Том 6. Казаки

Но настало время жить и дйствовать среди этихъ безобразныхъ людей и учрежденій! И Оленинъ сталъ жить и пошелъ вдругъ по всмъ путямъ, открывшимся предъ нимъ: наука, слава, любовь, свтъ, кутежи, игра. Все это было вздоръ, но тянуло ко всему.

3.

Пять лтъ прожилъ такъ молодой человкъ полнымъ хозяиномъ своего довольно большого состоянія, числясь на служб, то въ Москв, то въ Петербург, то въ деревн, ничего не любя горячо, ничего не длая и все собираясь что то сдлать.

Пускай разсудители-мудрецы осуждаютъ прошедшее молодое поколніе зa праздность; я люблю эту праздность людей, оглядывающихся вокругъ себя и не сразу ршающихся положить куда-нибудь всю ту силу, которую они вынесли изъ юности. Плохой юноша, выйдя на свтъ, не задумывался, куда положить всю эту силу, только разъ бывающую въ человк. Не силу ума, сердца, образованія, а тотъ не повторяющійся порывъ, ту на одинъ разъ данную человку власть молодости сдлать изъ себя все, что онъ хочетъ, и, какъ ему кажется, сдлать изъ всего міра все, что онъ хочетъ. — Правда, бываютъ люди, почти совершенно лишенные этаго порыва; но Оленинъ въ высочайшей степени сознавалъ въ себ присутствіе этаго всемогущаго бога молодости, эту способность всему переродиться въ одно желаніе, одну мысль, способность захотть и сдлать, способность, не зная, что, зачмъ, куда, броситься головой внизъ съ Ивана Великаго, для науки ли, для любви ли, для искусства ли. И можно, и должно задуматься, нося въ себ эту силу, всегда и всегда будутъ задумываться. А еще боле въ то время, въ которое развивался Оленинъ. Онъ имлъ въ себ это сознаніе, оглядывался, искалъ, но жилъ вмст съ тмъ и жилъ пошло. Въ городахъ онъ здилъ въ свтъ, и не признаваясь въ томъ, утшался успхомъ, который имлъ въ немъ, благодаря своему состоянію и еще боле столь рдкому, оригинальному, энергическому уму и красивой наружности. Потомъ, вслдствіе щелчка самолюбію или усталости, бросился въ разгульную жизнь, страстно игралъ въ карты, пилъ и здилъ къ цыганамъ. Потомъ, промотавшись, узжалъ въ деревню, много читалъ, пробовалъ хозяйничать и опять бросалъ и опять, надясь, что онъ ошибся, возвращался къ прежней жизни.

Ни дятельность, ни любовь, которыхъ онъ желалъ, не забирали его, и онъ все ждалъ, все надялся и все чувствовалъ, что еще много и много онъ можетъ сдлать. Послднюю зиму въ Москв онъ игралъ больше, чмъ прежде, и проигралъ гораздо больше, чмъ могъ заплатить, не продавая имнья. Дядя его взялся исправить его дла и взялъ въ руки его имнье; Оленинъ же похалъ на лто въ Тамбовъ къ женатому товарищу и пріятелю. Ужъ онъ переставалъ ясно видть блаженное будущее, пошлость жизни начинала со всхъ сторонъ обхватывать его, ему становилось жалко потеряннаго времени и скоре, скоре хотлось начать жить всми силами. Мысль семейнаго счастья, съ дтства бывшая его любимой мыслью, съ новой силой явилась ему. — «Вотъ оно, что мн нужно! И она, она-то и есть та, которую я буду любить», подумалъ онъ, увидавъ сосдку барышню у своего пріятеля: «кроткое, тихое, любящее и красивое созданіе, мать дтей, деревенская тишина и ровная, плодотворная дятельность — вотъ что мн нужно». — Къ несчастью кроткое созданіе полюбило всей душой молодого человка и дало почувствовать въ первый разъ всю прелесть и блаженство любви, ему тоже захотлось любить; но любви не было. Онъ сталъ насиловать себя, но обманулъ двушку. Онъ мучался, ломалъ себя; но ничего не было, кром страданій. Никакая попытка не обошлась ему такъ дорого, какъ попытка семейнаго счастья.

