Том 4. Лунные муравьи

Елена Ивановна. Ипполит Васильевич! Очень, очень рада!

Вожжин вскакивает, они долго жмут друг другу руки, потом Вожжин целует руку у Елены Ивановны.

Елена Ивановна(несколько приподнято весело). Ну, садитесь. (Садятся – Елена Ивановна на кушетку, Вожжин рядом.) Дайте на вас поглядеть. Ничего, сколько лет минуло, – и ничего, в бороде только седина, а вид здоровый. Не то что я, все худею, все худею…

Вожжин(откашливаясь). Вы все нездоровы, Елена Ивановна.

Елена Ивановна. Ах, я так была больна! Не красит болезнь, не молодит. Теперь мне уж лучше, души здешние, конечно, вздор, это Фина умоляла попробовать, но все-таки… В общем, я теперь поправляюсь. Нервы у меня никуда не годятся, Ипполит Васильевич.

Вожжин. Да, еще бы… Я вполне понимаю. Вам надо серьезно отдохнуть, полечиться.

Елена Ивановна. Ах, Ипполит Васильевич, лечение лечением – но ведь так часто душа болит! Сколько пережила я, сколько ран на душе! Что ж скрывать? Я чувствую – вы меня сейчас понимаете, врагами мы никогда не были…

Вожжин. Какими же врагами, Боже сохрани…

Елена Ивановна. Да, да, и сейчас я чувствую, что меня слушает понимающий друг. Это так отрадно, так редко мне случается испытывать эту отраду, ведь, я, в сущности, одинока… В смысле необходимости дружеского участия. Фина – ребенок. Говоришь ей – но разве она поймет глубину переживаний? О, я не жаловаться хочу, я не люблю жалоб – да и кто виноват, виноватых нет, каждый должен мужественно нести свою судьбу. Оттого уж не жалуюсь, что я ни в чем, ни в чем не раскаиваюсь. Как прямо я вам сказала восемь лет тому назад, так и теперь говорю; да, я полюбила Семена Спиридоновича истинной, большой любовью, той, которая не останавливается ни перед чем, которая сама в себе носит оправдание…

Вожжин. Да, но если объект любви… То есть я хочу сказать – если с течением времени…

Елена Ивановна. При чем тут время? Разве есть время для любви? Любовь есть любовь. Она вечна и сама себя оправдывает. Время! Да больше: если б я, скажем, в минуты падения даже перестала ее, любовь, чувствовать, видеть в себе – все равно, я верила бы: в самых потаенных глубинах моей души она жива! Эта вера только и поддерживает меня, Ипполит Васильевич. Она только и дает мне силы переносить кое-как мою тяжкую, действительно тяжкую жизнь.

Вожжин. Но, однако, если даже любовь перестает как бы ощущаться…

Елена Ивановна(не слушая). Тяжела моя жизнь, Ипполит, тяжела и в мелочах, в повседневности… Я – вы меня знаете! я съеживаюсь от всего, малейшая пылинка меня уже царапает, – а тут приходится глотать кучи пыли, задыхаться, терпеть и, – если я кричу, то когда уже физически совсем истерзана, когда боль физическая…

Вожжин. Да зачем же, Господи, мучить так себя? Ведь и другие около вас должны мучиться?

Елена Ивановна(не слушая). Больше скажу. Если судьба окончательным, бесповоротным образом разлучит нас, если я буду знать, что никогда уже не должна видеть того, кого полюбила – все равно! я буду верить, что любовь живет в моей душе!

Вожжин. Господи, Елена Ивановна… Лена… Бедный друг мой… Кто же станет отнимать вашу веру, если она вас поддерживает. Успокойтесь, ради Бога. Я не о том, я вообще о жизни. В жизни вы сами… то есть я хочу сказать, что вы создаете себе много внешних мучений. Для чего? Если любовь не зависит?.. То как же не подумать о спокойствии, о своем здоровье?..

Елена Ивановна. Я должна нести свой крест до конца. (Заплакав, другим голосом.) У Семена Спиридоныча… такой тяжелый характер! Такой тяжелый! Просто иногда не знаю, что и делать. День за днем, день за днем, истории, истории! Он меня оскорбляет… Поневоле голову теряешь. Но не могу же я… не могу же… раз я его полюбила…

Вожжин(взяв ее за руку). Успокойтесь… Милый друг, успокойтесь, молю вас. Мы подумаем… Верьте, я от всего сердца… Главное, успокойтесь.

Елена Ивановна. Спасибо, спасибо. Я спокойна. Высказалась, стало легче. Не жалейте меня, у меня есть сокровище – моя любовь. Жалости не надо. Участие мне дорого.

Вожжин. Если б я вам мог помочь…

Елена Ивановна(улыбаясь). Вы уже помогли тогда, давно, когда сразу поверили в мою любовь, так скоро и хорошо дали мне свободу. А теперь… такова моя судьба, кто может помочь?

Вожжин(встал и прошелся по комнате). Да, судьба… У всякого своя судьба… Конечно… Я так рад, Елена Ивановна, что увидел вас, что вы признали во мне друга, отнеслиь с доверием, открыто… Ей-Богу, рад. Теперь мне легче с вами и то обсудить, с чем к вам ехал…

Елена Ивановна. Что же это? Насчет чего? Я вам ясна, Ипполит Васильевич; я моей души от вас не скрываю. Все могу сказать вам.

Вожжин. Нет, что ж, это конечно… Нет, я насчет Финочки хотел поговорить.

Елена Ивановна(с удивлением). Насчет Фины? Что же насчет нее?

Вожжин. Да вот… Я слышал, гимназию она оставила…

Елена Ивановна. Ах, это пустая история какая-то вышла. Фина же и была, кажется, виновата, – толком и не добилась я от нее ничего, – но упрямая: настояла, чтобы я ее взяла домой. Теперь у нее два учителя, прямо к выпускному готовят.

Вожжин. С учителями она плохо учится…

Елена Ивановна. Да, ужасно упрямая. Положим, возраст такой, характер ломается. Не следует обращать внимания.

Вожжин(горячо). Нет, следует! Нет, по-моему, на многое следует обращать внимание! (Тише.) Словом, я хочу сказать, жаль все-таки, девочка такая умненькая, без систематических занятий…

Елена Ивановна. Да… Ну что ж. Будет старше, будет и сама серьезнее относиться. Я же тут все больна…

Вожжин. Конечно, конечно. В том-то и дело. Отлично понимаю. Вам следует чаще путешествовать, лечиться. Вот в Крым, например.

Елена Ивановна. В Крым я думала как-нибудь. Если сложатся обстоятельства, конечно.

Вожжин. Вот-вот. (Встает, ходит по комнате.) А Финочку я думаю к себе взять.

Елена Ивановна. Кого?

Вожжин. Да Финочку. Дело совершенно ясное…

Елена Ивановна. Куда взять Фину?