Тонкая красная линия

Стейн быстро поднялся до перевала, заглянул вниз. То, что он увидел, запомнилось ему на всю жизнь.

Судя по всему, оба его взвода ворвались на территорию японского тылового лагеря. Высокие деревья, непонятно по какой прихоти природы перекочевавшие сюда из джунглей, образовали здесь что-то вроде небольшой тенистой рощи. Японцы расчистили часть этой рощи, вырубили кустарник и подлесок, и теперь здесь все походило на ухоженный парк. Единственное, что несколько портило это впечатление, была жирная красная глина, растоптанная сотнями солдатских ботинок.

Сейчас в этих красивых, прямо-таки театральных декорациях разыгрывался чудовищный спектакль. Одуревшие от жажды крови солдаты его роты, разбившись на множество небольших групп, расстреливали и избивали до смерти японцев, били их, будто скот на бойне, жестоко и бездумно. Вот одна из групп, окружив еле стоявшего на ногах, с поднятыми вверх руками японца, спокойно, будто играючи, в упор расстреливала его. Немного дальше двое американцев, подойдя к униженно улыбавшемуся им японцу, начали тыкать стволами ему в лицо, а потом кто-то (Стейну показалось, что это был Большой Куин) вдруг выстрелил прямо в улыбающийся рот. Стейн нашел, что это очень смешно, он даже заулыбался. Особенно его развеселило то, как этот японец косил глазами, когда у него перед носом ходил ствол американской винтовки.

Палаток на этой поляне не было, зато всюду виднелись самодельные навесы из веток и травы, в нескольких местах были видны входы в землянки. Навесы американцы сразу же разломали, разбили прикладами, и на траве сейчас валялись груды обломков. Землянки повзрывали гранатами — вместе с теми, кто там прятался. В общем, побоище было знатное, и Стейну сразу стало ясно, что сейчас тут порядка не навести. Придется повременить немного, пока солдаты придут в себя. Тем более что, судя по всему, им пока не угрожает никакая опасность. Даже и резерв держать незачем. Ребята взяли верх над противником, почему бы им теперь и не пожать плоды своего успеха? Его самого вдруг охватило какое-то дикое чувство, настоящая жажда крови. Весь вчерашний липкий ужас, все невзгоды и лишения и, наконец, вся радость оттого, что им удалось так ловко провести противника, выйти ему в тыл, та кровавая мясорубка, что была устроена ими японским минометчикам, налетевшим на них там, на вершине, — все это, взятое вместе, вылилось теперь наружу, вырвалось из-под контроля и превратилось в разгул насилия, вакханалию убийств. Никакой силой их теперь не остановишь, пока они сами не успокоятся, не выбросят из души все то мерзкое и унизительное, что там накопилось. Надо дать им размагнититься.

К тому же нужно еще учесть и то, что кое-кто из ребят успел уже пострадать от японцев — одни убиты, другие ранены. И их не мало. Хотя, конечно, всем тем, кто был цел и невредим, сейчас до них не было никакого дела.

Отведя взгляд от побоища, Стейн сразу заметил, что не все его солдаты и сержанты охвачены кровавым безумием. На левом фланге роты, прикрывая ее от возможного нападения со стороны противника, расположился его единственный пулемет, а рядом с ним на травке валялось несколько солдат, предпочитавших это разумное времяпрепровождение беспорядочной стрельбе в упор по обезумевшим от ужаса пленным японцам. Они тоже не лежали без дела, а вели размеренный огонь по нескольким десяткам японцев, которые залегли в беспорядке немного ниже на склоне высоты и пытались хоть чем-то помочь своим попавшим в беду товарищам. Стейн сразу оценил всю важность сложившейся ситуации — ведь здесь скоро должны уже появиться подполковник Толя со второй ротой, пробивавшиеся к ним навстречу с противоположной стороны кряжа. Вспомнив об этом, командир роты тут же повернул назад, быстро пошел, почти побежал, чтобы поторопить ожидавших его там солдат из управления роты и тылового дозора.

Он не успел сделать и пары шагов, как его едва не сбила с ног промчавшаяся мимо огромная, громко сопевшая и вообще похожая на разъяренного быка туша. Человек с ревом пронесся дальше по склону (судя по всему, он бежал из рощи, где американцы добивали пленных), направляясь к телу лежавшего неподалеку убитого (Стейн узнал в убитом рядового Полака Фронка из третьего взвода), бросился к нему, схватил валявшуюся рядом винтовку и, еще более хрипло дыша, ринулся назад, в сумятицу побоища. Конечно, это был Большой Куин, Стейн не ошибся. Плечо у него было все в крови, сквозь разодранный рукав рубашки виднелась раненая рука, перевязанная какой-то тряпкой.

Стейн действительно не ошибся, когда, перевалив через вершину и увидев то, что происходило внизу, решил, что солдатом, выстрелившим пленному прямо в рот, был Большой Куин. У него этот японец был уже седьмым. Но буквально через минуту после этого выстрела у солдата вдруг напрочь заклинило затвор винтовки. Это было из рук вон плохо. Не говоря уж о том, что вышедшая из строя винтовка создавала крайнюю опасность для солдата в подобной передряге, Куина особенно взбесило его дурацкое невезение — все ребята веселятся, а ему и душу отвести теперь нечем. Однако он быстро сообразил, как помочь беде, и помчался вниз по склону, надеясь разжиться здесь чьей-нибудь бесхозной винтовкой. У него сразу стало веселее на душе, он даже залюбовался собой со стороны — мчится здоровенный парняга, весь в крови, и все такое прочее. Чем не картинка для хрестоматии? А все потому, что у него сегодня выдался удачный день.

