Том 4. Лунные муравьи

Вожжин. Что ты?

Финочка. Такая смешная! И на Сережу, на Сережу! А он с ней… он милосерден.

Вожжин. Как милосерден? Кто?

Финочка(опомнившись). Нет, папа, я не о том… Ах какая я! Я не о том! Папочка, вот главное-то, главное! Ты не забудешь? Папочка, у меня все в душе сейчас двоится! Чего хочу – сама не знаю, смею ли хотеть. Я так люблю тебя, папочка! Так люблю, так всегда любила! Ты ведь мой, папа? Мой?

Вожжин(обнимает ее, гладит по голове). Маленькая ты моя, родная ты моя. Солнышко мое горячее. Успокойся, детка, уж мы все устроим. Уж все по-хорошему устроится.

Финочка. Завтра ты… с мамой?

Вожжин. Поговорим, потолкуем, подумаем… Завтра, милая, завтра! 472

Действие третье

Меблированные комнаты средней руки, скорее приличные, диван, кушетка, между окнами (влево) четырехугольный обеденный стол. Прямо дверь в маленькую отгороженную переднюю и коридор, налево в другую комнату (где Катерина Ивановна Вожжина и Финочка спят). У стола, накрытого белой скатертью, Марфуша, горничная Вожжиных, приехавшая с ними из Саратова, перемывает посуду. Марфуша – средних лет, но не старая, довольно приятная лицом. В переднике, вязаный платок концами назад, волосы причесаны гладко. Первый час серенького дня.

Марфуша(возясь с посудой, ворчит, чашками гремит, очевидно, в дурном настроении. Поднимает голову, оборачивается). Да кто там? Есть, что ли, кто? Не царапайтесь, не заперто.

Входит Матильда, горничная Ипполита Васильевича Вожжина. Она в плюшевой жакетке, в шляпе с пером, с большой бархатной муфтой; вообще – претензии столичной горничной. С мороза нос красный.

Марфа(не узнавая). Ах, извините, вам кого угодно? Ежели барыню, так их нет, скоро должны быть с барышней.

Матильда. Здравствуйте, Марфа Петровна, с добрым утром. От барина барышне записочка.

Марфа. Да милые мои! Да это Матильда Ивановна! А мне и ни к чему. По туалету думаю – непременно гостья. А это вот кто. Извините за беспорядок.

Матильда довольна. Здороваются за руку.

Марфа. Мне ни к чему, потому я к барину записочки носила – дальше кухни не была, а вы там не в туалете. Где ж узнать.

Матильда. Ну разве какой особенный туалет? Обыкновенно здесь в шляпках и прилично, если, разумеется, в более далекую экскурсию.

Марфа. Ска-ажите! Ну а я, как не привыкши, так мне не до шляпок; и то печенки ноют, только бы через улицу перебраться в Питере в вашем. Углов-поворотов не найду, а мотор в тот же момент на тебя, на тебя! Уж я барышню по-серьезному просила: не посылайте вы меня с письмом. Заплатите сколько там, пусть мужик несет, мужики, говорят, тут есть такие, носящие.

Матильда. Ах да, посыльные. Но я даже люблю, вместо прогулки.

Марфа. Да вы присядьте, Матильда Ивановна, барышня сейчас должны быть, они не иначе как в больнице, в ваннах в этих задержавшись.

Матильда(садясь). А я вас понимаю. После провинции столичное движение – это даже опасно. Вот у нас женщину трамваем измололо, по суставчикам, по суставчикам! Так и не нашли, кто такая.

Марфа. Ах ты, милые мои! Трамваи-то, положим, и у нас есть, но чтобы до такого доходить жестокосердия, – нет, у нас этого нет.

Матильда. Везде свой обычай. Надо тоже знать.

Марфа. Вы бы жакет-то сняли, Матильда Ивановна. Даром согреетесь. – Обычай обычаем, но человеколюбие надо иметь. – А что еще говорят, русского народу мало в Питере?

Матильда. Как так русского?

Марфа. Чухонцы больше, или из немцев. Да вот, извините, имена даже не христианские. Вас по отчеству Ивановна, а зовут, извините уж, Матильдой.

Матильда(обидевшись). Я сама русская. Мое крещеное имя даже нисколько не Матильда, а Матрена. Только я все по хорошим домам жила, так Матильдой называться – для господ культурнее.

Марфа. Ну скажите! Ну действительно, обычности здешние. В жизни не догадаться! Вы уж простите, Матрена Ивановна, что я вас зря Матильдой-то поставила. Ишь, господа какие у вас неумеренные, по-нашему – Мотя так куда приличнее. (Роняет чашку.) Ах ты, чтоб тебя!

Матильда(подымает). Не разбилась, только с краюшку. Что вы с посудой возитесь, Марфа Петровна? В меблированных должна коридорная девушка быть по этому поводу. Требовать можно.

Марфуша. Потребуешь! Наша барыня скорей того с меня потребует. Ведь мы со своей посудой, барыня привыкши к своим чашкам, так чужими брезгует. Чего свое добро здешним-то давать колотить!

Матильда. Капризная, видать, барыня.

Марфа. Капризная, капризная. (Вздохнув.) Больные они, Матрена Ивановна. Жизнь их такая, без человеколюбия.

Матильда. А вы давно у них служите?

Марфа. Я-то? Вот уж не то девять, не то девятый год пойдет. Еще при вашем при барине поступила. Как поступила, пожила, тут вскоре история-то и случилась. Барышня еще невеличка была. Уехал.

Матильда. Разошедшись, значит, окончательно. А вы при барыне.

Марфа. При ей, вот сколько годов; осталась – да все и путаюсь. Разве я из выгоды из какой? Хочу отойти – не могу. Жизнь тоже довольно кромешная. А из человеколюбия единственно; смотреть тяжело – и не смотреть тяжело.

Матильда(с любопытством). Да у ей любовник, слышно, богатый? Из того будто и разошедшись.

Марфа. Милые вы мои! Любовник! Ну и любовник. Нашу сестру взять, барыню ли, мужику ли: если муж против тебя без внимания, с первого слова готов, и пожалуйте, и уезжаю, так чего еще? очень просто сейчас любовник, на свою же голову. При моих глазах было, слава Богу, я правду всегда скажу.

Матильда. Ну все-таки если любовник – это неприятность.

Марфа. Истинно неприятность. Теперь взять и любовника-то, Семена Спиридоныча. Разве это любовник? Ты любовник, – и держи себя по любви, скромно, благородно. Нет! Почнет это на нее халдакать, здесь ему неладно, так ему не по нем, да симпатия у него переменилась, да пьяный приедет, с приятелями, – и требует неизвестно чего, – чего даже невозможно. Она, конечно, в истерику, люблю, говорит, тебя на веки вечные, а он опять же свое. Так и ведут хоровод с канителью, пока барышня не вступится.