Том 4. Солнце ездит на оленях

— Зачем туда, садитесь, как сидели до нас. Мы никого не хотим стеснять.

Все покорно расселись, как было надо: кто к теплу, кто к свету. Эта забитость и покорность, дошедшие до полной немоты, так взволновали мятежное сердце Крушенца, что он замолчал и долго не мог отдышаться. Хозяин в это время толковал виновато:

— Дрова есть, огонь есть, вода есть, котел есть. Больше ничего нет. Не веришь — сам гляди. Вчера ходил, низко кланялся купцу, просил взаймы немножко мяса — он сказал: «Хорошее себе надо, а плохое — собакам. Собак не покормишь — стадо не пропасешь».

— Велико ли у него стадо? — спросил Спиридон.

— Я не считал. Пастухи говорят: голов тыщу есть.

Тут отдышавшийся Крушенец сказал:

— Хозяин, налей полный котел воды и кипяти! Больше от тебя ничего не надо. Все другое: мясо, рыбу… мы найдем сами. Пошли, товарищи!

Приезжие ушли в поселок. Не раз обманутый прежде, хозяин послал за ними сынишку следить, куда пойдут, что будут делать. Нигде не останавливаясь, ни с кем не заговаривая, они прошли прямо в купецкую лавку. Там густо толпился народ. В одной половине лавки орудовал сам купец, сухопарый, бородатый мужик. Все у него — глаза, руки, ноги, язык — было бойко. В другой половине орудовала толстая, краснощекая, ленивая купчиха. Купец сразу делал множество дел: продавал муку, соль, котлы, чайники, ружья, капканы, покупал пушнину, оленьи туши, рыбу. Купчиха продавала только мелкий товар: чай, сахар, табак, бисер, ленты, иголки, нитки…

По-деревенски хозяйственный, Спиридон занялся покупками и на текущий расход и впрок; купленным нагружал Коляна и Авдона. Один большой кусок мяса велел немедленно отнести в тупу, где остановились, и спустить в котел вариться.

Крушенец приглядывался, приценивался, прислушивался. За пуд оленьего мяса купец платил пуд ржаной муки и тут же продавал это мясо вразновес по двойной цене. За солдатский пустой котелок требовал шкурку песца.

— Эй, хозяин, неладно торгуешь! — вдруг на всю лавку сказал Крушенец.

Хозяин подскочил к нему:

— Что такое?

— Говорю, неладно торгуешь, обижаешь народ. За пуд мяса надо давать три пуда муки.

— Мясо здесь растет, а мука не растет, ее через море везут. Это надо принимать во внимание, — сказал купец наставительно.

— Я все учел. И за другое дерешь безбожно, — продолжал Крушенец.

— Ты в чужой монастырь не суйся со своим уставом. — Хозяин протянул руку, чтобы схватить критикана за рукав. — Марш из моей лавки!

Спиридон отвел руку купца и сказал грозно:

— Только тронь хоть кого из нас, не сойдешь с места!

— Что же это такое?! — выкрикнул слезно купец. — В своем доме не хозяин.

— Это — революция.

Затем Крушенец попросил всех приостановить куплю-продажу и прочитал ленинское обращение «К гражданам России!». Слушали, что называется, не дыша, замерев.

— Понятно? — спросил Крушенец.

Ему никто не ответил, все только переглянулись и потом остановили взгляд на купце.

— Не понятно? — еще спросил Крушенец.

В ответ снова то же движение глазами.

— А… понимаю, понимаю, вы боитесь говорить, — догадался Крушенец. — Боитесь этого лавочника, ждете, что скажет он.

Кое-кто осторожно кивнул: да, боимся.

— Не ждите. Он ничего не скажет, мы лишаем его голоса. Он теперь лишенец. На собранья не пускайте его, в органы власти не выбирайте! Вся власть перешла к трудовому бедняцкому народу. По всей России пойдет один устав, один закон — советский. Я приехал помочь вам выбрать орган новой власти — Совет. Спрашивайте кому что угодно.

И снова полное молчание.

— Ладно, сделаем перерыв, — решил Крушенец. — Вы подумайте, а мы кое-что купим. Эй, купец, становись к прилавку!

— Я закрываю торговлю. Насовсем. Вали все на улицу. Все, все! — выдохнул косноязычно купец.

А Крушенец отчеканил:

— Именем закона приказываю торговать! Придет время — закроем, тебя не спросим. А пока торгуй, обязан. Людям надо покупать где-то.

Но люди потеряли охоту покупать и разошлись. Последним ушел из лавки Крушенец. В этот момент он и купец так сцепились ненавидящими взглядами, что, не будь поблизости Спиридона, схватились бы врукопашную. Спиридон все время держался около Крушенца: он и послан был не столь агитировать, сколь охранять всю экспедицию.

Вернулись в тупу, где остановились на отдых.

— Обед готов, — сказала хозяйка.

— Разливай! — отозвался Крушенец.

— Ты — сам, — заупрямилась хозяйка.

— Я — гость, ты — хозяйка. Тебе полагается угощать нас.

— Мясо твое, соль твоя, моя одна вода. Совсем я не хозяйка.

— Дом твой, мы у тебя — это главное. Ну, смелей! — Крушенец потянул хозяйку к котлу. — А где народ?

— Ушел.

В тупе были только хозяин да хозяйка.

— Позови всех! — стал просить Крушенец. — Я без них не сяду обедать.

— Далеко ушли, по делу, — отговаривалась хозяйка.

Какое может быть дело у стариков и ребятишек на улице в трескучий мороз? Ясно, что их вытурили от обеда, чтобы не глядели голодными глазами в рот гостям. И Крушенец настаивал:

— Всех! Всех!

Хозяйка начала ссылаться на посуду:

— Мало. Придется обедать в две очереди.

— Вот и покорми сперва стариков с ребятишками, — настаивал Крушенец. Удрученный нищетой, забитостью, всем страшным порабощением, до какого довели народ царские власти и торгаши, он решил добиться здесь своего — сломать нечеловеческое отношение.

Наконец хозяин сдался, вышел к соседней землянке, покричал, и все изгнанные вернулись домой. Крушенец усадил их к низенькому лопарскому столу. Они так стеснились, что нашлось место и для всех хозяев и для гостей. Нашлась и посуда.

Давно, а возможно, и никогда в этой тупе не едали так вкусно, сытно и весело. Крушенец подбадривал всех:

— Ешь без оглядки! Мало будет — еще сварим.

День был ноябрьский, короткий. Отобедались уже потемну. Крушенец попросил хозяина позвать народ: авось в темноте, тайком от купца, придут, разговорятся. Так и получилось. Народу собралось столько, что вместить всех мог только купецкий дом.

— Пошли к купцу! — предложил Крушенец.

— При нем нельзя говорить, — предупредили осмотрительные люди. — Ты уедешь, а мы останемся. Нам с купцом жить.

— Мы не пустим его, он ничего не услышит, — пообещал Крушенец.

— Не услышит у себя в доме?.. Как так?

— Пошли. Увидите.

Многое уже передумавший, купец охотно открыл дом, пустил в самую большую комнату, где принимал гостей. Когда люди расселись, большей частью по привычке на пол, Крушенец сказал купцу:

— А ты выйди! Как лишенный голоса ты не имеешь права присутствовать на собрании полноправных граждан.