтоб полегчало. Эль – это лыжа: не падай, дикарь! Эль – это тяжести лужа широкая, ей поперечная площадь. Эль – это лодка широкая: моряк, не тони!

<1920>, 1921

Город будущего *

Здесь площади из горниц, в один слой, Стеклянною страницею повисли, Здесь камню сказано «долой», Когда пришли за властью мысли. Прямоугольники, чурбаны из стекла, Шары, углов, полей полет, Прозрачные курганы, где легла Толпа прозрачно-чистых сот, Раскаты улиц странного чурбана И лбы стены из белого бревна – Мы входим в город Солнцестана, Где только мера и длина. Где небо пролито из синего кувшина, Из рук русалки темной площади, И алошарая вершина Светла венком стеклянной проседи, Ученым глазом в ночь иди! Ее на небо устремленный глаз В чернила ночи ярко пролит. Сорвать покровы напоказ Дворец для толп упорно волит, Чтоб созерцать ряды созвездий И углублять закон возмездий. Где одинокая игла На страже улицы угла, Стеклянный путь покоя над покоем Был зорким стражем тишины, Со стен цветным прозрачным роем Смотрели старцы-вещуны. В потоке золотого, куполе, Они смотрели, мудрецы, Искали правду, пытали, глупо ли С сынами сеть ведут отцы. И шуму всего человечества Внимало спокойное жречество. Но книгой черных плоскостей Разрежет город синеву, И станет больше и синей Пустотный ночи круг. Над глубиной прозрачных улиц В стекле тяжелом, в глубине Священных лиц ряды тянулись С огнем небес наедине. Разрушив жизни грубый кокон, Толпа прозрачно-светлых окон Под шаровыми куполами Былых видений табуны, Былых времен расскажет сны. В высоком и отвесном храме Здесь рода смертного отцы Взошли на купола концы, Но лица их своим окном, Как невод, не задержит свет<а>, На черном вырезе хором Стоит толпа людей завета. Железные поля, что ходят на колесах И возят мешок толп, бросая общей кучей, Дворец стеклянный, прямей, чем старца посох, Свою бросает ось, один на черных тучах. Ремнями приводными живые ходят горницы, Светелка за светелкою, серебряный набат, Узнавшие неволю веселые затворницы, Как нити голубые стеклянных гладких хат. И, озаряя дол, Верхушкой гордой цвел Высокий горниц ствол, Окутанный зарницей, Стоит высот цевницей. Отвесная хором нить, Верхушкой сюда падай, Я буду вечно помнить, Стеной прозрачной радуй. О, ветер города, размерно двигай Здесь неводом ячеек и сетей, А здесь страниц стеклянной книгой, Здесь иглами осей, Здесь лесом строгих плоскостей. Дворцы – страницы, дворцы – книги, Стеклянные развернутые книги, Весь город – лист зеркальных окон, Свирель в руке суровой рока. И лямкою на шее бурлака Влача устало небеса, Ты мечешь в даль стеклянный дол, Разрез страниц стеклянного объема Широкой книгой открывал. А здесь на вал окутал вал Прозрачного холста, Над полом громоздил устало пол, Здесь речи лил сквозь львиные уста И рос, как множество зеркального излома.

1920

«О, город тучеед! Костер оков…» *

О, город тучеед! Костер оков Несущий вперед, с орлиным клювом! Где громче тысячи быков Стеклянных хат ревела глотка. Ведром небесное пространство ты ловишь безустанно. Черпал ночные бури в жел^зоневод хат, Жилой стеклянный парус, плющем обвитый улиц, Как бочка полая широк. Стеклянный дол, стеклянные утесы, где вился улиц хмель. Еще угрюм, еще неловок Весь город мчался, как суда, Где нависали облака На медленных глазах веревок. Как раньше шло растение на посохе зеленой краски, Весь город тою же тропинкой шел, – из белой зелени растение, – Желая быть травой стеклянной. Ночей прибой ловил глазами в рыбацкий невод. И не обманули никого его прозрачные глаза, Когда сквозь них блестело солнце. Старик железных стекломяс Икрой железною завяз Среди реки раскрытых книг – Упруг, упорен и велик. Старик стеклянного тулупа, Чьи волосы – халупа над халупой, Своих кудрей раскинув улей, Где полдень заблудился пулей, Надувши жилы на руке, Бросал железосети В ночную глубину, Где тысячи очей, Упрямым рыбаком, За комом сетей ком. Паук мостов опутал улицы, Бросал лучи упорных ниток. Ты – город мыслящих печей И город звукоедов, Где бревна грохота, Крыши нежных свистов, И ужин из зари и шума бабочкиных крыл На отмели морского побережья, Где камни – время.