Том 6. Дураки на периферии

Комната Ивановых. Поздний вечер. Спят подряд на полу трое детей. Ольга стирает в корыте белье. Спящие дети. Степан и Настя спят крепко, но Петрушка, приоткрыв один глаз, спросонья смотрит на мать, потом он закрывает глаз и вновь открывает его, наблюдая работающую мать.

Ольга снимает мыльную пену — правой рукой с левой, левой с правой; она склоняется к детям, укрывает их одеялом и целует их по очереди; Петрушка лежит с закрытыми глазами, но потом на мгновенье приоткрывает один глаз.

Ольга стоит над своими детьми, одетая в верхнюю одежду и повязав голову теплым платком; она глядит на них таинственным взглядом молодой матери, означающим и тревогу за детей, и нежность к ним, и готовность на любую жертву ради них, и собственную живую страсть, сдерживаемую заботой о детях, но которая не может утолиться одной этой заботой.

Освещенная вывеска на улице поселка, на деревянном домике: «Почта и телеграф».

Ольга появляется и входит в домик почты.

Пустая улица. заунывно поют однообразную мелодию турбогенераторы электрической станции. Внутренность почты. Окошко: «Прием и выдача корреспонденции». за окном сидит девушка.

Ольга подходит к окошку. Не трогая писем, почтовая девушка, улыбаясь, делает отрицательный жест головой в ответ на вопрос Ольги.

Прежняя пустая улица.

Ольга выходит с почты.

Она стоит одна на крыльце почты; затем она идет одна по пустой ночной улице; и вот видно, что Ольга вдалеке и все более удаляется в ночную пустоту; она останавливается; одна ее жалкая фигура стоит в поле зрения.

Ольга идет обратно.

Ее видно ближе; ватник она расстегнула, она идет нараспашку, и платок ее завязан, словно уже тепло на улице.

Катится круглый куст сухой травы — перекати-поле — по дороге.

Ольга встречает его; она хочет взять перекати-поле, но ветер относит его вперед, и Ольга, повернув в сторону, в переулок, идет вслед за перекати-полем.

Перекати-поле под ветром быстро уходит вдаль, Ольга бежит за кустом растения и ухватывает его.

Она прижимает к себе перекати-поле и спрашивает его:

— Ты везде ходишь, ты всю осень, всю зиму бежишь по земле: где ты родился и вырос, где ты ходил на свете? Может быть, ты видел его, — скажи мне, бедный мой!

Перекати-поле молчит; Ольга прячет его себе за пазуху и застегивает ватник.

Поперек дороги, по которой идет Ольга, — выходит женщина; она везет согнувшись, как бурлак, перекинув лямку через плечо, санки с целой поленницей дров на них.

Ольга подхватывает веревку — позади напрягающейся женщины, — и обе они везут санки с дровами посреди пустой улицы, во тьме зимы.

Коридор дома. Женщина, везшая санки, несет в руках охапку дров; за нею, также с дровами на руках, идет Ольга.

В этом коридоре есть дверь, ведущая в комнату Пашкова, и Ольга, проходя с дровами мимо этой двери, узнает ее: она была здесь когда-то.

Комната Пашкова, — по-прежнему чистая, убранная, холодная, словно нежилая. Пашков сидит за столом, постеленным скатертью, на столе, среди прочих обычных предметов, стоит стакан и в стакане покоится искусственная челюсть, а Пашков сейчас с пустым беззубым ртом; он поет шепелявым фальцетом в одиночестве очередную арию, например: «Тебе единой посвятил рассвет печальной жизни бурной…»

И вдруг, встав сразу с места, Пашков произносит напевая, с ожесточением отчаяния и приплясывая при этом:

— А я старый и беззубый, Одинокий человек — Вот такой стервец на свете Существует ничего, — Что он любит, что он плачет — Не узнает то никто!

Стук в дверь. Пашков враз выхватывает свою челюсть из стакана, засовывает ее в рот, а воду из стакана, поискав, куда ее вылить, и видя, что кругом чисто и прибрано, — плескает в потолок.

Пашков. да, пожалуйста, прошу вас, входите, я здесь!

Входит Ольга. Она печальна и смущена. Пашков растроган визитом, которого он никогда не ожидал.

Пашков помогает Ольге снять ватник и платок, хотя Ольга не уверена — нужно ей снимать верхнюю одежду или нужно уйти. Ольга кладет в угол смятый куст перекати-поля.

Пашков подвигает стул Ольге. Ольга садится. затем Пашков почти мгновенно, ловко суетясь, накрывает стол новой скатертью и уставляет стол закуской — консервами, колбасой, белым хлебом, ставит бутылку вина, — и он сидит против Ольги, удивленный ее посещением и счастливый, угощая ее изо всего усердия, со всей искренностью.

Ольга. Я ходила по делу, а на дворе вечер, я прозябла… Вы извините меня, Семен Гаврилович, что я нечаянно зашла к вам, я сейчас пойду, я ненадолго…

Пашков. Что вы, Ольга Васильевна, вы меня обидите, не надо — я умру без вас. Я сейчас печь затоплю, я вам патефон заведу.

Пашков поспешно наливает вино трясущимися руками, вино разливается на скатерть;

Пашков кладет угощение на тарелку Ольги; Пашков поспешно глотает консервы.

Пашков. Я пробую — свежие ли! Кушайте лучше масло. А то, знаете, консервы из другой державы, они дальние…

Ольга. Нет, зачем вы! Я скоро пойду, у меня дети одни спят…

Пашков(растерявшись). Так я их пойду посторожу! А вы…

Ольга. А я одна буду?

Пашков. То есть нет… А что ж тогда нам делать?

Ольга. Не знаю. Я согреюсь и уйду.

Пашков. Не надо.

Ольга. Что не надо?

Пашков. Я говорю — не надо согреваться… Нет, — вы понемножку грейтесь, вы долго… (Поднимает рюмку). за это — как сказать! — за добрые ваши руки и сердце — и за всю вашу жизнь!

Пашков, выпив, пытается поцеловать руку у Ольги.

Ольга прячет руки.

Ольга. Они у меня распухли и болят… заведите мне патефон!

Пашков открывает чемодан, вынимает оттуда патефон, заводит его. Играет патефон на столе.

Ольга. Остановите, я не хочу.

Пашков снимает мембрану с поставленной пластинки. Ольга выпивает рюмку вина и закашливается.

Ольга. Гадость какая…

Пашков. Что вы!