Том 6. Лорд Эмсворт и другие
Шрифт:
— Когда я сажал ее в фургон? Пилбем кивнул одиннадцать раз подряд.
— Как не видеть! Я там сидел. Спрятался от дождя. Сушил штаны, у меня воспаление седалищного нерва.
— А я вас не видел.
— Куда вам! И вот почему: я услышал женский голос. Разве я позволю девушке застать меня без штанов? Так нельзя, дорогуша. Это неприлично. Вот я и забился в угол.
В эту минуту открылась дверь и появился Бидж.
— Простите, сэр, вы ждете мистера Роналда?
— Э? — сказал Хьюго.
— Никаких я Роналдов не жду, — сказал Пилбем. — Подумаешь, Роналд! Что тут у вас, лечат голодом? Я хочу есть. — Он властно встал. — Пошли, Кармоди? Ням-ням.
Хьюго
— Я не хочу, — угрюмо сказал он.
— Обедать?
— Да.
— Не хотите обедать?
— Да.
Пилбем пожал плечами и направился к лесенке.
— Ну и дурак.
— Принести вам сандвичей, сэр? — спросил Бидж.
— Нет, спасибо. Что такое?
Слова эти относились к довольно страшному грохоту.
— Мистер Пилбем упал, сэр, — сообщил Бидж. Надежда осветила на миг измученное лицо.
— Шею сломал?
— Вроде бы нет, сэр.
— А! — огорченно сказал Хьюго.
Глава четырнадцатая
ЖИВОЙ УМ БЫВШЕГО СЕКРЕТАРЯ
Незадолго до половины восьмого Бакстер пошел в курительную, где обрел покой и одиночество. Какое-то время тишину нарушало только тиканье каминных часов. Потом донесся звук, поначалу слабый, набрал силу и зазвенел страстным призывом, как небезызвестная героиня Колриджа, [61] которая рыдала по бесу. Это был гонг, муэдзин усадеб, напоминающий гостям, что надо одеваться к обеду.
61
…героиня Колриджа… — речь идет о строке из поэмы Сэмюэла Тейлора Колриджа (1772–1834) «Кубла-хан»: «рыдала по возлюбленному-бесу».
Бакстер не шелохнулся. Гонг он слышал, Бидж бил неплохо, он умел именно так вывернуть руку и замахнуться настолько, чтобы сделать поистине мастерский удар, на четверть мили. Но Бакстера звон не привлек. Он не собирался обедать. Он думал.
Мысли были не из тех, с какими приятно остаться наедине, и горькие, и мрачные. Экспедиция в Западную рощу оказалась нелегкой. Вспоминая о ней, Бакстер пылал яростью.
Все были милы с ним, милы и деликатны. Правда, когда выяснилось, что свиньи в хижине нет, легкое напряжение возникло. Лорд Эмсворт сильнее сжал трость и явственно спрятался за Биджа, который сумел одновременно выразить осуждение и жалость. Зато после этого оба вели себя с подчеркнутым тактом.
Лорд Эмсворт рассуждал об эффектах тьмы и света. В грозовой тьме, говорил он под одобрительное урчание Биджа, примешь что угодно за человека, кормящего свинью. По-видимому, это был сучок, торчащий из стены. Для иллюстрации он поведал о том, как в детстве ему привиделась кошка с горящими глазами, а в завершение предложил, придя домой, выпить горячего чаю.
Словом, вел он себя как нельзя лучше, но Бакстер, повторим, пылал яростью.
Дверная ручка повернулась. Вошел Бидж.
— Если вы передумали, сэр, обед сейчас подадут. Говорил он как добрый друг — с добрым другом. Ничто не выказывало обиды. Судя по тону, он все простил и забыл.
Но млеко незлобивости [62] людской еще не принесли к дверям Бакстера. На Биджа он взглянул так враждебно, что человек послабее мог бы и растеряться.
— Не передумал.
— Хорошо, сэр.
— Принесите виски с содовой.
— Сейчас,
сэр.Дверь закрылась мягко, но не так быстро, чтобы Бакстера не пронзила раскаленная игла досады: дворецкий сострадательно вздохнул. Так вздыхает добрый человек, входя в палату сумасшедшего дома.
Бывший секретарь еще терзался злобой, когда лакей по имени Джеймс принес виски, поставил на столик, глубоко вздохнул и вышел.
62
Млеко незлобивости… — См. «Макбет» I, 5. Переводят и «Млеко милости», что ближе к подлиннику (там — «млеко доброты»). В переводе Ю. Корнеева, который вошел в 8-томник Шекспира — «Молочной незлобивостью вспоен».
Этот вздох, да еще и взгляд насквозь пронзили Бакстера. Он чуть не позвал лакея, чуть не спросил, какого черта он смотрит и вздыхает, но сдержался и съел два сандвича. Выпил он и виски.
Ему стало лучше — не совсем, а так, немного. Раньше он с удовольствием убил бы Биджа и Джеймса, а потом поплясал на их могилах. Теперь он мог и не плясать.
Как бы то ни было, он остался один. Бидж и Джеймс пришли и ушли. Остальные — в Матчингеме и в столовой. Никто не отвлечет. Можно думать.
Поначалу мысли были мрачные, все о прошлом. Однако под влиянием виски они повернулись к настоящему, конкретней — к Сью.
Такие люди, как Руперт Бакстер, собственно говоря, не влюбляются. Сью он одобрил, больше мы ничего сказать не можем. Но одобрения этого, вкупе с тем фактом, что перед ним дочь человека, у которого шестьдесят миллионов (в долларах), вполне хватило для особого чувства. Он уже видел в ней миссис Бакстер.
Вот почему его огорчили слова лорда Эмсворта. Мысль о том, что ты безумен, как селезень, мешает ухаживать. Он очень радовался, что так быстро принял меры.
Руперт Бакстер принадлежал к тем, в чьем словаре нет слова «неудача». Он понимал, что у такой богатой наследницы хватает поклонников, но их не боялся. Только бы она подольше погостила в замке, а уж он своего добьется. Ему показалось, что он слышит свадебные колокола. Однако это был телефон.
Он раздраженно взял трубку.
— Алло?
Вероятно, гроза подпортила провод. Голос был замогильный.
— Говорите громче! — гавкнул Бакстер и ударил телефон о столик. Это помогло.
— Бландингский замок? — спросил голос, уже посюсторонний.
— Да.
— Говорят с почты. Телеграмма для леди Констанс Кибл.
— Я приму.
— Леди Констанс Кибл, Бландингский замок, Бландинг, Шропшир, Англия. Место отправления — Париж.
— Что?
— Париж.
— А!
— Огорчена новостями…
— Что?
— Новостями.
— Да?
— Точка. Возвращаюсь Америку точка. Надеюсь приехать будущем году точка. Майра Скунмейкер.
— Кто?!
— Майра Скунмейкер.
Бакстер раскрыл рот, уставясь неизвестно куда.
— Повторить текст?
— Что?
— Прочитать еще раз?
— Нет, — просипел он.
Он повесил трубку. Из Парижа! Майра Скунмейкер! Кто же тогда эта девушка? Авантюристка? Да, не иначе.
Если он ее выдаст, она покажет письмо лорду Эмсворту.
Письмо!..
Значит, надо им завладеть как можно скорее. Девятый граф — человек кроткий, но, прочитав все это, не уступит даже своей сестре. Всему есть пределы.
Бакстеру очень хотелось вернуться на прежнее место. Где он только ни служил, и платили ему больше, но ни в одном доме не ощущал он так своей власти, своей силы и значимости.