Том 3. Стихотворения 1918-1924

1918

Наряд весны

За годом год, ряды тысячелетий, — Нет! неисчетных миллионов лет, Май, воскрешая луговины эти, Их убирает в травянистый цвет. Пытливцы видят на иной планете, Что шар земной в зеленый блеск одет; Быть может, в гимне там поет поэт: «Как жизнь чудесна в изумрудном свете!» Лишь наш привычный взор, угрюм и туп, Обходит равнодушно зелень куп И свежесть нив под возрожденной новью; Наряд весны, мы свыклись в мире с ним; И изумруд весенних трав багрим, Во имя призрака, горячей кровью!

1918

На полустанке

Гремя, прошел экспресс. У светлых окон Мелькнули шарфы, пледы, пижама; Там — резкий блеск пенсне, там — черный локон, Там — нежный женский лик, мечта сама! Лишь дым — за поездом; в снега увлек он Огни и образы; вкруг — снова тьма… Блестя в морозной мгле, уже далек он, А здесь — безлюдье, холод, ночь — нема. Лишь тень одна стоит на полустанке Под фонарем; вперен, должно быть, взгляд Во тьму, но грусть — в безжизненной осанке! Жить? Для чего? — Встречать товарных ряд, Читать роман, где действует Агнесса, Да снова ждать живых огней экспресса!

16 ноября 1917

Максиму Горькому в июле 1917 года

В *** громили памятник Пушкина;

В *** артисты отказались играть «На дне».

(Газетное сообщение 1917 г.)

Не в первый раз мы наблюдаем это: В толпе опять безумный шум возник, И вот она, подъемля буйный крик, Заносит руку на кумир поэта. Но неизменен, в новых бурях света, Его спокойный и прекрасный лик; На вопль детей он не дает ответа, Задумчив и божественно велик. И тот же шум вокруг твоих созданий, — В толпе, забывшей гром рукоплесканий, С каким она лелеяла «На дне». И так же образы любимой драмы, Бессмертные, величественно-прямы, Стоят над нами в ясной вышине.

17 июля 1917

Беглецы

Стон роковой прошел по Риму: «Канны!» Там консул пал и войска лучший цвет Полег; в руках врагов — весь юг пространный; Идти на Город им — преграды нет! У кораблей, под гнетом горьких бед, В отчаяньи, в успех не веря бранный, Народ шумит: искать обетованный Край за морем — готов, судьбе в ответ. Но Публий Сципион и Аппий Клавдий Вдруг предстают, гласят о высшей правде, О славе тех, кто за отчизну пал. Смутясь, внимают беглецы укорам, И с палуб сходят… Это — час, которым Был побежден надменный Ганнибал!

24 сентября 1917

Memento mori [1]

Импровизация в кафе «Десятая муза» 14 мая 1918 г

Ища забав, быть может, сатана Является порой у нас в столице: Одет изысканно, цветок в петлице, Рубин в булавке, грудь надушена. И улица шумит пред ним, пьяна; Трамваи мчатся длинной вереницей… По ней читает он, как по странице Открытой книги, что вся жизнь — гнусна. Но встретится, в толпе шумливо-тесной, Он с девушкой, наивной и прелестной, В чьих взорах ярко светится любовь… И вспыхнет гнев у дьявола во взоре, И, исчезая из столицы вновь, Прошепчет он одно: memento mori!

1

Помни о смерти ( лат.).

14 мая 1918

В такие дни (1919–1920)

В зареве пожара

России

В стозарном зареве пожара, Под ярый вопль вражды всемирной, В дыму неукрощенных бурь, — Твой облик реет властной чарой: Венец рубинный и сапфирный Превыше туч пронзил лазурь. Россия! в злые дни Батыя, Кто, кто монгольскому потопу Возвел плотину, как не ты? Чья, в напряженной воле, выя, За плату рабств, спасла Европу От Чингис-хановой пяты? Но из глухих глубин позора, Из тьмы бессменных унижений, Вдруг, ярким выкриком костра, — Не ты ль, с палящей сталью взора, Взнеслась к державности велений В дни революции Петра? И вновь, в час мировой расплаты, Дыша сквозь пушечные дула, Огня твоя хлебнула грудь, — Всех впереди, страна вожатый, Над мраком факел ты взметнула, Народам озаряя путь. Что ж нам пред этой страшной силой? Где ты, кто смеет прекословить? Где ты, кто может ведать страх? Нам — лишь вершить, что ты решила, Нам — быть с тобой, нам — славословить Твое величие в веках!

