Том 6. Лимонарь
Шрифт:
Бова оттолкнул и увидел, с толпой вынесло его ко дворцу — дорога кончилась. А что дальше?
Он поднялся по черной лестнице на кухню.
— Подайте милостыню ради Бовы королевича!
— Такого в святцах нет, сказал набожный повар, ты или дурак или кощунствуешь! — И ударил Бову сковородкой.
Другие повара заступились:
— Не видишь, какой он черный, не нашей веры. Ты не туда попал. Милостыню все получают, и ты индеец! Ступай под окно к королевским палатам: королевна Друзиана сама всех одаряет: завтра королевская свадьба.
И показали дорогу.
Повара Бова не винил —
* * *
И когда Бова увидел Друзиану, тугой мурашчатый жгут потянул его со спины к земле — тут бы вот набожному повару ударить его по лбу и Бове было бы не подняться.
Но Бова овладел собой, выпрямился. Расталкивая очередь, подошел и стал у окна.
С закатившимися глазами слепца произнес он:
— Подайте милостыню ради Бовы королевича!
И посмотрел ей в глаза.
Имя, впервые громко прозвучавшее, окликнуло ее исподдонным окликом резко, как из тьмы вырвавшийся блеск. И она, вздрогнув, опустила глаза.
Сзади напирали. Но Бова стоял крепко, как врос.
— Странник, сказала Друзиана, и пристально посмотрела, ты знаешь это имя? Приходи вечером ко мне, дорогу укажут.
Бова отошел.
И слышит: сквозь толпу нищих голос Друзианы — и услышал как за ее голосом ржет конь.
Ржал ли конь и вправду или это вывернутое памятью: с именем Друзиана почудился Ронделло?
А народ бежит, кричат:
— Конь сорвался.
— Какой конь?
— Королевны.
Вечер не скоро. Да что скоро. Скора беда. Беда вошла в город. И бегут, кричат под шпаром:
— Конь сорвался.
— Какой конь?
— Королевны.
Бова ходил по улицам убить время, прислушивался.
Рассказывали, что ровно год, как привезла королевна вместе с приданым коня. И стоял конь за двенадцатью дверями, на двенадцати цепях. И такое поверье: сорвется конь, быть беде. Конь сорвался. И унять его нет возможности. Сколько изувечных развезли по больницам?
«Ронделло, кому больше, думает Бова, я укрощу его».
* * *
Нетерпеливо — глаза, как вскрыленная птица.
— Что ты знаешь о Бове? встретила Друзиана.
— Год вместе сидели в тюрьме.
— Если бы не твое лицо, чернота, но твой голос, я бы сказала...
— Я и есть Бова...
— Не верю.
Бова поднял себе волосы со лба — туда не задела краска: висок, ясен шрам.
— Твой венок.
Друзиана как во сне: слова не складываются, голос пропал.
Вошел король.
— Вот что натворил твой конь.
Маркобрун, не замечая странника, встревоженный, беспомощно: улицы пустеют, люди прячутся, подумаешь, наводнение, сколько передавил народу и нет никого кому унять.
— Я уйму, — сказал Бова.
От неожиданности Маркобрун вздрогнул и смерив с ног до головы страшилище, невольно:
— Хорош Бова королевич!
— Я уйму! повторил Бова.
И посмотрел дерзко.
Маркобрун вспомнил о своем узнике Пуликане — существо кроткое, но которого все боялись.
«А этот не побоится!»
И
видели как вышла из дворца королевна Друзиана и с ней чучел — странник, но побоялись следовать за ними.— Ронделло, сказал Бова, по голосу я узнал его.
— Я взяла его с собой, я знала, ты вернешься.
— Но как ты могла знать?
Друзиана не отвечала — молча вела его.
* * *
Когда вошли в конюшню, бесившийся Ронделло стал перед Бовой на колени и вытянув совком конские губы, поцеловал взмыленным поцелуем.
— Мой верный Ронделло! твоя любовь чуем, не видя, узнала меня.
— Ничего о тебе не зная, я ждала тебя, и, как конь, она поцеловала его.
Бова проглотил ее кипящий поцелуй.
— Но как ты мог покинуть меня?
— Со мной рассчитались.
Бова рассказал о письме Зензевея к Салтану.
— Подлог! — сказал Друзиана, месть Ангулина. А как отец тужил по тебе — ты спас ему жизнь.
— Ты спасла мою жизнь!
И на глазах Друзианы, Бова черным зельем смыл с лица черную краску.
— А в этом узелке забыдущее.
Бова объяснил Друзиане силу этого зелья — как сам он по дороге к Салтану проспал свой кладенец.
— Кладенец я вернул, а Маркобрун проспит свою свадьбу.
* * *
К ночи в город вошел праздник. Попрятавшиеся высыпали на улицу. Во дворце огни.
Друзиана пришла сказать свое последнее слово: год кончился — вышел срок, она готова стать женой Маркобруна.
Слово заливается вином, крепкое вино.
Она наполнила две чаши:
— За нашу свадьбу.
И чокнув чаши, она пригубила, а Маркобрун пьет полным ртом — до дна.
И ловя себя и царапаясь за скатерть, полез под стол.
Друзиана вернулась к Бове на конюшню.
— Спит, сказала она.
— На здоровье! Ждать год — надо отдохнуть. А нам в дорогу.
В конюшне нашлось много всякого дорогого платья — королевские конюха щеголи! Бова снял с себя рухлядь дубового и нарядился выездным весь вывозжинный мишурой позументом — «красавец!» улыбнулся Бова, заглянув в лохань.
В ночь они покинули Задонск.
А когда через три дня, как однажды по дубом Бова, проснулся Маркобрун под столом, все было кончено: Бова с Друзианой поженились — Маркобруну нос.
На суженой лесной свадьбе за певчих были птицы, за свечи звезды, а провожатые — крупное и мелкое зверье, не толкались и никого не давили — все шло по мудрому строю природы.
3
В ярости Маркобрун не растерялся. Он был уверен легко справится с беглецами: «вора и мерзавца» прихлопнет на месте, а с Друзианой — но он еще не думал, что делают с безответной любовью, он только чувствует, как горечь вероломства отравила его чувства и мысли. Ему представлялось все очень просто: за три дня далеко не уйти было — и там, где любовная буря, какая может быть предосторожность, бери голыми руками. А кроме того он не сомневался в своем Пуликане, которого и Ронделло не обгонит и на которого меч — кладенец не рубок.