Прежде всего, сегодня Куин наконец-то убедился, что он вовсе не трус. Вчера он вместе со всеми валялся в какой-то вонючей воронке, совершенно лишившись рассудка, трясся от страха при каждом даже не очень близком разрыве японских мин. Так он провалялся весь день, до той самой поры, когда капитан Гэфф скомандовал первому взводу выдвинуться к вершине хребта. Ведь он даже умолял Долла не высовывать носа и не сметь докладывать Стейну, что они там отсиживались. Вот будет позорище, если Долл разболтает про все это! Здоровенный верзила, а трясся, как поганый суслик в норе. Да ведь сила силой, здоровье и все прочее, а против японской-то мины все это ничего не значит. Тут кое-что другое нужно. А этого другого у Куина как раз и не оказалось. Он и всю жизнь таким был. Даже когда пацаном у себя дома бегал. Стыдно вспомнить, любой сопляк в округе мог излупить его как угодно. Потом, когда он подрос, ему казалось, что уж теперь-то с этим будет покончено. Но вчерашний день будто перечеркнул эти его надежды. Не день, а бесконечный, черный, дикий ужас, какой-то непрерывный кошмар. Он был так потрясен, что потом целые сутки не мог слова вымолвить. Хотел спрятать, скрыть от всех то, что творилось в душе.

А вот сегодня все совсем по-другому. И прежние страхи позади. Его просто трясло от возбуждения. От их успешно проведенного скрытного выдвижения в тыл противника, успешной ликвидации пулеметной засады в джунглях, а потом этого броска вверх по склону «туловища Слона», не говоря уж о том неповторимом чувство разрядки, которое охватило его сперва во время расправы с минометчиками, а потом и здесь, в японском лагере. Все это настолько подняло настроение, что ему казалось, будто он не по земле ходит, а прямо по воздуху летает. И когда он вместе со всеми бежал вверх по склону, ему уже ни капельки не было страшно. Он храбро вел вперед свое отделение, а уж когда ворвался сюда, обрушившись на ничего не подозревавших японцев, так ошеломив их, что они даже и сопротивляться не посмели, то его душу охватило невыразимое воодушевление. Он понял, что наконец-то настал миг, когда кому-то придется расплатиться с ним за все то, что вытворяли японцы, за все страхи и унижения его самого и его товарищей.

В пьянящем возбуждении атаки он забыл примкнуть штык, однако вскоре убедился, что это, пожалуй, даже к лучшему — у него на глазах японцы убили двух солдат, когда те, вонзив штык в противника, никак потом не могли его выдернуть.

Ранило его буквально в первые же минуты атаки, когда они только перевалили через вершину. Боли он не чувствовал. Пуля прошла навылет через мышцы плеча, осталась лишь небольшая ранка. Он завязал ее носовым платком, зубами затянул узел покрепче и, громко смеясь, побежал дальше. До того как у него случилась беда с винтовкой, он уже успел уложить семерых, четверо из них при этом стояли с поднятыми вверх руками. И вот теперь, громко вопя и выкрикивая при этом что-то нечленораздельное, он снова рвался в самую гущу побоища. Он налетел на японцев, с ходу влепил заряд прямо в голову японскому офицеру, который выскочил в этот момент откуда-то из-под земли, чтобы с криком «Банзай!» умереть за своего императора. Куин не мешкая сорвал с него портупею с ножнами, вложил в них саблю, которой за несколько секунд до этого размахивал ее прежний владелец, и бережно засунул все это себе за пояс. Покончив с этим делом, он побежал дальше.

— Куин вернулся! — заорал кто-то. — Большой опять с нами!

Этот выкрик даже удивил солдата. Это же надо, подумал он, вот уж никогда не поверив бы, что мне так рады. Сам же громко закричал в ответ:

— А ну-ка покажите мне какого ни на есть япошку! А ну-ка!

Стейн разыскал своих «старичков» из второго взвода там же, где оставил их несколько минут назад. Они все еще стояли в траве на коленях, опираясь для устойчивости на винтовки. Не поднимая взвода, он провел краткое «командирское совещание», на которое позвал помимо Бэнда еще и Бека, командовавшего взводом, а также сержантов Уэлша и Сторма.

— А меня вот ранило, — глуповато ухмыляясь, доложил Сторм ротному.

— Вот и порядок, — хохотнул, как обычно, Уэлш. — «Пурпурное сердце» теперь получишь. Радуйся.

— У, подонок, — обозлился Сторм. — Только посмей меня в списки не включить!

Успокоив их, Стейн объяснил всем свой замысел. Взвод должен перевалить вершину в колонне отделений. Как только они минуют перевал, надо будет сразу же взять левее и двигаться по склону вниз. В это время он передвинет пулемет с расчетом еще левее и таким образом прикроет их движение. Необходимо будет по ходу выявлять еще оставшиеся огневые точки противника, но ни в коем случае не задерживаться с ними и, самое главное, не допустить, чтобы кто-то из солдат подался в сторону японского лагеря — там двух взводов вполне достаточно, они все закончат, как надо.