Том 7. Стихотворения
Шрифт:
и т. д. («Перун». с. 89)
Скажите, разве в этой «воле» нет и точно настоящего лиризма?.. Конечно, вы бывали в театре Комиссаржевской и вам бы все стилизовать, а разве уж такой грех желать побыть чуточку не только без Гофмансталя но и без Ремизова?
Я особенно люблю Городецкого, когда он смотрит— или правильнее — заставляет смотреть. И заметьте, это — не Андрей Белый, который хочет во что бы то ни стало вас загипнотизировать, точно крышку часов фиксировать заставляет:
Милая, где ты, — Милая?.. Вечера светы Ясные, — Вечераи т. д. («Урна», 1909, с. 67)
Нет, у Городецкого — другое.
Здравствуй. Кто ты? — Неподвижен. Кто? — Струит глазами мрак. Кто? — Пустынный взор приближен, На губах молчанья знак. …… … … … Странный гость. Но буду мил, Посидим спокойно, дружно, Ты, игра вечерних сил. Что?! На волю не хочу ли? Хочешь воли — ты сказал? Мне? Да волю бы вернули? Я? Да снова б вольный стал? Можешь? Можешь? — Неподвижен. Можешь ты? — Молчанья знак. Где он? — Серый свод принижен. Со стены струится мрак.(«Дикая воля», 1908, с. 53 сл.)
Городецкий не гипнотизирует и не колдует, но эти строчки заставляютнас что-то переживать.
Это — самая настоящая поэзия.
Но, господи, как мы развилисьза последние годы — с того майковского, помните, -
Я одна, вся дрожу, распустилась коса… Я не знаю, что было со мною…Теперь, по-нашему, уже не так — 10 страниц, да еще сплошь заполненные восьмистопными хореями в одну строчку.
Это — Сергей Городецкий с большим искусством лирически решает вопрос, была ли с ним Лия или нет, и все сомнения разрешаются так:
Но одно лишь было верно; У меня над лбом печальным (?) волоса вились-свивались, Это, знал я, мне давалось лишь любовным единеньем.(«Дикая воля», с. 181)
Последний этап. Кончились горы и буераки; кончились Лии, митинги, шаманы, будуары, Рейны, Майны, тайны, Ябольшое, Ямаленькое, Якруглое, Яострое, Япростое, Яс закорючкой. Мы в рабочей комнате.
Конечно, словаи здесь все те же, что были там. Но дело в том, что здесь это уже заведомо только слова. В комнату приходит всякий, кто хочет, и все поэты, кажется, перебывали в ней хоть на день. Хозяев здесь нет, все только гости.
Комнату эту я, впрочем, выдумал — ее в самой пылкой мечте даже нет. Но хорошо, если бы она была.
Декадентство не боялось бы быть там декадентством, а символизм знал бы цену своим символам.
Кажется, что есть и между нашими лириками такие, которые хотели бы именно «комнаты», как чего-то открыто и признанно городского, декорации, театра хотя бы, гиньоля, вместо жизни. Передо мной вырисовываются и силуэты этих поэтов. Иные уже названы даже. Все это не столько лирики, как артисты
поэтического слова. Они его гранят и обрамляют. В ритме они любят его гибкость, и что ритмом можно управлять, а в творчестве искание и достижение.Вот несколько еще не названных имен.
Александр Кондратьев (два сборника стихов) говорит, будто верит в мифы, но мы и здесь видим только миф. Словасвоих стихов Кондратьев любит точно, — притом особые, козлоногие, сатировские слова, а то так и вообще экзотические.
Например, Аль-Уцца, — кто его знает, это слово, откуда оно и что, собственно, означает, но экзотичность его обросла красивой строфою, и слово стало приемлемым и даже милым -
В час, когда будет кротко Аль-Уцца мерцать, Приходи, мой возлюбленный брат. Две звезды синеватых — богини печать — На щеках моих смуглых горят.(Сб. «Черная Венера», с. 39)
Юрий Верховский (сборник «Разные стихотворения») упрямо ищет согласовать свой лиризм, в котором чувствуется что-то изящно простое, приятно спокойное, с подбором изысканных и несколько тревожных даже ассонансов:
Слышу шорох, шумы, шелест Вечерами темными; Ах, зачем брожу я холост С грезами безумными! Вон, спеша, летит ворона — Крыльями повеяла; Вон вдали кричит сирена — Душу мне измаяла.(«Разные стихотворения», с. 23)
Николай Гумилев (печатается третий сборник стихов), кажется, чувствует краски более, чем очертания, и сильнее любит изящное, чем музыкально-прекрасное. Очень много работает над материалом для стихов и иногда достигает точности почти французской. Ритмы его изысканно тревожны.
Интересно написанное им недавно стихотворение «Лесной пожар» («Остров», 1, с. 8 сл.). Что это — жизнь или мираж?
Резкий грохот, тяжкий топот,
Вой, мычанье, стон и рев,
И зловеще-тихий ропот
Закипающих ручьев.
Вот несется слон-пустынник,
Лев стремительно бежит,
Обезьяна держит финик
И пронзительно визжит,
С вепрем стиснутый бок о бок
Легкий волк, душа ловитв,
Зубы белы, взор не робок -
Только время не для битв.
Лиризм И. Гумилева — экзотическая тоска по красочно причудливым вырезам далекого юга. Он любит все изысканное и странное, но верный вкус делает его строгим в подборе декораций.
Граф Алексей Н. Толстой — молодой сказочник, стилизован до скобки волос и говорка. Сборника стихов еще нет. Но многие слышали его прелестную Хлою-хвою. Ищет, думает; искусство слова любит своей широкой душой. Но лирик он стыдливый и скупо выдает пьесы с византийской позолотой заставок -
Утром росы не хватило, Стонет утроба земная. Сверху то высь затомила Матушка степь голубая, Бык на цепи золотой В небе высоко ревет… Вон и корова плывет, Бык увидал, огневой, Вздыбился, пал…(«Остров», 1, с. 37)
Петр Потемкин — поэт нового Петербурга. «Смешная любовь» — преинтересная книга. Сентиментален, почти слезлив, иногда несуразен. Во всяком случае, искренний — не знаю как человек, но искатель искренний. Страшно мне как-то за Петра Потемкина.
Я пришел к моей царице кукле, сквозь стекло целовал ее белые букли и лица восковой овал. Но, пока целовал я, в окошке любимая мной повернулась на тоненькой ножке ко мне спиной.