Том 38. Полное собрание сочинений.

Палатки уже были въ виду, видны были артельщики, слышны были крики тхъ, которые успли дойти до палатокъ, слышенъ былъ и трескъ досчатыхъ проходовъ, въ которыхъ спиралась передняя толпа. — Емельянъ понатужился, и ему оставалось ужъ не больше двадцати шаговъ, когда онъ вдругъ услышалъ подъ ногами, скоре помежду ногъ дтскій крикъ и плачъ. Емельянъ взглянулъ подъ ноги, мальчикъ простоволосый, въ разорванной рубашонк, лежалъ навзничь и, не переставая голося, хваталъ его за ноги. Емельяну вдругъ что-то вступило въ сердце. Страхъ за себя прошелъ. Прошла и злоба къ людямъ. Ему стало жалко мальчика. Онъ нагнулся, подхватилъ его подъ животъ, но задніе такъ наперли на него, что онъ чуть не упалъ, выпустилъ изъ рукъ мальчика, но тотчасъ же, напрягши вс силы, опять подхватилъ его и вскинулъ себ на плечо. Напиравшіе мене стали напирать, и Емельянъ понесъ мальчика.

— Давай его сюда, — крикнулъ шедшій вплоть съ Емельяномъ кучеръ и взялъ мальчика и поднялъ его выше толпы.

— Бги по народу.

И Емельянъ, оглядываясь, видлъ, какъ мальчикъ, то ныряя въ народ, то поднимаясь надъ нимъ, по плечамъ и головамъ людей уходилъ все дальше и дальше.

Емельянъ продолжалъ двигаться. Нельзя было не двигаться, но теперь его уже не занимали подарки, ни то, чтобы дойти до палатокъ. Онъ думалъ объ мальчик и о томъ, куда длся Яша, и о тхъ задавленныхъ людяхъ, которыхъ онъ видлъ, когда проходилъ по валу. Добравшись до палатки, онъ получилъ мшочекъ и стаканъ, но это уже не радовало его. Порадовало его въ первую минуту то, что здсь кончалась давка. Можно было дышать и двигаться. Но тутъ же сейчасъ и эта радость прошла отъ того, что онъ увидалъ здсь. А увидалъ онъ женщину въ полосатомъ, разорванномъ плать, съ растрепанными русыми волосами и въ ботинкахъ съ пуговками. Она лежала навзничь; ноги въ ботинкахъ прямо торчали кверху. Одна рука лежала на трав, другая была, съ сложенными пальцами, ниже грудей. Лицо было не блдное, а съ синевой блое, какое бывастъ только у мертвыхъ. Эта женщина была первая задавлена на-смерть и была выкинута сюда, за ограду, передъ царскимъ павильономъ.

Въ то время, когда Емельянъ увидалъ ее, надъ ней стояли два городовыхъ, и полицейскій что-то приказывалъ. И тутъ же подъхали казаки, и начальникъ что-то приказалъ имъ, и они пустились на Емельяна и другихъ людей, стоявшихъ здсь, и погнали ихъ назадъ въ толпу. Емельянъ опять попалъ въ толпу, опять давка, и давка еще худшая, чмъ прежде. Опять крики, стоны женщинъ, дтей, опять одни люди топчутъ другихъ и не могутъ не топтать. Но у Емельяна ужъ не было теперь ни страха за себя, ни злобы къ тмъ, кто давилъ его, было одно желаніе уйти, избавиться, разобраться въ томъ, что поднялось въ душ, закурить и выпить. Ему страшно хотлось закурить и выпить. И онъ добился своего, вышелъ на просторъ и закурилъ и выпилъ.

————

Но не то было съ Алекомъ и съ Риной. Не ожидая ничего, они шли между сидящимъ кружками народомъ, разговаривая съ женщинами, дтьми, какъ вдругъ народъ весь ринулся къ палаткамъ, когда прошелъ слухъ, что артельщики не по закону раздаютъ гостинцы. Не успла Рина оглянуться, какъ она уже была оттерта отъ Алека, и толпа понесла ее куда-то. Ужасъ охватилъ ее. Она старалась молчать, но не могла, и вскрикивала, прося пощады. Но пощады не было, ее давили все больше и больше, платье обрывали, шляпа слетла. Она не могла утверждать, но ей казалось, что съ нея сорвали часы съ цпочкой. Она была сильная двушка и могла бы еще держаться, но душевное состояніе ея ужаса было мучительно, она не могла дышать. Оборванная, измятая, она кое-какъ сдержалась; но въ тотъ часъ, когда казаки бросились на толпу, чтобы разогнать ее, она, Рина, отчаялась, и какъ только отчаялась, ослабла, и съ ней сдлалось дурно. Она упала и ничего больше не помнила.

————

Когда она опомнилась,она лежала навзничь на трав. Какой-то человкъ, въ род мастерового, съ бородкой, въ разорванномъ пальто, сидлъ на корточкахъ передъ нею и брызгалъ ей въ лицо водою. Когда она открыла глаза, человкъ этотъ перекрестился и выплюнулъ воду. Это былъ Емельянъ.

