Том 3. Стихотворения 1918-1924

13 ноября 1921

Просверк

Сеет Хронос

Нет, не струны, нет, не трубы, Мой напев над морем вейте! Закрываю тихо ставни, Подношу покорно губы К золотой забытой флейте; Властвуй в темной тишине, Старомодный, стародавний Отзвук, милый только мне! Пой из тьмы тысячелетней, Из лесов аркадских басен, Где к маслинам никли фиги, Пой безвольней, безответней, Но, как прежде, мудр и страстен, Зовов нежных не тая, — Здесь, где внемлют только книги, Только тени, только я. Где я? может быть, в преданьи, В лунной трели менестрелей, В песне призрачной Шопена, — Но в сверканьи, но в рыданьи Воды Геллы прогремели, Обращая в нектар кровь; Сеет Хронос алой пеной, Чтоб земле всплыла Любовь.

28 февраля 1921

Зачем?

Зачем? Разве я знаю? Не нами, давно суждено: Поля опалять мистралю, Якорю падать на дно. Гольфштрему, может быть, хочется Медлить в огне Гаити, Но должен Малыдтремом корчиться На холодном норвежском граните. На эти глаза обманные Стигматы губ наложить, Это — играет ветер туманами, Это — травами ночь ворожит. Если двое в невольной неге мы Угадываем шепоты срока, Это — солнца Виктории-регии Дрожат в синеве Ориноко. Зачем? Кто нам ответит? Словами любви не лги! Сквозь эфир скользящей планете Непонятны ее круги.

10 февраля 1921

Над сном надежд

Над сном надежд, что стаи птичьи, рея, Кружат года, крик ястребиный зол; Но дни, все дни взмывают, не старея, — Вот — коршун, голубь, стрепет, стриж, орел! Взлетайте! мчитесь! я, ловец бывалый, Стрел, смерть поющих, не извел колчан. Люблю сбивать с лазури в сумрак алый Вас, бьющихся от боли острых ран! Свой путь вершу меж круч, сквозь кольца веток, Где в мгле никем не стоптана трава, Но гибок лук, мой взор, как прежде, меток: Всем зовам с выси вторит тетива! Как весело за зелень летних теней Стрела бежит, пронзая лист, легка! День торжества, день жутких поражений — Равно милы, — добыча в сеть стрелка. Скорбь, радость, ужас, падайте со стоном В гроб скал бесстрастных иль у горних струй, И ты! ты! быстрый день, когда дано нам Вновь ведать в жизни первый поцелуй!

3 февраля 1921

Инкогнито

Порой Любовь проходит инкогнито, В платье простом и немного старомодном. Тогда ее не узнает никто, С ней болтают небрежно и слишком свободно. Это часто случается на весеннем бульваре, и У знакомых в гостиной, и в фойе театральном; Иногда она сидит в деловой канцелярии, Как машинистка, пишет, улыбаясь печально. Но у нее на теле, сквозь ткани незримый нам, Пояс соблазнов, ею не забытый. Не будем придирчивы к былым именам, — Все же часто сидим мы пред лицом Афродиты. А маленький мальчик, что в детской ревности Поблизости вертится, это — проказливый Амор. Колчан и лук у него за спиной, как в древности; Через стол он прицелится, опираясь на мрамор. Что мы почувствуем? Укол, ощутимый чуть, В сердце. Подумаем: признак энкардита. Не догадаемся, домой уходя, мы ничуть, Что смеется у нас за спиной Афродита. Но если ты сразу разгадаешь инкогнито, По тайным признакам поймешь, где богиня, — В праведном ужасе будь тверд, не дрогни, не то Стрела отравленная есть у ее сына.

12 марта 1921

Искра

Вино ли пенится, Вокалом схвачено, — Солнечный сок? Мяч ля лаун-тенниса От удара удачного Взвихрил песок? Сам ли я искра лишь Яростной хмельности, Что глуби зажгла? Миг! Это ты крылишь Роковой мельницы Все четыре крыла! Явь или призрачность — Губ этих сдавленность, Дрожь этих плеч? Тысячно-тысячный Поцелуй отравленный, Твердый, как меч? Кружатся, кружатся Мельничные лопасти, Вихри взносит ввысь. В привычности ужаса Над небесной пропастью Богомольно клонись!