Увидавъ всю преступность того, что онъ сдлалъ, онъ испугался и ожесточился. Онъ грубо развязалъ узелъ, который его привязывалъ къ ней, и ухалъ съ раскаяньемъ и злобой на самаго себя, на нее и на всхъ людей. Тутъ же въ губернскомъ город онъ сталъ играть и въ какомъ-то безпамятств проигралъ больше того, что могъ заплатить, и больше того, что могъ взять у дяди. Тутъ онъ въ первый разъ испыталъ отчаяніе и ему уже казалось, что все кончено и жизнь испорчена на всегда. Но жизнь не портится, пока есть молодыя силы жизни. Дло поправилось очень скоро; старикъ дядя заплатилъ долгъ такъ скоро, какъ не ожидалъ даже выигравшій шулеръ. Оленинъ похалъ зарыться въ деревню къ дяд. — Дядя одинъ разъ вечеромъ предложилъ племяннику старое извстное средство для поправки и денежныхъ длъ, и характера, и карьеры — службу на Кавказ, тмъ боле, что товарищъ и другъ его тамъ начальникомъ.

«Справить тебя мы соберемъ денегъ, долги безъ тебя лучше заплатятся», сказалъ дядя. Много должно было спасть спси съ молодаго Олнина, чтобы послушаться такого совта, на себ испытать мру, употребимую для безполезныхъ и неисправныхъ мальчишекъ-шалапаевъ. Онъ, другъ извстнаго H., онъ, за которымъ бгали въ Т. Д. и Б., онъ, который не находилъ ни одной дорожки въ Россіи, достойной своей дятельности, пойдетъ солдатствовать на Кавказ! Но, подумавъ недолго, онъ согласился съ дядей, хотя въ утшеніе себ говоря, что дядя вовсе не понимаетъ, почему онъ детъ, — не за тмъ, чтобъ карьеру сдлать, не за тмъ чтобы поправить дла. При томъ детъ только съ тмъ условіемъ, чтобы дядя отнюдь не писалъ своему другу начальнику. — Онъ поступилъ юнкеромъ въ первую батарею, какая попалась изъ наиболе дйствующихъ. Трудно передать, какъ самъ себ объяснялъ Оленинъ причину своей поздки на Кавказъ. Война, по его понятіямъ, вообще была самая послдняя деятельность, которую могъ избрать благородный человкъ, особенно война на Кавказ съ несчастнымъ рыцарскимъ племенемъ горцевъ, отстаивающихъ свою независимость.

Онъ говорилъ себ, что халъ для того, чтобы быть одному, чтобы испытать нужду, испытать себя въ нужд, чтобы испытать опасность, испытать себя въ опасности, чтобъ искупить трудомъ и лишеньями свои ошибки, чтобы вырваться сразу изъ старой колеи, начать все снова, и свою жизнь и свое счастье. А война, слава войны, сила, храбрость, которыя есть во мн! А природа, дикая природа! думалъ онъ. Да, вотъ гд счастье! ршилъ онъ и, счастливый будущимъ счастьемъ, спешилъ туда, гд его не было.

3. Воспоминанья и мечты.

Какъ всегда бываетъ въ дальней дорог, первыя 2, 3 станцiи воображеніе остается въ томъ мст, откуда детъ, и прощается съ воспоминаніями; на третьей, четвертой станціи, съ первымъ утромъ, встрченнымъ дорогой, онъ вдругъ перелетаетъ на другой конецъ дороги, къ цли путешествiя, и тамъ строить замки будущаго.

Такъ и случилось съ Оленинымъ. Выхавъ за Москву, онъ оглядлъ снжныя поля, знакомыя, тихiя снжныя поля, порадовался тому, что онъ одинъ среди этихъ полей, увернулся въ шубу, спустился и задремалъ. Сердце подсказывало воображенiю. Прощанье съ прiятелемъ и эта сдержанно, мужественно выраженная любовь тронули его. — «Люблю......... очень люблю»...... твердилъ онъ самъ себ и ему вспоминалось все лто, проведенное съ нимъ въ Т. Онъ малъ ростомъ, дуренъ, неловокъ; лежитъ въ деревн у себя на диван, все читаетъ что ни попало, или пойдетъ рыбу удить, или ходитъ и думаетъ, что то все хорошее про себя думаетъ и никому не говоритъ. Про себя онъ никогда не говоритъ, а сколько бы онъ могъ сказать про себя хорошаго. —

«Ты не знаешь про Нико[но]выхъ?» разъ вечеромъ неожиданно говоритъ онъ.