— Гд я? Кто вы?

— На Ходынк. А я кто? Человкъ я. Тоже помяли и меня. Да нашъ братъ всего вытерпитъ, — сказалъ Емельянъ.

— А это что? — Рина указала на деньги мдныя у себя на живот.

— А это значитъ такъ думалъ народъ, что померла, такъ на похоронки, а я приглядлся, думаю нтъ жива. Сталъ отливать.

Рина оглянулась на себя и увидала, что она вся растерзанная, и часть груди ея голая. Ей стало стыдно. Человкъ понялъ и закрылъ ее.

— Ничего, барышня, жива будешь.

Подошелъ еще народъ, городовой. Рина приподнялась и сла и объявила, чья она дочь и гд живетъ. А Емельянъ пошелъ за извозчикомъ.

Народу ужъ собралось много, когда Емельянъ пріхалъ на извозчик. Рина встала, ее хотли подсаживать, но она сама сла. Ей только было стыдно за свою растерзанность.

— Ну а братецъ-то гд? — спрашивала одна изъ подошедшихъ женщинъ у Рины.

— Не знаю. Не знаю, — съ отчаяніемъ проговорила Рина. (Пріхавъ домой, Рина узнала, что Алекъ, когда началась давка, усплъ выбраться изъ толпы и вернулся домой безъ всякаго поврежденія.)

— Да вот онъ спасъ меня, — говорила Рина. — Если бы не онъ, не знаю, что бы было. Какъ васъ зовутъ? — обратилась она къ Емельяну.

— Меня-то? Что меня звать.

— Княжна вдь она, — подсказала ему одна изъ женщинъ, — бога-а-а-тая.

— Подемте со мной къ отцу. Онъ васъ отблагодарить.

И вдругъ у Емельяна на душ что-то поднялось такое сильное, что не промнялъ бы на двухсоттысячный выигрышъ.

— Чего еще.²⁶ Нтъ, барышня, ступайте себ. Чего еще благодарить.

— Да нтъ же, я не буду спокойна.

— Прощай, барышня, съ Богомъ. Только пальто мою не увези.

И онъ улыбнулся такой блозубой радостной улыбкой, которую Рина вспоминала какъ утшеніе въ самыя тяжелыя минуты своей жизни.

И такое же еще большее радостное чувство, выносящее его изъ этой жизни, испытывалъ Емельянъ, когда вспоминалъ Ходынку и эту барышню и послдній разговоръ съ нею.

————

** [НЕЧАЯННО.]

Онъ вернулся въ шестомъ часу утра. И прошелъ по привычк въ уборную, но вмсто того, чтобы раздваться, слъ — упалъ въ кресло, уронивъ руки на колни, и сидлъ такъ неподвижно минутъ пять или десять, или часъ. — Онъ не помнилъ.

— Семерка червей. — Бита! — И онъ увидалъ его ужасную непоколебимую морду, но все-таки просвчивающую самодовольствомъ.

— Ахъ чортъ! — громко проговорилъ онъ.

За дверью зашевелилось. И въ ночномъ чепц и ночной съ прошивкой сорочк, въ зеленыхъ бархатныхъ туфляхъ — вышла его жена, красивая энергическая брюнетка съ блестящими глазами.

— Что съ тобой? — сказала она просто, но, взглянувъ на его лицо, вскрикнула то же самое. — Что съ тобой? Миша! Что съ тобой?

— Со мной то, что я пропалъ.

— Игралъ?

— Да.

— Ну и что?

— Что? — съ какпмъ-то злорадствомъ повторилъ онъ. — То, что я погибъ! — И онъ всхлипнулъ, удерживая слезы.

— Сколько разъ я просила, умоляла.

Ей жалко было его, но жалче было себя и за то, что будетъ нужда, и за то, что она не спала всю ночь, мучаясь и дожидаясь его. «Ужъ пять часовъ», подумала она, взглянувъ на часы, лежавшіе на столик. — Ахъ мучитель. Сколько?

Онъ взмахнулъ обими руками мимо ушей.

— Все! Не все, но больше всего, все свое, все казенное. Бейте меня. Длайте со мной, что хотите. Я погибъ. — И онъ закрылъ лицо руками. — Ничего больше не знаю!

Миша! Миша, послушай. Пожалй меня, я вдь тоже человкъ, я не спала всю ночь. Тебя ждала, мучалась, и вотъ награда. Скажи по крайней мр, что? Сколько?

— Столько, что не могу, не можетъ никто заплатить. Все шестнадцать тысячъ. Все кончено. Убжать, но какъ?

Онъ взглянулъ на нее и чего никакъ не ожидалъ, она привлекала его къ себ. «Какъ она хороша», подумалъ онъ и взялъ ее за руку. Она оттолкнула его.