Том 6. Дураки на периферии

Гюлизар переживает такую же бурю на другом краю пустыни.

Нарышкина въезжает в село Хошутово, куда она назначена учительницей. Хошутово почти совсем занесено песком. На улице целые сугробы его. Им заметены крестьянские усадьбы. Песок доходит до подоконников домов. Около хат стоят лопаты. Растет редкий кустарник у колодцев. Школа. К ней подъезжает Нарышкина. Кругом молчаливая бедность и смиренное отчаяние. На деревенских дворах сложены кизяки и кучки коровьих лепешек — топливо.

Встречные мужики равнодушны, лица истощены. Редкие дети на улице не бегают, а молча сидят на песке, почти не играя, и лицом похожи на пожилых людей.

Нарышкину встречает сторож — хлопотливый, осчастливленный человек, будто он Нарышкину только и ждал всю жизнь.

На другой день на дворе школы Нарышкина собирает сход крестьян. Крестьяне выглядят как больные люди. Нарышкина им говорит о школе, об ученье детей. Ее напряженно слушают, но на лицах крестьян видно разочарование.

Выходит один крестьянин — он и вначале выделялся из всех: рослый, мускулистый, но тоже истощенный; лицо умное, некрасивое, но привлекательное скрытой силой.

Он говорит:

— Барышня, граждане, это умная женщина. Но только я так полагаю, нас пески замучили. Вон Хатьмы хутора вчистую на мокрые земли сбежали. Школа, конечно, добро — кто скажет? Но и по песчаному делу нам наука и техника нужна! Вот где, я соображаю, будет для нас удовольствие! А грамота — она только при хлебе роскошь, а без хлеба все одно — мученье! Я, конечно, извиняюсь, но песчаную науку надо в школе поставить на престольное место, а то мы вон сажаем шелюгу, а она сохнет, а по-научному видно будет — как и что!

Сход кончается. Нарышкина долго сидит на крыльце школы и думает. В руке у нее книжка. Видна пустыня, видно безлюдное малое село. В Нарышкиной тяжелая дума и борьба. Она видит Мемеда закрыв глаза, а открыв их, видит нищее село. Среди дороги сидит в пыли мальчик, грязный, голый, со старыми белыми, как бы отсутствующими глазами. Нарышкина кличет его. Мальчик, подумав, не спеша подходит, но садится в отдалении и смотрит испуганно и бессознательно.

Нарышкина быстро уходит в школу и выносит оттуда булку мальчику. Тот берет ее, но не ест, а разглядывает и посыпает ее песком, как игрушку.

Нарышкина снова в городе — в губернском Отделе Народного образования. Она говорит с заведующим о необходимости преподавателя в Хошутове песчаной науки. Ее слушают и вежливо иронически улыбаются.

— Что вы предлагаете, Мария Никифоровна?

— Туда нужен агроном сначала, а не учитель. Там ни хлеб не рождается, ни воды нет. Без победы над песками и суховеями там мне делать нечего.

— А вы сами попробуйте преподавать песчаное дело, Мария Никифоровна, — книг мы вам дадим! А когда трудно будет, агронома к себе из участка тащите!

Нарышкина смеется: агроном живет за полтораста верст и никогда в Хошутове не бывает.

Начальник улыбается и жмет ей руку в знак конца беседы и прощания.

Нарышкина в Хошутове. Усердная общественная работа: идет посадка шелюги и деревьев. Крестьяне роют землю, другие возят посадочные черенки, третьи носят ведрами воду. дело происходит на краю села. Нарышкина работает с лопатой, изредка отрываясь для указаний. Рядом с ней Николай Кобозев, тот самый, что говорил на первом сходе, и еще один мужик Никита Гавкин, жадный до работы человек.

После работы, под вечер, Нарышкина с Кобозевым и Гавкиным ходит по селу. Гавкин зазывает ее к себе на двор и показывает хозяйство — бедное, но рачительное, чистое, умное и даже изящное. Кобозев — предсельсовета днем, а иногда и ночами, в одиночку он работает на посадке больше всех.

Ночью Нарышкина и Кобозев едут через пустыню на дальний питомник за посадочным материалом. Пустыня тиха, холодный месяц над неостывшим песком. Нарышкина рассказывает Кобозеву о Пушкине, Ленине, Эдисоне, Амундсене и об Америке. Кобозев слушает завороженный. Лошадь утомилась; Кобозев распрягает ее и дает корм. Путники ложатся в телегу и понемногу засыпают. Холодает. Это заставляет их прижаться друг к другу и спать обнявшись. Под телегой проползла черепаха.

Степь стоит невнятная и сказочная, окружив сияющим лунным воздухом двух спящих людей.

Кобозев ночью просыпается. заботливо укрывает Нарышкину своим халатом и подходит к лошади. Нарышкина сладко и блаженно спит, раскрасневшаяся и приоткрыв от усталости полные губы. Кобозеву чудится в лунной пустыне цветение миллионов растений. далекие пространства наполнены людьми и городами. А женщины, как родные сестры, все похожи на Марью Никифоровну.

Кобозев и Нарышкина въезжают в Хошутово на возу шелюговых прутьев и черенков фруктовых деревьев. Вечереет. Мужики сидят на завалинках. Ребятишки играют в догонялки. Нарышкина прыгает с воза и вступает в игру с детьми. Никто ее не может догнать. Вступают взрослые, но тоже не могут поймать Нарышкину. Красная и веселая, она носится по песчаной пыли в туче оживших ребятишек.

Когда она идет домой, один старик шутит:

— Марь Никифоровна, бери в мужья Ермошку Кобозева: мужик ходкий и свежий! зажили бы во как, пра!

Нарышкина в ответ беспомощно молчит и краснеет до блеска серых глаз, походя на мальчика.

Прошло два года. Хошутово изменилось. Усадьбы в зелени. дома заютились. В степи на большом пространстве ровные культурные зеленые посадки. Поля охвачены квадратными полосами кустарника и молодых деревьев. Растет хлеб. Огороды. Есть пруд.

Большой синей лентой уходят насаждения в степь, отрезав у пустыни возделанные земли.

У ворот усадеб сидят бабы, мужики, ребятишки. Плетут из шелюговых прутьев корзины и несложную мебель. Готовая мебель стоит тут же. Народ посытел и повеселел.

На дворах, где раньше были кизяки, лежит хворост. У колодцев молодые принявшиеся деревья. Молодые сады.

Резкий контраст Хошутова с пустыней. Живой зеленый оазис в безграничной тихой горячей пустой степи.

Нарышкина чуть пополнела и еще больше заневестилась лицом. Она стоит на околице с Кобозевым. С ними старик — овечий пастух.

Нарышкина смеется, потому что Кобозев ей говорит, что советская власть была мертва для народа, а потом стала живой писаной красавицей, когда приехала Мария Никифоровна.

Пастух глядит на солнце, и у него от света мочатся глаза. Все стоят в золотом свете в трепещущем воздухе, туго насыщенные жизнью.

Старик говорит:

— Штой-то кочуёв нету. А должны быть — старуха моя померла тому шестнадцать годов! А кочуй свой срок не упустят!

Нарышкина внимательно прислушивается. Ей объясняет Кобозев: