Том 9. Новь. Повести и рассказы 1874-1877
Шрифт:
Рассказ первоначально, как указано на первом листе рукописи, назывался «Рассказ священника» и предназначался для мартовской книжки «Вестника Европы», в которой должен был появиться уже с новым заглавием — «Рассказ отца Алексея»; но ни в мартовский, ни в апрельский номер «Вестника Европы» он не попал. По просьбе знакомого Тургеневу редактора небольшого парижского журнала, которому он «давно обещал дать что-нибудь» (см. указанное выше письмо к Ю. Роденбергу), французский перевод первой редакции рассказа, законченной в январе, был опубликован в последнем январском и двух февральских номерах «La R'epublique des Lettres» под названием «Le fils du pope» [350] . Отправив этот перевод американскому писателю Г. Джеймсу, Тургенев писал ему 16(28) февраля 1877 г.: «Вчера послал вам „Сына попа“. Это то, что называется, „a ghastly story“ <страшный рассказ (англ.)>и вообще говоря — безделица. Мне ее рассказали». Однако текст рассказа Тургенев не считал окончательно завершенным, о чем сообщал в письме к Стасюлевичу от 25 марта (6 апреля) 1877 г. и просил дать ему «сроку до 5/17 апреля…». Тургенев выслал рассказ
350
La R'epublique des Lettres, vol. Ill, s'erie 2, 28 janvier, 4 f'evrier, 11 f'evrier 1877.
В соответствии с указанием Тургенева «Рассказ отца Алексея» и «Иродиада» были помещены раздельно в майском номере «Вестника Европы». Но прежде чем вышла в свет майская книжка «Вестника Европы», в «Новом времени» от 6(18) и 7(19) апреля 1877 г. (№ 395 и 396) рассказ появился в обратном переводе с французского под заглавием «Сын попа». Возмущенный Тургенев сообщал об этом «неожиданном реприманде» Стасюлевичу в письме от 9 (21) апреля 1877 г.: «В третий раз в течение моей литературной карьеры со мной случается такая штука. Но тогда подвизался Краевский; а ныне я получил подобный сюрприз от г. Суворина. Видно, на деликатность г<оспо>д редакторов рассчитывать нечего!» И далее, поручая Стасюлевичу напечатать в какой-либо газете по этому поводу заметку, Тургенев писал: «Можете прибавить, что в оригинальной статье, присланной для „Вестника Европы“, я прибавил немало штрихов, в чем Вы можете удостовериться сличением текстов. Да и тон священнического рассказа совсем пропал».
Анализ рукописи в сопоставлении с опубликованным, в «La R'epublique des Lettres» переводом и текстом «Вестника Европы» позволяет не только убедиться в справедливости этих замечаний Тургенева, но и восстановить картину творческой работы его над рассказом. Текстом, с которого делался перевод для «La R'epublique des Lettres», является беловая рукопись (без многих имеющихся в ней поправок). Лишь некоторые исправления были сделаны Тургеневым на первом этапе работы до опубликования французского перевода в «La R'epublique des Lettres». Первоначально, например, сразу же за повествованием о неудачной попытке Марфы Савишны исцелить Якова следовало описание наступившей весны, но Тургенев, желая выделить своего героя из общей массы русского духовенства, отметить демократизм его облика, поставил в тексте рукописи знак, указывающий, что фразу о наступлении весны нужно перенести на следующий лист, и написал абзац о добром отношении к отцу Алексею прихожан, не известивших начальство о странном заболевании его сына (см. с. 128). Стремясь определить свою авторскую позицию относительно излагаемой в рассказе «таинственной» истории, Тургенев отредактировал ее обрамление: оттенил простодушный характер веры отца Алексея в «сверхъестественное», подчеркнув незатейливость его интересов. Иначе выглядела и концовка рассказа: сообщив о смерти Якова и выразив надежду, что «господь» не станет «судить его своим строгим судом…», отец Алексей говорил о своем одиночестве. Тургенев ввел в его речь описание Якова в гробу (см. с. 132). Из менее значительных поправок, внесенных до перевода, следует отметить несколько вариантов, свидетельствующих о поисках эмоционально выразительных средств для передачи душевного состояния Якова, Марфы Савишны и самого отца Алексея. Основной же слой изменений и дополнений над строками и на полях появился в результате последующей работы Тургенева над текстом рассказа в феврале-марте 1877 г. Они и составляют большую часть «штрихов», прибавленных писателем после перевода, о которых он писал Стасюлевичу.
Работая над образом отца Алексея, Тургенев добивался наиболее эмоционально действенного изображения его горя; вставлял в его рассказ слова и обороты, говорившие о потрясенности его сознания, страхе перед неведомым; вписывал и шлифовал фразы, в которых выражалась внутренняя поэтичность отца Алексея, тонкое чувство родной русской природы. Большое внимание Тургенев уделил речи отца Алексея, которая придавала рассказу особый колорит. Стремясь дать в рассказе, как отмечал Л. В. Пумпянский, «уездную, полуфольклорную, „лесковскую“ перспективу» ( Т, Сочинения,т. 8, с. XV), Тургенев старался выдержать повествование отца Алексея в форме плавного неторопливого сказа.
Рассматривая своего героя как человека, близкого к народной среде, Тургенев добивался простоты, выразительности, меткости его языка, разговорности, естественности интонаций.
Очень важная черта прибавлена в рукописи к образу Якова — вписана фраза о желании Якова помогать ближним, как о причине отказа его от духовной карьеры и поступления в университет (см. с. 124). Это характеризует Якова как одного из представителей разночинной интеллигенции 1840-1850-х годов, вышедших из среды сельского духовенства, которые, пройдя через религиозный бунт, обратились к естественным наукам и испытали влияние новых демократических веяний эпохи. Но Тургенев тут же как бы и выводит его из этого ряда, создавая образ разночинца сломленного, больного, лишенного базаровских черт. В рукописи он нагнетал детали, раскрывающие состояние безумия Якова, психологически конкретизировал картины его галлюцинаций.
Существенным дополнением к рассказу
явилось развитие ранее только намеченного образа Марфы Савишны. Тургенев заменил в описании ее внешнего облика обычное литературное определение («красивая») взятым из народной поэзии эпитетом («пригожая»), выдвинул на первый план вместо женского обаяния ее высокие душевные качества, остановился на глубоком впечатлении, которое произвел на нее рассказ отца Алексея о Якове, ввел психологическую мотивировку ее отношения к Якову и показал, как в сознании отца Алексея ее добрая воля начинает противостоять злой, «таинственной» силе, вселившейся в его сына, а сам Яков испытывает ее влияние.На полях рукописи вписан диалог о колечке, которое Яков собирался принести Марфе Савишне с Митрофаньевой ручки, намекающий на возможность иных, более поэтических отношений между ними (см. с. 130). В заключительной части рассказа отца Алексея о Якове, лежащем в гробу, была вставлена фраза о цветах, которые Марфа Савишна положила ему на сердце (см. с. 132).
Однако сохранившаяся рукопись с включенными в нее поправками и прибавлениями не полностью соответствует окончательному тексту рассказа. Это позволяет сделать предположение о существовании наборной рукописи, которая представляла собой отредактированный и перебеленный для «Вестника Европы» текст рассказа. Переписывая рассказ, Тургенев еще раз подчеркнул наивную непосредственность отца Алексея, придал речи его более образный характер, пополнив ее народными разговорными оборотами и выражениями, особенно в тех частях ее, где он говорит о своем горе или касается дорожных впечатлений, природы и деревенского быта, детализирует портрет Якова в различные моменты его болезни и после смерти (подробнее см.: Т, ПССи П, Сочинения,т. XI, с, 438–442 и 534–536).
Таким образом, опубликованный в «La R'epublique des Lettres» перевод «Le fils du pope», авторизованный или выполненный самим Тургеневым, отражал определенный момент в истории создания рассказа, но не содержал полного, окончательного его текста. Кроме того, в нем, что отмечалось впоследствии рецензентами (см. ниже), были пояснены для французского читателя или, наоборот, выпущены некоторые фразы, касающиеся русских церковных обрядов и обычаев: к словам текста — на с. 121 — о том, что отца Алексея прихожане «любили и уважали», было добавлено: «chose rare en Russie» («явление редкое в России»); на с. 126 исключена молитва; на с. 130 к словам отца Алексея «не идет испить теплоты» присоединено объяснение смысла этого обряда: «Jacques a communi'e et il ne va pas tremper ses l`evres au ciboire de vin chaud comme fait tout bon chr'etien qui vient de recevoir le corps du Christ» («Яков причастился и не идет к чаше с теплым вином, чтобы отпить из нее, как поступает каждый добрый христианин, который только что вкусил от тела Христова»).
Напечатанный в «Новом времени» перевод с этого перевода не только не содержал завершенного текста произведения, но в нем исчезло, как указывал Тургенев, своеобразие речи отца Алексея, несущей в себе его авторскую характеристику и составляющей поэтическое зерно рассказа. Это привело к искажению жизненной перспективы изображенных событий, соотношения между реальностью и фантастическим миром героя, и к разрушению стиля рассказа. Обильно встречающиеся в тексте пословицы, поговорки, идиоматические выражения в результате двойного перевода совершенно утратили свою выразительность и образность [351] .
351
Можно указать, например, на такие характерные случаи языковых несуразиц. Вместо: «Однако думаю: нечего против рожна переть; знать, уж такое ему предопределение вышло» — в переводе оказалось: «Однако ж я сказал себе: „К чему бросаться грудью на кол? Это судьба, видимо, толкает его!“»; вместо: «Стану я ему говорить — так он даже зубами ляскает, этак через плечо…» — «Заговорю ли с ним — он защелкает зубами, положив подбородок на плечо…»
Тургенев выступил с протестом, направив его в газету «Наш век», а копию послал Стасюлевичу в письме от 13(25) апреля 1877 г., где писал: «…на следующей странице Вы найдете мой протест против дрянного С<уворина> и его перевода; я послал его в „Наш век“, а Вы из него возьмете, что будет нужно для небольшого вступительного подстрочного замечания, которое, мне кажется, необходимо…» Повторив аргументы, изложенные в письме к нему же от 9(21) апреля 1877 г., Тургенев протестовал против «бесцеремонности со стороны г. Суворина», опубликовавшего в «Новом времени» перевод с французского перевода, «да еще с таким подстрочным замечанием, — прибавлял Тургенев, — что читатели могут, пожалуй, принять этот перевод за принадлежащий мне русский текст». Это первое тургеневское «Письмо в редакцию» было напечатано в «Нашем веке» 19 апреля 1877 г. (№ 48) и перепечатано в «С.-Петербургских ведомостях» 21 апреля 1877 г. (№ 109).
А. С. Суворин ответил Тургеневу «Открытым письмом» в «Новом времени» от 24 апреля (6 мая) 1877 г. (№ 413), целью которого, по его словам, было выяснить «положение» Тургенева, «как французского и русского писателя». Иронически упомянув о штрихах, которыми Тургенев «украсил» свой рассказ, и сославшись вновь на подстрочное примечание, из которого, по его словам, «прямо следует, что рассказ переведен с французского», Суворин доказывал свое право на публикацию этого обратного перевода. Сославшись на немецкий перевод «Сна» в «Gegenwart», предваривший на неделю напечатанный в «Новом времени» русский текст рассказа, и, выставив себя обиженным (см. наст. том, с. 462–464), Суворин писал, имея в виду «Рассказ отца Алексея»: «Конечно, тон произведения в переводе сохранить мудрено, а иногда этот тон, букет языка являются существеннейшими достоинствами Ваших произведений, но если Вы сами считаете возможным знакомить с своими рассказами без этого тона и букета, которые к тому же весьма немногими ценятся, то беда невелика. Главное — достигнуть цели, т. е. отучить одного из симпатичнейших наших писателей от <…> греха („погони за известностью в чужих краях“), в котором не виновен ни один из замечательных европейских писателей и ни один из русских писателей, разделяющих с Вами честь быть гордостью русской литературы».