Тонкая нить (сборник)

Ильдефонс ходит с ведром краски вдоль железнодорожного полотна, пишет на задних стенках гаражей художественным шрифтом: Россия – русским! Рисует знак РНЕ – чуть измененную свастику. В Высшей школе делает сообщенья о растущей мусульманской опасности – всеядность слушателей потрясающая. Закончив идеологические малярные работы, собирает свои кисточки в ведерко. Становится обеими ногами в дешевых кроссовках на один рельс. Уносится намного быстрее электрички к Валентине на дачу – как раз перерыв, дорога свободна. Вешний ветер овевает его непропеченное лицо, вдоль насыпи мальчишки жгут прошлогоднюю траву, от набухших почек розовеет дальний лес. На даче долго раздевается, рассупонивается, рассказывает об успехах Виктора Кунцова – тому светит проректорское кресло. Далеко пойдет, если не остановят. Никаких новостей, кроме карьерных, о нем нет. Болезнь отца переносит стоически и сам никак не производит впечатления здорового человека. Летний отпуск проводит в больнице на профилактике. До лета еле дотягивает. Оно маячит впереди, живое и теплое, отданное в обмен на власть – усмехнется ему в окно больницы, выходящее на залив возле Строгина.

Наверху почитай уже лето, раздвинуты стены – прозрачные стены Верхнего города. Солнце щадит его, здесь не озоновая дыра, а защитный космический зонтик. Можно включиться в жизнь бесконечного парка – олени подходят к порогу и лижут любимую соль. Ветер носит от дома к дому удачные мысли, приправленные ароматом цветов – не ветер, а интернет. Кампанелла, блин, отдыхает. Великий Магистр Александр уже занял свою резиденцию. Высшая школа инертнейший институт, изменить в ней что-нибудь трудно. Не управляет, но кое-как управляется, так же как с дедом на Войковской, если в больнице отец. Люди не в полном разуме, и наверху и внизу. Читай утопию Томаса Мора – она безобразно жестока, смотри также фильм «Кин-дза-дза».

Виктор Энгельсович, весь темный от разлития желчи, лежит под капельницей и не может приподняться – поглядеть в окно на залив. Не успел к очередным перевыборам подсидеть проректора по учебной работе Владимира Устиновича Жаброва и, что совсем нехорошо, засветился при сборе компромата. Надо бы активно заметать следы, а тут каникулы, и теперь вот изводись до сентября. Ильдефонс в белом халате сидит близ постели прежнего друга. Диплом бакалавра Высшей школы – магистерского Илья Федорович так и не получил – прикинулся фельдшерским. «А помните, Виктор, – говорит Ильдефонс своему пациенту, – высокий берег в Коломенском, причал внизу, цветочки вероники, колосистую траву, что зовется костер безустый?» Кунцов молчит. Думает: завтра обязательно позвоню в министерство Бельмесову, он что-нибудь придумает.

Некстати собранный компромат на Владимира Устиновича Жаброва таки сказался: началось обратное развитие кунцовской карьеры. В феврале девяносто седьмого года его поперли с деканства. Обрадованный Ильдефонс снова начал появляться в аудитории у него за спиной. Садился верхом на стул, скептически следил за выкладками профессора Кунцова: в Высшей школе как-никак математику знали. В очках Виктор Энгельсович не видел далее первого ряда. Приволакивая ногу от недавно приобретенного радикулита, топтал мел. После занятий опять торчал допоздна на кафедре, с запасом еды в холодильнике, но уж без прежних надежд. Идти домой не хотелось. В окна заглядывала темнота. Вездесущий Саш в обществе сероглазой сестры милосердия дежурил у постели дедушки Энгельса. Сдавшись на мелодичный Ульянин голос, старик объявлял отбой и затихал. А просто Сашок той порой таскал ящики с товаром около продуктового магазина. Лиза в Крылатском на освещенной горнолыжной трассе отрабатывала технику. Коренастая, устойчивая, ровно колобок – центр тяжести низко – смелая, чертенок. Утром сидит за партой и даже не зевает. В то же самое время лихо несется по склону в Домбае, раскрывая на обе стороны целиковый снег, будто книгу, читаемую небом. И катится с гор быстрое эхо: узнаете? новая повелительница лавин… вот ужо…

