Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926

* * *

Зорче глаз крестьянина и рабочего, и минуту не будь рассеянней! Будет: под ногами заколеблется почва почище японских землетрясений. Молчит перед боем, топки глуша, Англия бастующих шахт. Пусть китайский язык мудрен и велик. — знает каждый и так, что Кантон тот же бой ведет, что в Октябрь вели наш рязанский Иван да Антон. И в сердце Союза война. И даже киты батарей и полки. Воры с дураками засели в блиндажи растрат и волокит. И каждая вывеска: — рабкооп — коммунизма тяжелый окоп. Война в отчетах, в газетных листах — рассчитывай, режь и крои. Не наша ли кровь продолжает хлестать из красных чернил РКИ?! И как ни тушили огонь — нас трое! Мы трое охапки в огонь кидаем: растет революция в огнях Волховстроя, в молчании Лондона, в пулях Китая. Нам девятый Октябрь — не покой, не причал. Сквозь десятки таких девяти мозг живой, живая мысль Ильича, нас к последней победе веди!

[ 1926]

Стоящим на посту *

Жандармы вселенной, вылоснив лица, стоят над рабочим: — Эй, не бастуй! — А здесь трудящихся щит — милиция стоит на своем бессменном посту. Пока за нашим октябрьским гулом и в странах в других не грянет такой, — стой, береги своим караулом копейку рабочую, дом и покой. Пока Волховстроев яркая речь не победит темноту нищеты, нутро республики вам беречь — рабочих домов и людей щиты. Храня республику, от людей до иголок, без устали стой и без лени, пока не исчезнут богатство и голод — поставщики преступлений. Враг — хитёр! Смотрите в оба! Его не сломишь, если сам лоботряс. Помни, товарищ, — нужна учёба всем, защищающим рабочий класс! Голой рукой не взять врага нам, на каждом участке преследуй их. Знай, товарищ, и стрельбу из нагана, и книгу Ленина, и наш стих. Слаба дисциплина — петлю накинут. Бандит и белый живут в ладах. Товарищ, тверже крепи дисциплину в милиционерских рядах! Иной хулигану так даже рад, — выйдет этакий драчун и голосило: — Ничего, мол, выпимши — свой брат — богатырская русская сила. — А ты качнешься (от пива частого), у целой улицы нос заалел: — Ежели, мол, безобразит начальство, то нам, разумеется, и бог велел! — Сорвут работу глупым ляганьем пивного чада бузящие чады. Лозунг твой: — Хулиганам нет пощады! — Иной рассуждает, морща лоб: — Что цапать маленьких воришек? Ловить вора, да такого, чтоб об нем говорили в Париже! — Если выудят миллион из кассы скряжьей, новый с рабочих сдерет задарма. На мелочь глаз! На мелкие кражи, потрошащие тощий рабочий карман! В нашей республике свет не равен: чем дальше от центра — тем глубже ночи. Милиционер, в темноту окраин глаз вонзай острей и зорче! Пока за нашим октябрьским гулом и в странах других не пройдет такой стой, береги своим караулом копейки, людей, дома и покой.

[ 1926]

Еврей *

(Товарищам из Озета)

Бывало, начни о вопросе еврейском тебе собеседник ответит резко: — Еврей? На Ильинке! Все в одной линийке! Еврей — караты, еврей — валюта… Люто богаты и жадны люто. А тут им дают Крым! А Крым известен: не карта, а козырь; на лучшем месте — дворцы и розы. — Так врут рабочим врагов голоса, но ты, рабочий, но ты — ты должен честно взглянуть в глаза еврейской нищеты. И до сегодня над Западным краем слышатся отзвуки стонов и рёва. Это, «жидов» за бунты карая, тешилась пуля и плеть царёва. Как будто бы у крови стока стоишь у столбцов статистических выкладок. И липнет пух из перин Белостока к лежащим глазам, которые выколоты. Уставив зрачок и желт и огромен, глядело солнце, едва не заплакав. Как там — война проходила в погроме: и немец, и русский, и шайки поляков. Потом демократы во весь свой мах громили денно и нощно. То шел Петлюра в батарейных громах, то плетью свистела махновщина. Еще и подвал от слезы не высох, — они выползали, оставив нору. И было в ихних Мюр-Мерилизах гнилых сельдей на неполный рубль. И снова смрад местечковых ям да крови несмытой красная медь. И голод в ухо орал: — Земля! Земля и труд или смерть! — Ни моря нет, ни куста, ни селеньица, худшее из худших мест на Руси — место, куда пришли поселенцы, палаткой взвив паруса парусин. Эту пустыню в усердии рьяном какая жрала саранча?! Солончаки сменялись бурьяном, и снова шел солончак. Кто смерит каторгу их труда?! Геройство — каждый дым, и каждый кирпич, и любая труба, и всякая капля воды. А нынче течет ручьевая лазурь; и пота рабочего крупный град сегодня уже перелился в лозу, и сочной гроздью повис виноград. Люди работы выглядят ровно: взгляни на еврея, землей полированного. Здесь делом растут коммуны слова: узнай — хоть раз из семи, который из этих двух — из славян, который из них — семит. Не нам со зверьими сплетнями знаться. И сердце и тощий бумажник свой откроем во имя жизни без наций — грядущей жизни без нищих и войн!