1920

Третья осень (1917–1920)

Вой, ветер осени третьей, Просторы России мети, Пустые обшаривай клети, Нищих вали по пути; Догоняй поезда на уклонах, Где в теплушках люди гурьбой Ругаются, корчатся, стонут, Дрожа на мешках с крупой; Насмехайся горестным плачем, Глядя, как голод, твой брат, То зерно в подземельях прячет, То душит грудных ребят; В городах, бесфонарных, беззаборных, Где пляшет Нужда в домах, Покрутись в безлюдии черном, Когда-то шумном, в огнях; А там, на погнутых фронтах, Куда толпы пришли на убой, Дым расстилай к горизонтам, Поднятый пьяной пальбой! Эй, ветер с горячих взморий, Где спит в олеандрах рай, — Развевай наше русское горе, Наши язвы огнем опаляй! Но вслушайся: в гуле орудий, Под проклятья, под вопли, под гром, Не дружно ли, общею грудью, Мы новые гимны поем? Ты, летящий с морей на равнины, С равнин к зазубринам гор, Иль не видишь: под стягом единым Вновь сомкнут древний простор! Над нашим нищенским пиром Свет небывалый зажжен, Торопя над встревоженным миром Золотую зарю времен. Эй, ветер, ветер! поведай, Что в распрях, в тоске, в нищете, Идет к заповедным победам Вся Россия, верна мечте; Что прежняя сила жива в ней, Что, уже торжествуя, она За собой все властней, все державней Земные ведет племена!

7 октября 1920

К русской революции

Ломая кольцо блокады, Бросая обломки ввысь, Все вперед, за грань, за преграды Алым всадником — мчись! Сквозь жалобы, вопли и ропот Трубным призывом встает Твой торжествующий топот, Над простертым миром полет. Ты дробишь тяжелым копытом Обветшалые стены веков, И жуток по треснувшим плитам Стук беспощадных подков, Отважный! Яростно прянув, Ты взвил потревоженный прах. Оседает гряда туманов, Кругозор в заревых янтарях. И все, и пророк и незоркий, Глаза обратив на восток, — В Берлине, в Париже, в Нью-Йорке, — Видят твой огненный скок. Там взыграв, там кляня свой жребий, Встречает в смятеньи земля На рассветном пылающем небе Красный призрак Кремля.

4 декабря, 1920

Парки в Москве

Ты постиг ли, ты почувствовал ли, Что, как звезды на заре, Парки древние присутствовали В день крестильный, в Октябре? Нити длинные, свивавшиеся От Ивана Калиты, В тьме столетий затерявшиеся, Были в узел завиты. И, когда в Москве трагические Залпы радовали слух, Были жутки в ней — классические Силуэты трех старух. То народными пирожницами, То крестьянками в лаптях, Пробегали всюду — с ножницами В дряхлых, скорченных руках. Их толкали, грубо стискивали, Им пришлось и брань испить, Но они в толпе выискивали Всей народной жизни нить. И на площади, — мне сказывали, — Таи, где Кремль стоял как цель, Нить разрезав, цепко связывали К пряже — свежую кудель, Чтоб страна, борьбой измученная, Встать могла, бодра, легка, И тянулась нить, рассученная Вновь на долгие века!

5 октября 1920

Весной («Не в первый раз твои поля…»)

Не в первый раз твои поля Обозреваю я, Россия; Чернеет взрытая земля, Дрожат, клонясь, овсы тугие И, тихо листья шевеля, Берез извилины родные. Вот косогор, а вот река, За лесом — вышка колокольни; Даль беспредельно широка, Простор лугов, что шаг, раздольней; Плывут неспешно облака, Так высоко над жизнью дольней. Вы неизменны, дали нив, Где свежий колос нежно зреет! Сон пашни новой, ты красив, Тебя встающий день лелеет! И с неба радостный призыв Опять в весеннем ветре веет. Да, много ты перенесла, Россия, сумрачной невзгоды, Пока, алея, не взошла Заря сознанья и свободы. Но сила творчества — светла В глубоких тайниках природы. Нет места для сомнений тут, Где вольны дали, глуби сини, Где васильки во ржи цветут, Где запах мяты и полыни, Где от начала бодрый Труд Был торжествующей святыней!

7 июня 1920

Нам проба

Крестят нас огненной купелью, Нам проба — голод, холод, тьма, Жизнь вкруг свистит льдяной метелью, День к дню жмет горло, как тесьма. Что ж! Ставка — мир, вселенной судьбы! Наш век с веками в бой вступил. Тот враг, кто скажет: «Отдохнуть бы!» Лжец, кто, дрожа, вздохнет: «Нет сил!» Кто слаб, в работе грозной гибни! В прах, в кровь топчи любовь свою! Чем крепче ветр, тем многозыбней Понт в пристань пронесет ладью. В час бури ропот — вопль измены, Где смерч, там ядра кажут путь. Стань, как гранит, влей пламя в вены, Вдвинь сталь пружин, как сердце, в грудь. Строг выбор: строй, рази — иль падай! Нам нужен — воин, кормчий, страж! В ком жажда нег, тех нам не надо, Кто дремлет, медлит, тот не наш! Гордись, хоть миги жгли б как плети, Будь рад, хоть в снах ты изнемог, Что, в свете молний, мир столетий Иных ты, смертный, видеть мог!