Том 6. Лимонарь
Шрифт:
Брандория дала ей муку — замесить две лепешки; и еще дала яд — слаще меда! — замесить в тесто. И когда лепешки были готовы, она подала Зое и, глядя куда-то под землю, сказала:
— Снеси в тюрьму сыну.
И Зоя с такой же самой улыбкой — эта улыбка, как цветы цветут! — как войдя на кухню, так и с отравой спускалась по лестнице во двор.
Завидя ее, выжлы почуяли, куда идет, и с медвежьей припрыжкой за ней: соскучились! Она не отгоняла, она, показывая на лепешки, что-то говорила, убеждая, и они понятливо кивали ей.
Когда она вошла в тюрьму, выжлы кинулись наперегонку к Бове,
— От матери гостинец! — сказала Зоя и посмотрела на него своими сияющими глазами — а у него только и осталось, что глаза, пылая.
Что она хотела ему сказать, какую весть? — и какая радость вдруг осветила тюрьму!
Выжлы, проглотя свои последние кусы, с визгом катались по земле, давясь: и перевернувшись на спину, не дыша, мелко вздрагивали, лапы кверху.
Бова все понял... да не все он понял, и закрыл глаза, остолбенев.
Она взяла его за руку и, как слепого, повела — распахнула дверь.
— Иди, сказала она, а я за тебя.
И это он запомнит: «я за тебя».
Широкими глазами глядя, вышел на волю.
Та ночь была звездная, тени скрытные, иди куда хочешь, дорога не выдаст.
Ощупью прошел Бова двор и пустился бежать.
* * *
Ночью таясь вышла Брандория во двор и к тюрьме — так все пять ночей подходила она к решетчатому окну, горюя.
У двери спят выжлы, но не похоже, что спят они, а как брошенное полено, одервенели и лапы кверху. И она все поняла.
И к окну.
Зоя сидела, наклонясь над столом, глаза ее открыты — и в каждом по звезде цветет, играя. Она спит и дума ее бродит по сонным дорогам.
— Что ты говоришь, Зоя?
«Заколдовали счастье».
— Чье?
«Мое — вы».
И в ней отвечает другой знакомый голос.
— Я расколдую кровью: убью отца и мать.
— С кем ты говоришь? Брандория с тревогой заглянула глубже: Зоя была одна.
«Он вышел на дорогу». Зоя улыбнулась и звездные цветы в ее глазах погасли.
Брандория тихонько отошла. В двери торчит ключ, тускло светясь на черном. Она заперла дверь тюрьмы и с ключом по еще не остывшему следу.
Звездная была ночь — пути и перепутья неразгаданных загадок.
Она остановилась — лицом к лицу с тайной — судьба ее сына. И осеняя крестом, ее материнская рука поднялась к зениту — и были пальцы ее как звезды и упали синей звездой до подножия белого камня и широко вызвездили от живого окна тюрьмы к притаившейся стене дворца.
Прекрасная королева Брандория!
II
1
Матрос к матросу:
— Что это, зверь или птица?
«Где?»
«На берегу, видишь, там, ровно б пляшет?»
Спустили лодку.
А Бова, кричать голосу нет, бегает как угорелый, руками машет — по- утиному.
Его и закаляпали.
— Твое счастье! И как тебя нелегкая, тут и зверь пустынник.
И когда вернулся
на корабль морнар и Бову поставил, собрались все матросы: и за допрос:— Какой веры, татарской — татар не велено брать — или христианин?
— «Крещеный», сказал Бова.
— Имя?
— «Зовут Ангусей».
— Ангусей? Все дружно захохотали, англичанин!
— «Отец пономарь, мать прачка», продолжал Бова выдумывать ответы.
— Ты что же, украл?
«Меня обокрали».
Бова рассказал правдоподобно, как нес он от матери белье, навстречу ярыжка, остановил, сверил по счету белье и отнял; возвращаться домой страшно: мать прибьет, отец отколошматит.
— А что ж ярыжка?
— Ярыжка? Бова улыбнулся, как Зоя, ничего.
— Твой ярыжка дурень, на тряпки польстился, а тебя упустил. Морнар погладил Бову пальцем со лба по губам.
Матросы спросили, кому владеть находкой. Всю ночь разыгрывали Бову. Говорили по- русски. Бове непонятно о чем, и только отдельные слова — Синибалда всему учил, но ругаться и сам не умел, кроме «к черту» и то легонько.
Бова не спрашивал: «Что со мной будет?» Что еще может быть, когда родная мать хотела его отравить?
Шел корабль, коробля волну, убаюкивал.
— Я всем вам буду служить! говорит Бова в голос волны. И заснул.
И видел во сне ярыжку, которого никогда не видел, черный, страшный, как старый морнар, черным пальцем ласково гладит его со лба по губам.
— Разлупайся, говорит он, приехали: Армянское царство.
2
Все матросы на палубе и с ними Бова.
В Антоне всегда ветерок, а тут как в натопленной комнате. Пристань забита народом — не цветы, а волны чирикающих лоскутов. И один, поблескивая золотым шипом, кубариком перекатывается и пестрая волна уступает волне.
— Смотри, вон их король! махнул сосед Бове.
«Ожидайте королевских послов», — отшелестелось по кораблю.
Ввечеру нагрянули послы — со щупом и цаплями. Бова! а товар мимо глаз, а было на что позариться, три часа любовались.
И доносят королю, что есть на корабле ни с кем несравним — затмится «солнечная луча», отшибло взглянуть на товары.
На следующее утро пожаловал король. Перед ним товары враскладку, сами лезут в глаза — смотрит, не видит, а на Бову сквозь.
Король Зензевей в диком восторге:
— Покупаю.
Матросы уперлись:
— Наш, не продажный.
А корабельщик заломил цену, и королю подумай, триста литров золота — три обезлиона на обезьяньи, целое состояние, жилой дом с абрикосовым садом.
Зензевей и на такое пошел.
— Беру. Получайте.
И золотом осыпался корабль. А Бову выдали королю
— Изумительно! потрясающе! повторял король, ныряя вкруг Бовы и павлином опахивая.
Одно покоробило: незнатное происхождение — если бы хоть слесарь или электротехник, а то бесполезное «пономарь», а мать «прачка»! — тоже и имя: Ангусей! — для птиц годно, человеку на смех. Правда, имя можно переделать: дворецкий, первый человек в государстве, тоже Ангусей, а зовет себя Ангулином, а родословную разве что подложными бумагами и все — таки только подделка, не оригинал.