[ 1926]

О том, как некоторые втирают очки товарищам, имеющим циковские значки *

1

Двое. В петлицах краснеют флажки. К дверям учрежденья направляют шажки… Душой — херувим, ангел с лица, дверь перед ними открыл швейцар. Не сняв улыбки с прелестного ротика, ботики снял и пылинки с ботиков. Дескать: — Любой идет пускай: ни имя не спросим, ни пропуска! — И рот не успели открыть, а справа принес секретарь полдюжины справок. И рта закрыть не успели, а слева несет резолюцию какая-то дева… Очередь? Где? Какая очередь? Очередь — воробьиного носа короче. Ни чином своим не гордясь, ни окладом — принял обоих зав без доклада… Идут обратно — весь аппарат, как брат любимому брату, рад… И даже котенок, сидящий на папке, с приветом поднял передние лапки. Идут, улыбаясь, хвалить не ленятся: — Рай земной, а не учрежденьице! — Ушли. У зава восторг на физии: — Ура! Пронесло. Не будет ревизии!.. —

2

Назавтра, дома оставив флажки, двое опять направляют шажки. Швейцар сквозь щель горделиво лается: — Ишь, шпана. А тоже — шляется!.. — С черного хода дверь узка. Орет какой-то: — Предъявь пропуска! — А очередь! Мерь километром. Куда! Раз шесть окружила дом, как удав. Секретарь, величественней Сухаревой башни, вдали телефонит знакомой барышне… Вчерашняя дева в ответ на вопрос сидит и пудрит веснушчатый нос… У завовской двери драконом-гадом некто шипит: — Нельзя без доклада! — Двое сидят, ковыряют в носу… И только уже в четвертом часу закрыли дверь и орут из-за дверок: — Приходите после дождика в четверг! — У кошки — и то тигрячий вид: когти вцарапать в глаза норовит… В раздумье оба обратно катятся: — За день всего — и так обюрократиться?! — А в щель гардероб вдогонку брошен: на двух человек полторы галоши.

* * *

Нету места сомнениям шатким. Чтоб не пасся бюрократ коровой на лужку, надо или бюрократам дать по шапке, или каждому гражданину дать по флажку!

[ 1926]

Наш паровоз, стрелой лети *

С белым букетом из дымных роз бежит паровоз, летит паровоз… За паровозом — толпой вагончик. Начни считать — и брось, не кончив! Вагоны красные, как раки сваренные, и все гружённые, и все товарные… Приветно машет вослед рука: — Должно, пшеница, должно, мука! — Не сходит радость со встречных рож: — Должно, пшеница, должно быть, рожь! — К вокзалу главному за пудом пуд в сохранной целости привез маршрут… Два человечика, топыря пузо, с одной квитанцией пришли за грузом: — Подать три тысячи четыре места: «Отчет Урало-металло-треста!» — С усердьем тратя избыток силищи, за носильщиком потел носильщик… Несут гроссбух, приличный том, весом почти в двухэтажный дом. Потом притащили, как — неведомо, в два километра! — степь, а не ведомость! Кипы обиты в железные планки: это расписки, анкеты, бланки… Четверо гнулись от ящика следующего, таща фотографии с их заведующего. В дальнейшем было не менее трудненько: Профили, фасы ответсотрудников. И тут же в трехтонки сыпались прямо за диаграммою диаграмма. Глядя на это, один ротозей высказал мысль не особенно личную: — Должно, с Ленинграда картинный музей везут заодно с библиотекой Публичною. — Пыхтит вокзал, как самовар на кухне: — Эй, отчетность, гроссбухнем! Волокитушка сама пойдет! Попишем, подпишем, гроссбухнем! —

* * *

Свезли, сложили. Готово. Есть! Блиндаж надежней любого щита. Такое никогда никому не прочесть, никому никогда не просчитать. Предлагаю: — не вижу выхода иного — сменить паровоз на мощный и новый и писаное и пишущих по тундре и по лесу послать поближе к Северному полюсу… Пускай на досуге, без спешки и лени, арифметике по отчетам учат тюленей!

[ 1926]

Рождественские пожелания и подарки *

Лучше мысль о елках навсегда оставь. Елки пусть растут за линией застав. Купишь елку, так и то нету, которая красива, а оставшуюся после вычески лесных массивов. Что за радость? Гадость! Почему я с елками пристал? Мой ответ недолог: нечего из-за сомнительного рождества Христа миллионы истреблять рожденных елок. Формулирую, все вопросы разбив (отцепись, сомненья клещ!): Христос — миф, а елка — вещь. А чтоб зря рождество не пропадало — для каждого подумал про подарок.

1. Англии

Хочу, чтоб в одну коммунистическую руку сложили рабочих разрозненные руки. Рабочим — миллионы стойких Куков, буржуям — один хороший кукиш.

2. Китаю

От сердца от всего, от самого донца, хочу, чтоб взвился флаг-малина. Чтоб получить свободными 14 кантонцев и, кстати, одного арестованного Чжан Цзо-лина.

3. Двум министрам

Куски закусок, вина и пена. Ешь весело! Закусывай рьяно! — Пока Бриан не сожрет Чемберлена, а Чемберлен сожрет Бриана.

4. СССР

Каждой республике — три Волховстроя, втрое дешевые, мощные втрое. Чтоб каждой реки любая вода миллионы вольт несла в провода. Чтоб новую волю время вложило в жилы железа и наши жилы. Пусть хоть лампой будет пробита толща нашего грязного быта.

5. Буржую

(Разумеется) — ствол. Из ствола — кол. Попробуй, мол, кто крепче и дольше проживет — кол или живот.

6

И, наконец, БЮРОКРАТАМ — елочную хвою. Пусть их сидят на иголках и воют. Меньше будут на заседаниях тратиться, и много труднее — обюрократиться.