— «Сосдки?»

— «Да, подемъ къ нимъ». И въ лиц его что-то странное, какъ будто ему стыдно и чего то хочется. Это съ нимъ рдко бываетъ.

Закладывается ддушкина желтая кабралеткаи мы демъ черезъ эту милую поляну, этотъ милый лсъ съ караулкой, и онъ такъ неловко, но съ хозяйскимъ самодовольствомъ править караковымъ лопоухимъ Дьячкомъ, который добръ, какъ и онъ самъ, и черезъ эту милую, милую аллею подъзжаемъ къ барскому старому мрачному дому, въ которомъ такъ свжо, молодо, мягко, любовно. Лакей Михайло, молодой курчавый лакей-двушникъ радехонекъ, что прiхалъ Пенсковъ еще съ. прiятелемъ. Изъ окна мрачнаго дома глядитъ дтская головка и старушечье лицо въ платк съ милой висящей кожей подъ подбородкомъ, какъ у птуха. По песчаной дорожк изъ сада идутъ два блыя свтлыя платья и яркiе платочки. И солнце, и садъ, и цвты, и платочки, и зонтикъ, и лица, и смхъ, и ихъ говоръ женской двичей, — все такъ радушно, весело. И милый бднякъ Пенсковъ, какъ просвтллъ и какъ замялся, представляя меня. Какъ я этаго тогда не заметилъ!......

И опять я ду съ нимъ въ кабралетк и опять садъ, цвты, и добрая, милая двушка, и опять мы демъ вмст и ужъ онъ меньше говоритъ, больше ходитъ и думаетъ, а у нея все счастливе и счастливе молодое милое лицо. Вотъ и ночь, кабралетка давно ждетъ подъ звзднымъ небомъ у воротъ и слышно, какъ Становой въ темнот бьетъ съ нетерпнiемъ ногами по лапуху и фыркаетъ и катаетъ колеса кабралетки, а мы сидимъ въ гостиной; я у окна, онъ ходитъ въ другой комнат, а она свтла, счастлива, въ бломъ плать сидитъ за старымъ роялемъ и въ комнат льются звуки и плывутъ черезъ окна, черезъ отворенную дверь балкона въ темный садъ и тамъ живутъ, и сливаются съ звуками ночи, которые сюда просятся въ гостиную.

«Нтъ, это не шутка», говорю я [себ], глядя на ея чистый лобъ, на этотъ профиль, на пристально блестящіе глаза и чуть сдвинувшіяся тонкія брови. «Мысль, и серьезная мысль, и чувство живетъ въ этомъ миломъ прекрасномъ тл. Будетъ шутить съ жизнью, будетъ рзвиться. Я люблю васъ!»

Нтъ, зачмъ говорить? она знаетъ, она пойметъ!»

— «Прощайте, вамъ спать пора!» говоритъ Пенсковъ. И на крыльц въ темнот она стоитъ и чуть блется; но я вижу, я чую ея улыбку, ея блестящіе глаза. «Прізжайте же завтра», говоритъ она. Она думаетъ, что говоритъ: прізжайте завтра, а она говоритъ: «я люблю васъ!» И въ первый разъ она говоритъ это.

А Становой махаетъ своимъ глупымъ хвостомъ черезъ возжу и везетъ куда то. Вези, Становой, — голубчикъ Становой, какъ я люблю тебя, какъ я люблю Пенскаго, какъ я люблю ночь съ ея звздами, какъ я люблю кабралетку, какъ я люблю Бога, какъ я себя люблю за то, что я такой прекрасный! А онъ, бдняжка, сидитъ и дудитъ свою папироску и промахивается концами возжей по убгающему крупу Становаго. И опять демъ черезъ милую поляну, и на ней туманъ, и перезжаемъ черезъ шоссе и тутъ выходитъ мсяцъ, и шоссе длается блое, серебряное, и опять прозжаемъ милый лсъ съ караулкой, a тни ложатся черезъ пыльную дорогу и отъ караулки черная тнь падаетъ на росистую.