Том 4. Солнце ездит на оленях

— Остановитесь! — крикнул Валерий. — Куда вы?

— В школу, к своим примитивам, — отозвалась Ксандра. — Посмотрите, сколько собралось их.

Возле школы толпился народ, и все глядели в сторону Ксандры и Валерия. Кто-то высказал опасение, что незнакомый русский уговаривает Русю уехать с ним.

— Что-то, знать, случилось, — встревожился Валерий.

А Ксандра успокоила его:

— Думаю, ничего не случилось. Здесь всегда глядят на меня так — все и во все глаза.

— Контроль? Слежка? Любовь? Ревность? — спрашивал Валерий.

Ксандра пожимала плечами: не знаю.

— Значит, наше свидание кончено?

— Да.

— Как с Ленинградом? Едете?

— Нет. Останусь здесь.

— И выйдете замуж за Коляна?

— За кого выйду — мое дело.

— Вы и кривоногий карлик — вот будет редкостная пара. — Валерий захохотал, потом сказал горько: — Ах, девушки, девушки, русские девушки, за кого же иногда выходите вы замуж! О-о! Поедемте со мной, пока не случилось этой беды! Я люблю вас.

— Не верю: вы не можете, не умеете любить. Вы любите только для себя, только себя.

— Зато вы любите без всякого разбора.

— Спасибо за откровенность! — сказала Ксандра и пошла быстрей, перепрыгивая с разбегу через бурные весенние потоки и сильно трепыхая косами, которые не укладывались ни под шляпу, ни под шапку, ни под платок, приходилось носить их упавшими на спину.

Валерий повернул в противоположную сторону, к своей базе.

Через неделю начались летние каникулы. Ксандра уехала в Мурманск на учительскую конференцию. У нее было подозрение, что Валерия подослали к ней капитаны, и она зашла к ним убедиться в этом. Капитан был в отъезде. Капитанша обрадовалась Ксандре, как дочери, усадила ее рядом, обняла и почему-то шепотом, таинственно начала выспрашивать:

— Что нового? Как идет жизнь? Был некто Валерий?

— Был. Вы подослали его?

— Грешна, грешна… Но у меня никакой личной корысти, я пекусь только о вас. Ну как?

— Поцапались.

— Почему?

— Он оскорбил то, чему я отдала десять лет жизни. Он страшный эгоист.

— Навсегда поцапались или?..

— Не знаю.

Из Мурманска Ксандра уехала на Волгу повидать родителей. А Валерий в это время приехал в Мурманск и зашел к капитанше:

— Ну, был у вашей Ксандры. Поцапались.

— Почему?

— Она — фанатичка, глупо жертвует собой.

— Но хороша, красива.

— Красота — что одежда: изнашивается, особенно если не берегут ее. Да и никакой красоты не хватит на всю жизнь. Нужен ум.

— Мне она не показалась глупой.

— Может, и не глупа, но добра, услужлива до глупости. Самоубийственно усердна. Я, на ее взгляд, невыносимый эгоист.

— И навсегда поцапались?

— Не знаю. Пока что разошлись. Я боюсь таких ретивых любителей подметать в чужих домах, а свой оставлять в забросе.

Капитанша вздохнула, развела руками и сказала:

— Жаль, жаль, что не сговорились: у нее ведь золотое сердце.

20

В 1929 году началась коллективизация оленеводческих хозяйств. Дело тогда новое, сложное и шло трудно.

Крушенец был агитатором от Мурманского Совета, Колян состоял при нем проводником, ямщиком и переводчиком. Без переводчика порой не получалось никакого разговора: многие из оленеводов, вполне сносно знавшие русский язык, вдруг «забыли» его начисто.

Опять, как в первые годы революции, Крушенец и Колян переезжали из поселка в поселок. В каждом — долгие, утомительные беседы, собрания, споры. Дошла очередь до Веселых озер. Первое собрание назначили в школе. На него пришли все, кого приглашали. Колян председательствовал, Крушенец делал доклад, Ксандра писала протокол. После доклада задавали Крушенцу вопросы:

— Сколько оленей оставят колхознику для личного пользования? Можно ли выйти из колхоза, если не понравится там?..

Были среди вопросов нелепые, которые распространяли по всей стране кулаки:

— Верно ли, что всех колхозников заставят жить в одной тупе, спать под одним одеялом? Верно ли, что жены и дети будут общими?

Начался опрос, кто желает жить колхозом.

Первым записался Колян, вторым — Максим. Дальше наступила заминка.

— Кто следующий? — взывал Колян.

А люди молчали, отворачивались, прятались друг за друга. Колян начал выкликать по именам.

— Оська, ты почему не хочешь? Ты член Совета.

— Совет Советом, а колхоз колхозом. Скажи, кто будет работать в колхозе?

— Все.

— Максим не работник. Его самого кормить, поить, под руки водить надо. Ты не работник: слишком любить гулять с учеными. Работать остается один Оська.

Колян дал обещание, что будет постоянно жить в колхозе и отлучаться только с разрешения. Постепенно, с уговорами, спорами, за три долгих зимних вечера уговорили всех вступить в колхоз, даже колдуна, самого богатого из веселоозерцев. Он оказался сговорчивей некоторых бедняков. Затем пять человек выбрали в члены правления, а Коляна еще и в председатели.

Колхоз назвали «Саам». Слова «саам», «саамка», «саамы» начали внедряться в газеты, книги и устную речь особенно сильно в период коллективизации и заменили равнозначные им: лопарь, лопарка, лопари.

Для Коляна наступила совсем отличная от прежней, по-новому хлопотливая, тревожная, взрослая жизнь. На другой день после вступления в колхоз три хозяина подали заявления о выходе из него. На вопрос «Почему?» все ответили одинаково: «Будем поглядеть». Тогда и прочим тоже захотелось поглядеть со стороны, ничем не рискуя, как пойдет колхозная жизнь. Еле-еле, долгими уговорами Колян вернул ушедших обратно и удержал колхоз от полного развала.

Едва кончилась эта тревога, пришла другая — Коляна вызвали в Мурманск на курсы колхозных председателей. Он учился больше двух месяцев, колхозом управлял без него Оська. Никакой настоящей колхозной жизни не было: всяк по-прежнему сам хранил своих оленей, запрягал, продавал и убивал, когда хотел. Как принято говорить про такие, колхоз существовал только на бумаге. Но Колян понимал, что и это бумажное существование дело великое, и постоянно, всяко — и почтой и с попутчиками — наказывал Оське: «Никого не отпускай из списка!»