Надюшка нашла себе крутого, живет в Мытищах – на кой сдались нам эти Штаты. У Валентины теперь мобильник, играет мелодию «К Элизе», только Надюшка не звонит. Виктор Энгельсович справился с радикулитом и холециститом, но не справился с одиночеством. Умоляю, бросьте канат мне, сорокавосьмилетнему богатому холостяку, да так, чтоб я не заметил корысти. Усомнюсь на мгновенье, не поймаю – уйдут концы в воду, будет тревожно шириться полоса за бортом. Ну а эта, что вьется возле меня, она как зубастая щука – проверяй то и дело, а все ли цело. Три поколенья блатных… боулинг… техосмотр… деньги к деньгам… негде клейма поставить. Вот кабы сплавить отца – еще одна степень свободы. Комиссия собралась, вопросы все заданы, не отходя от кассы – в загородный дурдом. Ульяна там уже в штате – его, сердечная, ждет. Встретила, с лаской плечо подставила и отвела в палату к интеллигентным бомжам. Уленька, как их зовут, бородатых? сами-то помнят? скажи. Бороды пусть обреют – не влезет в противогаз. Думаете, угроза войны совсем миновала? думаете, не будет? а как же тогда Ирак? Все вытирают ноги об нас, отказавшихся драться… Вы еще проклянете однополюсный мир. Вишни цветут в Торопце, глупая рыба, проснувшись, жадно и неразборчиво клюет на всякую дрянь. Когда на крыльцо выходит гневливый Энгельс Кунцов, прячутся враз соседи – с бабами и детьми.

Пра живет третью жизнь наверху, но Витюша сюда не вхож. Саш в будничном облаченье водит ее по розарию. Розы танцуют куртуазный танец, а Саш объясняет названия их. Все, что внизу случится, подвергнут здесь обсужденью – жаль, что влиять на ход событий им дано не всегда. То Валентина с Лизой, то Ильдефонс заскочит – вместе хлебают мудрости черепаховый суп. Все сейчас заняты Лизой, она подает надежды, скоро не то что лавины – горы будет сдвигать.

Интеллигентные бомжи бород не сбрили. Безучастные ко всему на свете, лежали под бомбежкой, засыпаемые атомным пеплом. Энгельс Степаныч производил дезактивацию посредством веника, вынесенного под мышкой из туалета. Было их, пострадавших, трое – замаялся обрабатывать. Прямой опасности для окружающих, в данном случае для Энгельса Степаныча, они не представляли. Давно бы выписали, да некуда. У каждого своя история – Энгельс Степаныч старательно сметает с толстых серых халатов следы жизненных катастроф. Терпеливая Ульяна поднимает лежачих к обеду, отправляет в столовку под конвоем старика Кунцова – тот заставляет едоков тщательно обдувать слипшиеся макароны. Съевших обезвреженные спагетти запускает в палату на тихий час, а там уж сидит Саш. Куст желтой акации весь наполняется птицами, в небе теснятся взбитые облака. Великий Магистр, я помню: когда-то был музыкантом… помню гриф скрипки… помню место пальцев на нем. Великому Магистру двадцать один год – совершеннолетие и совершенство, – на Ульяне почиет отблеск. На Войковскую уж внедрилась зубастая щука Альбина, нашла уборщицу, та выбросила в мусоропровод шмотье старика и вытравила его запах. В открытые окна там доносится стук электрички. До леса, до поля еще далеко-далеко. Здесь ближе до поля, до леса, до неба и до конца. Как пальцы на грифе скрипки, здесь плотно ложатся дни. Все у Альбины свое – сын, квартира, карьера, сыну уже восемнадцать, квартира будет за ним… Карьеру она не упустит, крепко держит в руках.

Валентина более не дает уроков, взрослый Саш нашел другой источник существованья семьи: рассчитывает траектории движенья искусственных небесных тел в гравитационных полях для какого-то почтового ящика. Кажется, он опоздал – силы Валентины тают не по дням, а по часам. В какие-то периоды жизни она отдала слишком много, теперь боится за Лизу – экстремальные штучки не проходят даром. Глаза, что низвергали лавины, слепнут, Валентина вяжет впотьмах. Ильдефонс, как котенок, ищет закатившийся клубок – он тоже сдает, не носится больше по рельсам, точно живая дрезина, забрал у Бориса Брумберга старые жигули. Вечно забывает, где у них зад, где перед – так и передвигается задним ходом. Лиза кричит ему вслед: «Илья Федорович! это же не запорожец! ездите, сделайте милость, чинно и благородно». Новоиспеченный автомобилист привозит Валентине желуди из светлой осенней дубравки, она их жадно ощупывает – те, что еще держатся в чашечках и те, что уж высыпались. Рисует вслепую дубы – наросты и темные дупла, и длинные ветви, простертые над землей. Большой, во все небо, падающий лист. Ульяна отвозит картинки в подарок своим пациентам.

Евроремонт подобен потопу или по меньшей мере пожару. В любом случае, Альбина отлично справляется со стихиями. Трубы, кафель, сантехника – всё под ключ. Виктор по старой дружбе живет у Ванды на даче – стоит прекрасный октябрь, и ездить легко на работу. Но дом через улицу у бестолкового сына от первого брака давно пора отобрать, ведь это на Витино имя. Большой допотопный участок… ломать, возводить коттедж.

