Том 6. Лимонарь

Таясь Петр вышел.

Навстречу один из слуг Павла. Петр остановил его.

— Брат у себя?

— Князь никуда не выходил.

— Тише! погрозил Петр, не спугнуть бы! и сам поднялся на цыпочки: он вдруг все понял.

Павел сидел у себя и рассматривал диковинный меч.

— Ты никуда не выходил?

— Никуда! — не отрываясь от меча, ответил Павел.

— Но как могло случиться, а я тебя только что видел с Ольгой.

— Ты меня видел?

— Он сидит с ней. Он знает свою смерть — Петр показал на меч — он нарочно обернулся тобой: я не трону. Дай мне меч, а ты останься.

— Осторожно! — Павел подавая меч, — расколоться может.

С обнаженным мечом Петр вышел от Павла.

Крадучись — не спугнуть бы! — подошел к дверям Ольги. Не предупредя, переступил порог.

В его глазах Ольга и с ней Павел. Задохнувшись, подошел ближе. И оглянул. Нет, это не чудится: это Павел! И странно: сквозь Павла видит он окно, в окне золотая береза. И догадался: огонь! — огненный Змей.

Они сидели тесно: губы его вздрагивали, а она улыбалась.

Петр подошел еще ближе и ноги его коснулись ее ног. Вскрикнув поднялась она — и вслед за ей поднялся Павел.

В глазах Петра резко золотилось и он сам поднялся в золотом вихре и ударил мечом по голове Змея.

Кровью брызнул огонь — сквозь огненный туман он видел как Павел, содрогнувшись, склонился к земле, орошая кровью Ольгу и Ольга, как и Павел, склонясь, клевала землю.

Петру мерещилось кольчато-кровавое ползет на него, душит грозя и он махал мечом, пока не разлетелся меч на куски и куском железа его очнуло.

Со Змеем покончено — в мече нет нужды: Агриков меч отошел в богатырскую память.

* * *

Муромский летописец запишет, теперь всем известно: жена князя Павла Ольга, к которой прилетал огненный летучий Змей, захлебнулась змеиной кровью, а князь Петр, змееборец, от брызнувшей на него крови весь оволдырил, как от ожога.

Говорили, что волдыри пошли по телу от испугу, и от испугу саданул Петр Ольгу. Так думал и Павел, но брату не выговаривал «чего, де бабу укокошил», как между бояр говорилось с подмигом. Павел был доволен, что Петру она под руку попалась: какая она ему жена — змеиная!

За Петром осталось: змееборец. Так он и сам о себе думал, терпеливо перенося свою телесную скорбь — безобразие: исцарапанный, скривя шею и корча ноги, скрехча зубами, лежал он, на его груди горел струпный крест, жигучий пояс стягивал его, и глаза и рот разъедала ползучая сыпь — кости хрястают, суставы трескочут.

Муромские ворожеи, кого только ни спрашивали, ни шепотом, ни духом, ни мазью, ни зельем не помогли, хуже: спина и ноги острупели и зуд соскреб сон. От слабости стало и на ноги не подняться.

Тут и говорят, что в рязанской земле водятся колдуны старше муромских: везите в Рязань.

А говорил это Ласка — кому еще знать.

И решили везти Петра в Рязань: почему не попробовать — рязанские колдуны, на них и посмотреть страшно найдут жильное слово заоблачно и поддонное — шаманы!

II

Петр на коне не сидит, его везли. Путь не веселый: и больному тяжко и людям обуздно. Недалеко от Мурома в Переяславле решили остановиться и попытать счастье.

Приближенные Петра разбрелись по городу, выведывая есть ли где колдуны лечить князя. Гридя, княжеский отрок, в городе не задержался, вышел за заставу и попал в подгороднее Ласково.

От дома к дому. Видит, калитка у ворот стоит раскрытая, он во двор. Никто его не окликает. Он в дом. Приоткрыл дверь и вошел в горницу. И видит за столом сидит девка — ткет полотно, а перед ней скачет заяц. Он на зайца взарился: диковинно такой заяц — усами ворочит, не боится, скачет. А девка бросила ткать и прихорашивается: экий вперся какой серебряный.

— То-то хорошо, сказала она с досадой, коли двор без ушей, а дом без очей.

Гридя оглупело глазел то на нее, то на зайца.

— Старше есть кто? робко спросил он.

— Отец и мать пошли плакать в заём, говорила она, с любопытством оглядывая дорогое платье заброжего гостя, а брат ушел через ноги глядеть к навам.

— К навам, повторил растерянно Гридя, загадки загадываешь.

— А ты чего не спросясь влез, строго сказала она, а будь во дворе пес, слышит шаги, залаял бы, а будь в доме прислуга, увидит, что кто-то вошел и предупредит: — вот тебе про уши и про глаза дому. А отец и мать пошли на кладбище, будут плакать о умершем, эти слезы их — заёмные: в свой черед и о них поплачут. А брат в лес ушел, мы бортники, древолазы: полезешь на дерево за медом, гляди себе под ноги, скувырнешься — не подняться и угодишь к навам.

— К навам, повторил Гридя, к мертвым. И подумал: «не простая!». А как тебя звать?

— Февронья.

«И имя замысловатое, подумал Гридя, Февронья!». Я муромский, служу у князя, и он показал на гривну — серебряное ожерелье — приехал с князем: князь болен: весь в сыпи.

— Это который: змееборец?

— Петр Агриковым отсек голову огненному летучему Змею и острупел от его змеиной крови. Наши муромские помочь не могут, говорят у вас большие ведуны. А звать как не знаем и где найти?

— А если бы кто потребовал к себе твоего князя, мог бы вылечить его.

— Что ты говоришь: «если кто потребует князя моего себе...». Тот, кто вылечит, получит от князя большую награду. Скажи имя этого ведуна и где его найти.

— Да ты приведи князя твоего сюда. Если будет кроток и со смирением в ответах, будет здоров. Передай это князю.

И как говорила она в ее словах была такая кротость, как у Ласки, и улыбнулась. Гриде стало весело: князя Петра его приближенные любили за кротость.

С каким запыхавшимся восторгом, как дети, рассказывал Гридя Петру о Февронии какая она, среди боярынь ни одна с ней не ровня, и о загадках и о зайце — заяц на прощанье пригладил себе уши, ровно б шапку снял, — будешь здоров, сказал Гридя, повторяя слова Февронии о кротости и смирении.

Петр велел везти себя в Ласково.

В Ласкове послал Петр Гридю и других отроков к Февронии: пусть скажет к какому волхву обратиться — вылечит, получит большую награду.

Феврония твердо сказала: