Том 2. Стихотворения 1961–1972

СДЕРЖИВАНЬЕ НЕДОВОЛЬСТВА

Сдерживаю недовольно сдержанное недовольство, чтобы вдоволь задержалось и не выдало себя. Но испытываю жалость и жалею сам себя. От поносного концерта день-деньской в ушах знобит, и проценты на проценты нарастают у обид, неотмщенных оскорблений, запоздалых сожалений, брошенных через плечо тихих криков и еще взоров, полных ярой злобы, перехваченных в упор, потому что смотрят в оба с давних пор и до сих пор. Я терпел, терпел, терпел. Я под вашу дудку пел. Но терпенье износилось, прохудилось, как сукно. Я его пустил на силос, сдал в утиль давным-давно. Не пою под вашу дудку, не пою и не пляшу. Превращаю пытку в шутку и веселый стих пишу.

ЧЕРНАЯ ИКРА

Ложные классики ложками поутру жрут подлинную, неподдельную, истинную икру, но почему-то торопятся, словно за ними гонится подлинная, неподдельная, истинная конница. В сущности, времени хватит, чтобы не торопясь съесть, переварить и снова проголодаться и зажевать по две порции той же икры опять — если не верить слухам и панике не поддаться. Но только ложноклассики верят в ложноклассицизм, верят, что наказуется каждое преступление, и все энергичнее, и все исступленнее ковыряют ложками кушанье блюдечек из. В сущности, времени хватит детям их детей, а икры достанет и поварам и слугам, и только ложные классики робко и без затей верят, что будет воздано каждому по заслугам.

«— НЕ!»

Арионы высушат на солнышке мокрые и драные отрепья. Арионы посидят на пенушке, оглядят великолепье мира, после бури в самом деле мирного, и света светлого. — Высушили? Ну, теперь надели! Бури, урагана, ветра хочется попробовать вам снова в нашей или дальней стороне? Арионы, сжавшись от озноба, отвечают: — Не!

ПРИЧИНЫ ОДНОЙ ЛЮБВИ

Вот за что люблю анкеты: за прямую постановку некривых вопросов. За почти научное сведение долгой жизни к кратким формулам. За уверенность, что человека можно разложить по полкам и что полок требуется десять, чтобы выдавали книги на дом, или сорок, чтобы отпустили в капстрану на две недели. Равенство перед анкетой, перед рыбьими глазами всех ее вопросов — все же равенство. А я — за равенство. Отвечать на все вопросы точно, полно, знаешь ли, не знаешь, — отвечать, что-то в этом есть от равенства и братства. Чуть было не вымолвил: свободы.

«Дома-то высокие! Потолки…»

Дома-то высокие! Потолки — низкие. Глядеть красиво, а проживать скучно в таких одинаковых, как пятаки, комнатах, как будто резинку всю жизнь жевать, Господи! Когда-то я ночевал во дворце. Холодно в огромной, похожей на тронный зал комнате, зато потолок, как будто в конце космоса. Он вдаль уходил, в небеса ускользал, Господи! В понятье свободы входит простор, количество воздушных кубов, что лично тебе положены, чтоб, даже если ты руки простер, вытянул, не к потолку прикоснулся — к судьбе, Господи!

РЕМОНТ ПУТИ

Электричка стала. Сколько будет длиться эта стойка? Сколько поезд простоит? Что еще нам предстоит? Я устал душой и телом. Есть хочу и спать хочу. Но с азартом оголтелым взоры вкруг себя мечу. Любопытство меня гложет: сколько поезд простоит? Сколько это длиться может? Что еще нам предстоит? Все вокруг застыли словно: есть хотят и спать хотят, но замшелые, как бревна, связываться не хотят. Очи долу опускает, упадает голова, та, в которой возникают эти самые слова.

«В промежутке в ожиданьи электрички…»

В промежутке в ожиданьи электрички или между войнами двумя есть свои законы и привычки. Долго ждать, пока дойдет, гремя, электричка та, очередная, или та, грядущая, война. Безвременье — тоже времена. Можно жить, но только как, не знаю. Безвременье, интервал, пробел, как я перед вами обробел. На войне, всемирной, не терялся, в электричке, судорожной, ночной, в чем-то схожей с мировой войной, не терялся. Нынче — растерялся. Нужно ждать, ждать, ждать окончательной обточки. Нужно дать, дать, дать времени дойти до точки.

РЕПЕРУНИЗАЦИЯ

Выдыбает Перун отсыревший, провонявший тиной речной. Снова он — демиург озверевший, а не идол работы ручной. Снова бог он и делает вдох и заглатывает полмира, а ученые баяли: сдох! Баснями соловья кормили. Вот он — держится на плаву, а ныряет все реже и реже. В безобразную эту главу кирпичом — потяжеле — врежу. Врежешь! Как же! Лучше гляди, что там ждет тебя впереди. Вот он. И — вот она — толпа. Кто-то ищет уже столпа в честь Перунова воскрешенья для Перунова водруженья. Кто-то ищет уже столба для повешенья утопивших. Кто-то оду Перуну пишет. Кто-то тихо шепчет: судьба.

ЧТО ПОЧЕМ

Деревенский мальчик, с детства знавший что почем, в особенности лихо, прогнанный с парадного хоть взашей, с черного пролезет тихо. Что ему престиж? Ведь засуха высушила насухо полсемьи, а он доголодал, дотянул до урожая, а начальству возражая, он давно б, конечно, дубу дал. Деревенский мальчик, выпускник сельской школы, труженик, отличник, чувств не переносит напускных, слов торжественных и фраз различных. Что ему? Он самолично видел тот рожон и знает: не попрешь. Свиньи съели. Бог, конечно, выдал. И до зернышка сгорела рожь. Знает деревенское дитя, сын и внук крестьянский, что в крестьянстве ноне не прожить: погрязло в пьянстве, в недостатках, рукава спустя. Кончив факультет филологический, тот, куда пришел почти босым, вывод делает логический мой герой, крестьянский внук и сын: надо позабыть все то, что надо. Надо помнить то, что повелят. Надо, если надо, и хвостом и словом повилять. Те, кто к справедливости взывают, в нем сочувствия не вызывают. Тех, кто до сих пор права качает, он не привечает. Станет стукачом и палачом для другого горемыки, потому что лебеду и жмыхи ел и точно знает что почем.

«Люблю антисемитов, задарма…»

Люблю антисемитов, задарма дающих мне бесплатные уроки, указывающих мне мои пороки и назначающих охотно сроки, в которые сведут меня с ума. Но я не верю в точность их лимитов — бег времени не раз их свел к нулю — и потому люблю антисемитов! Не разумом, так сердцем их люблю.

ТЕНИ КОСТРА

Самые насущные законы общежития еще в пещере были человечеству знакомы и опробованы в полной мере. Проверяли их, переверяли их и заносили на скрижали, ничего они не потеряли! Держат точно так же, как держали. За душу и посейчас хватают, кажется, костра большие тени. До сих пор торжественно витают над законами простыми теми.