Осень пустяк, и заморозки пустое – слом дома начали еще в конце октября. С яблонями, ежами, синицами и дождями, с призраками, голосами, листвою и тишиной. Весь этот филиал дурдома ютится на Велозаводской – у Магистра нет власти, и у пра ее нет. Пятеро виртуальных на двадцати пяти метрах – Ильдефонс, Валентина, Ульяна, Лиза и Саш. Дачу сожгли, сломали и заново начали строить. Пустяк зима и метели, немного дороже – и все. Главное – сделать так, чтобы они не вернулись, а то их неведомо сколько и неизвестно кто.

Цветущий май девяносто восьмого – Виктор Энгельсович теперь женат третьим официальным браком. Квартира на Войковской вся к чертовой матери перепланирована, коттедж скоро будет подведен под крышу. Post factum началось оформленье разрешений – не дают ни в какую, Альбина все сделала с хорошо продуманным нарушеньем запретов. Ее бывший муж, занимающий туманно высокий пост, готов в одночасье расшить ситуацию. Нужен пустяк – переоформленье недвижимости на имя Альбины. У нее какие-то льготы, и вот она как раз имеет право… Кунцов толком не въехал. Странное безволие нашло на него. Чувствуя, как захлопывается капкан, но ровно чем опоенный, подписал он бумаги. На следующий день узнал, что Альбина переходит от него на другую кафедру.

До мая «семья» дотянула на Велозаводской. Там все было цело – подзорная труба и звездный глобус с медными клепками. Ильдефонс подвесил себе в проходной к потолку корабельную койку, качался в ней, напевая матросские песни по-уэльски. Под ним спал Саш, убирая на день матрац. Во сне делал расчеты для оборонки, вводящиеся прямо с мозга в компьютер – тот крепился к стене на специальной полочке, над головой Великого Магистра. Немалый свой заработок Саш клал на сберкнижку Валентины – она на девяносто девять процентов присутствовала здесь и лишь на тютельку там. Спала в дальней комнате на своем же от старых времен широком ложе, Ульяна с Лизой ставили впритык раскладушки. Когда стало невтерпеж жарко, пройдоха Илья Федорович устроился санитаром к дедушке Энгельсу на Белые Столбы. Воткнул туда же психологом Великого Магистра Александра, получил на себя и на него довольно приличную комнату во флигеле. Выбил каморку за стеной для числящейся на хорошем счету медсестры Ульяны Разореновой. Потом сделали рокировку – мужчинам малюсенькую, Ульяне нормальную комнату – и перевезли Валентину с Лизой. Проблема дачи на один сезон была решена. А у психов жизнь – так бы жил любой, хочешь спать ложись, а хочешь песни пой. Те, обыкновенные Сашок с Ульяной, только что окончившие текстильный институт, живут пока не расписываясь у родителей Ульяши в Павлово-Посаде, там и работают, дай им Бог и с детками. Здесь, во флигеле, манеры съезжают все глубже и глубже в прошлое. Дамам целуют ручки, Илья Федорович даже пятнадцатилетней Елизавете Викторовне. Та уж надела юбку до щиколоток, хороша так, что страшно становится, а взгляд ее целителен для затворников главного корпуса. Праздновали пятнадцатилетие – дедушку Энгельса приодели и повели во флигель. Радость моя быстроногая, зачем тебе платье до пят? если в бомбоубежище – ты ведь не добежишь.

Коттедж уже кроют драгоценной зеленою черепицей. Пни выкорчевывают: что-то пыталось из них прорасти. Побеги, не видевшие ушедшей наверх хозяйки, но все равно от прежнего корня… нельзя. Почему-то появляется бывший муж Альбины, распоряжается строительством. В июле вдруг оказалось – уже оформлена дарственная на имя их взрослого сына. В квартире на Войковской Виктор Кунцов пока что прописан, но прописан и сын Альбины Денис. А где та квартира? Продана. Сын включает на всю катушку попсу, у Кунцова болит голова. Проситься к Ванде – напротив нее ненавистная стройка. А на Николину Гору вроде бы совестно. Там в июне праздновали день рождения Лизы, ездил. Маша окончила школу, и обе уж барышни. Лиза сунула папе в карман письмо от дедушки Энгельса. Не прочел, было страшно – теперь из кармана достал. Письмо из Торопца, с почтовым штампом, вполне разумное. Старик звал в гости, и Настасья Андревна внизу приписала: сынок, приезжай, не гордись. Сел и поехал, вспоминая ту, зимнюю дорогу. Письмо лежало в бардачке, и Виктор Кунцов приговаривал про себя: письмо от отца… из города Торопца. Так хотелось, чтоб все это оказалось бредом – Альбина, Денис, Белые Столбы.