7 февраля 1921

Звено в цепь

И в наших городах, в этой каменной бойне, Где взмахи рубля острей томагавка, Где музыка скорби лишена гармоний, Где величава лишь смерть, а жизнь — только ставка; Как и в пышных пустынях баснословных Аравии, Где царица Савская шла ласкать Соломона, — О мираже случайностей мы мечтать не вправе; Все звенья в цепь, по мировым законам. Нам только кажется, что мы выбираем; Нет, мы все — листья в бездушном ветре! Но иногда называем мы минуты — раем, Так оценим подарок, пусть их всего две-три! Если с тобой мы встретились зачем-то и как-то, То потому, что оба увлекаемы вдаль мы; Жизнь должна быть причудлива, как причудлив кактус; Жизнь должна быть прекрасна, как прекрасны пальмы. И если наши губы отравлены в поцелуе, Хотя и пытаешься ты порой противоречить, — Это потому, что когда-то у стен Ветилуи Два ассирийских солдата играли в чет и нечет.

4 марта 1921

Тень света

Вскрою двери

Вскрою двери ржавые столетий, Вслед за Данте семь кругов пройду, В зыбь земных сказаний кину сети, Воззову сонм призраков к суду! Встаньте, вызову волхва послушны, Взоры с ужасом вперяя в свет, Вы, чья плоть давно — обман воздушный, Вы, кому в бесстрастье — схода нет! Встань, Элисса, с раной серповидной! Встань, Царица, на груди с ехидной! Встань, Изотта, меч не уклоняя! Встань, Франческа, ей сестра родная! Встань, Джульетта, пряча склянку с ядом! Встань с ней, Гретхен, руки в узах, рядом! Встаньте все, кто жизнь вливал в последний Поцелуй, чтоб смерть сразить победней! Вас не раз я оживлял сквозь слово, Как Улисс, поил вас кровью строф! Встаньте вкруг, творите суд сурово, — Здесь на сцене дрожь моих висков! Мне ответьте, судьи тьмы, не так ли Парид вел Елену в Илион, Бил не тот же ль сердца стук в Геракле, В час, когда встречал Иолу он!

2 мая 1921

Этот вскрик

Что во сне счастливом этот вскрик подавленный, Этот миг, где сужен вздох до стона, что? Древний перл, приливом на песке оставленный, С мели, чьих жемчужин не сбирал никто. Вечность бьет мгновенье гулкими прибоями, Вихрь тысячелетий роет наши дни. В чем нам утешение плакать над героями, В темных книгах метить прежние огни? Свет наш — отблеск бледный радуг над потопами, Наши страсти — пепел отгоревших лет. Давит панцирь медный в стенах, что циклопами Сложены; мы — в склепе, выхода нам нет! Если дерзко кинем в глубь холодной млечности Крик, что не был светел в буйстве всех веков, — Как нам знать, что в синем море бесконечности На иной планете не звенел тот зов!

11 апреля — 7 мая 1921

Был мрак

Был мрак, был вскрик, был жгучий обруч рук, Двух близких тел сквозь бред изнеможенье; Свет после и ключа прощальный стук, Из яви тайн в сон правды пробужденье. Все ночь, вновь мгла, кой-где глаза домов, В даль паровозов гуд, там-там пролетки… А выше — вечный, вещий блеск миров, Бездн, чуждых мира, пламенные чётки. Нет счета верстам, грани нет векам, Кружась, летят в дыханьи солнц планеты. Там тот же ужас в сменах света, там Из той же чаши черплют яд поэты. И там, и здесь, в былом, в грядущем (как Дней миллиарды нам равнять и мерить), Другой любовник смотрит с дрожью в мрак: Что, в огнь упав, он жив, не смея верить.

4–5 апреля 1921

Кубок Эллады

Слишком полно мойрами был налит Кубок твой, Эллада, и с краев Крупных каплей дождь помчался налет — Пасть в растворы чаш, поныне жалит Скудный блеск ему чужих веков. Нет, не замкнут взлет палящий цикла! Пламя Трои, то, что спас Гомер, В кровь народов, — сок святой, — проникло, С небом слился светлый свод Перикла, Зов Эсхила влит в Ресефесер! Боги умерли, Халдей и Мидий, В тучах мертв, не глянет Саваоф; Где покров, что лик скрывал Изиде? Но, касаясь древних струн, Киприде На ступень кладем мы горсть цветов.

29 апреля 1921

Даль

Ветки, листья, три сучка, В глубь окна ползет акация. Не сорвут нам дверь с крючка, С Далью всласть могу ласкаться я. Бирюза да изумруд, Тучек тоненькие вырезы. Губы жутко не умрут, Не испив немые ирисы! Даль, любовь моя! даль! даль! Ты ль меня влечешь, мой гений ли, До песков Сахар, до льда ль, Что горит на пике Кении? Синь и зелень розовей, Алой дрожью веет с запада, Вей, левкое! роза, вей! Светлых веток запах? Запах? — Да! Где-то здесь — тропа в огни, Где-то в высоте — огонь и я! Змеем двух нас обоими, Вечной тайны теогония.