Том 3. Воздушный десант
Шрифт:
Уже по всей деревне шла пальба, мне надо было залечь где-нибудь или бежать в поле, а я крутился в садах, ломая на бегу сухие плетни и хрупкие яблоневые сучья. Ночная темь сменялась резким светом ракет, а свет — темью. Эти смены действовали как взрывы, каждая будто подбрасывала меня — я делал новый прыжок. Заскочил на какой-то двор, чуть ли не в пасть огромному псу, который неистово рвался с цепи. Я направил автомат в четвероногую тварь, но не успел выстрелить: сзади меня резко дернули. Я обернулся. Передо мной лицо в лицо стояла женщина.
— Кто? — шепнула она.
Я показал пальцем в небо.
Она
— Куда же тебя?.. О-о-о!.. Везде немцы… А! — И спустила собаку с цепи.
Радостно, с повизгиванием пес ускакал на улицу. Хозяйка затолкнула меня в какой-то шалашик.
Утро, весь день и часть вечера пролежал я в нем. Неподалеку от меня постоянно проходили немцы, один даже заинтересовался, куда исчез пес.
— Сорвался, — объяснила хозяйка. — Ночью сильно стреляли, а мой пес не выносит этого.
— О, да. Неученый собак боится огонь, — согласился немец.
Не сочтешь, сколько раз умирал и воскресал я за этот день. Когда стемнело, хозяйка выпустила меня в огород. От нее я узнал, что в окрестностях есть десантники, беспокоят немцев налетами. А где прячутся, она не знает, но где-то недалечко.
Дальше все пошло счастливо: из деревни выбрался целым, попутно набрел на бахчу, где не убраны тыквы и свекла. Прихватил немножко с собой.
Лежим, угощаемся. Дохляков поест-поест и остановится, спросит:
— Можно еще?
— Валяй, пока в брюхе есть место.
— Так можно все оплести.
— И оплетай, по-десантски, по-верблюжьи, когда можно, наедайся на неделю.
— А потом что будем?
— Тебе нечего беспокоиться: под боком целая бахча.
Говорю, что здесь мы расстанемся. Я пойду разыскивать десантников, а Дохляков пусть поживет в омете около бахчи, отдохнет, попасется, откормится, потом — в бригаду.
— Нет, я с тобой. — И Дохляков решительно перестает есть. — Это, — собирает остатки, — в дорогу.
Тогда я изменяю тактику:
— Пошли!
Каждый идет самостоятельно, полностью несет свое снаряжение. Дохляков то поотстанет, то, напрягшись, догонит меня. Так добираемся до бахчи.
— Отдохнем? — спрашивает Дохляков.
— Нет. Я иду. Мне приказ надо выполнять. — Протягиваю руки обнять его.
Потом ухожу не оборачиваясь. Слышу позади негромкое всхлипыванье, но вскоре все затихает, кроме хлопанья моих шагов. Сапоги на мне обратились во что-то похожее на старые корзинки: носы ощерились, как зубастые рыбы, голенища осели мешками, не сапоги, а поистине ходилы. Нависла новая неотложная забота — либо починить как-то эти ходилы, либо раздобыть новые, снять с фашиста.
Иду и радуюсь: есть еще верные люди.
16
Поблизости есть десантники. Но как узнать — где? Только без устали сигналить, заглядывать во все потайные уголки, стучаться во все двери, спрашивать.
Впереди орут полуночные петухи, иду прямо на петушиный ор. В темноватой ночи проступают местами еще более темные, а местами светловатые пятна, похожие на небольшие холмы и курганы. Так выглядят издали деревенские постройки и сады.
В середине деревни фырчат моторы, звякает железо, иногда взлаивает отрывистая немецкая
команда — расстанавливается на ночлег воинская часть. Я уже знаю, что немцы по ночам не любят стоять рассредоточенно, боятся крайних дворов: там ближе поля, овраги, леса, оттуда налетают партизаны и десантники.Сильный ветер гнет и качает деревья, рвет с них последний лист, стучится в двери, в окна. Он атакует деревню волнами: то приутихнет, то пойдет ломать, стучать под разбойничий посвист.
У нас дома в таких случаях говорят: ветер бьется. И в самом деле он напоминает тяжко больного, когда тот мечется в бреду, в агонии, или еще ночного путника в зимнюю, метельную пору, который из последних сил, ожесточенно стучится в сонный, безответный дом, где сквозь сон кажется всем, что стучит буря.
Есть примета, что такой ветер нагоняет затяжные дожди, ненастье.
Под шум ветра перебираюсь из садов в улицу, стучусь в крайнюю хату. Не отзываются. Приникаю лицом к стеклу, на миг зажигаю сигнальный фонарик и вижу — на кровати лежит человек. Показываю ему пилотку: я, мол, свой, советский. Он встает и переходит к другой стене, в темноту. Я перехожу к крылечку и жду — вот скрипнут дверью, выйдут ко мне, — жду долго, потом снова стучусь в окно, освещаю его, вглядываюсь, вслушиваюсь. Никого не видно, не слышно. Ну чего ворзакаются! В сердцах перебегаю от окон на крыльцо, дергаю дверь на себя — не поддается, потом толкаю от себя — она тотчас открывается, легко, без звука. Определенно была не заперта, не я сорвал ее, а кто-то приготовил, ждет кого-то.
Зажигаю фонарик. Я попал в сени. Вокруг меня — грудами арбузы, картошка, морковь, около двери в дом — большая кадка с водой.
Глаза разбегаются, что делать, не знаю. Тянут и арбузы, и вода, и дверь. Сперва пробую дверь: там, за ней, — добрые, гостеприимные люди. Скупые и жадные не оставляют сени открытыми, да еще с таким богатством. Все, что можно есть и пить, мне представляется самым драгоценнейшим на свете.
Но эта дверь не поддается ни туда, ни сюда, она так крепко заперта, что и не дрогнет и не скрипнет. Стучусь — не открывают. И за дверью тихо-тихо. Не дом, а гроб.
Не хотите принять меня, тогда я приму себя сам. Сначала припадаю к кадке с водой и пью, набираю еще и фляжку. Затем раскатываю груду арбузов и втискиваю самый большой в вещмешок.
Мне надо расспросить про десантников, про соседние деревни, дороги, а еще лучше — найти проводника.
Выбираю маленькую глинобитную хатку с высокими, еще цветущими мальвами перед единственным окном.
На первый же мой стук в сенцах шлепают бойкие босые ноги, и открывается дверь, выходит молодайка и спрашивает:
— Кто?
Это «кто?» звучит как «ты?». Или мне только кажется так?
— Тише!
Приподнимаю руку и перехожу ближе к хате, в тень, будто для укрытия, и становлюсь так, чтобы закрыть женщине обратный путь в дом. Еще раньше, до прихода в деревню, я решил про себя: любого, всякого, кто выйдет ко мне, не отпущу в дом, а сперва расспрошу про все и, если надо будет, заставлю проводить меня.
Спрашиваю:
— В селе много немцев?
— Ой, много! Каждый день валят и валят, дорога стонет. И все к Днепру.