Тонкий лед
Шрифт:
— Чтоб тебя черти веселили всю ночь! Я думал, на зоне беда, коль мчишься к нам! — злился Соколов.
— Возьмите молоко, а вот тут сметана и вареные яйца, редиска, да хлеб не забудьте.
— Иди уж поешь! Как раз миска ухи осталась!
— Нет, я картошки наелась. Мамка молодой накопала, с укропом сделала. И вам такую привезла.
Егор удивленно смотрел на Ирину:
— Вот чудачка! Побыла бы дома, со своими. Так принесло ее с полной сумкой харчей. Спросить бы, зачем? Разве они в доме лишние?
— У меня в соседях был Илья, крепкий человек, хозяин, из бывших кулаков! Так вот у него в коллективизацию все отняли, он снова нажил. Тут война. Немцы забрали все. Он опять уже после войны скотину купил. Тут Хрущев подкузьмил: обрезал покосы. Илья на север приехал, мол, тут не достанут. Уж сколько лет прошло. Большое хозяйство у человека, а мне каждое утро молоко парное приносит. Ведь вот надо ж такому быть? И все просит
— Он — Ваш сосед? — спросил Егор.
— Ну, да! Бывший. Когда-то в одной халупе жили, потом он отдельный дом построил, а нам квартиру дали. Иногда я помогал косить ему, сено в стог сметать. А он и теперь помнит. У нас, Егорушка, сосед дороже родни. Она далеко, зато сосед всегда рядом. Нынче он — мне, завтра ему мое плечо понадобится,— сказал Касьянов.
— Я с соседями не общаюсь,— признался Платонов.
— Почему?
— Как-то не сложилось. Ухожу рано, возвращаюсь поздно. Да и устаю.
— Гордыня тебе мешает,— отозвался Александр Иванович.
— Скажите, а случалось, чтобы кто-то из соседок в вашу зону попадал? — спросил Егор.
— Ты вот о чем,— нахмурился Касьянов и, помолчав недолго, ответил,— было такое. И не раз. Вот и Дуняшка Козырева отбывала. Целых два года. А за что? Сетку поставила на рыбу, ну, с десяток «горбылей» в нее попало. Она их в мешок и домой, детей кормить. А рыбинспектор прихватил. Ну, и все на том. Предложил ей натурой откупиться прямо на месте. Дуняшка отказалась, и посадили бабу. Мужик у нее совсем никчемный был, сущий алкаш. У него после суда обоих детей забрать хотели. Он не отдал и бабе пообещал, что в доме все будет в порядке. Она ему не поверила. А мужик, словно что-то нашло, и впрямь завязал с выпивкой. На трактор вернулся, работать стал. Через год на машину пересел. Детей обул, одел, дом привел в порядок. А тут рыбинспектора того увидел. Вспомнил, что жена рассказала о нем, ну, и натянул его на кулак за все одним махом. Тот инспектор к врачу, чтоб побои зафиксировать. А деревенские мужики — навстречу ему. Ну, узнали, куда он ходил и зачем, позвали с собой на бережок выпить. Тут покос рядом. Знали, что инспектор на халявную выпивку шибко охочий. Скажу, что напоили его не жалеючи. До сих пор не сыщут, куда ж инспектор опохмелиться пошел. Ведь до сих пор не воротился. Никто не видел козла. А Дуня давно на воле. И со своим мужиком хорошо живут. Вот и все. Соседка моя и теперь. Я ихнему сыну-последышу — крестный отец.
— И что с того? — удивился Володя неподдельно.
— Нет, я такого родства избегаю,— смущенно признался Егор.
— А не боишься, если сам в беде брошенным останешься?
— Ничего со мною не случится. Все плохое, чему надо было произойти, уже минуло. Я пережил достойно. Больше грозы ждать неоткуда! Разве с дочкой? Но она умная девушка. За нее спокоен,— отмахнулся Егор, добавив, что соседей в дом он не пускает, как и в свою душу, никого.— Кроме сплетен и пересудов, мои соседи ни на что не способны,— добавил Егор резко, словно поставил точку на разговоре.
— Как жаль, что, прожив на Сахалине годы, ты так и остался приезжим,— вздохнул Федор Дмитриевич и пересел поближе к Соколову, его ребятам.— Ну, что Лень, как твой малыш растет? — спросил рослого молчаливого человека.
— Уже пятый год нам пошел. Девочек конфетами угощаем. Мужики обычно заканчивают этим,— усмехнулся криво и добавил,— не знаю, кто из него состоится? Среди женщин растет, но не плакса. К техническим игрушкам тянется.
— Это хорошо. А что девчонок балует — скоро пройдет. Мальчишки эгоистичны по природе. Коль его девчонка обратит внимание на другого, конфет больше не получит. У меня такой же свой вырос,— оглянулся на Ирину и спросил.— Ну, что Ира? Возьми вот деньги за харчи и поезжай. Там нынче мой заместитель дежурит. Увидит, что нет ни тебя, ни машины, переживать будет.
— Деньги не возьму. Мамка не велела. Да и за что? Картоха, молоко,— все свое!
— Ирина, со мной не спорить! — отдал шоферу деньги и поторопил в зону.— Ну, вот теперь мы с вами одни остались! — вздохнул Касьянов и повернулся к Егору.— Послушай, Платонов, ты считаешь себя самым несчастным и обиженным человеком на земле? Жена бросила! А теща с дочкой не согласились с нею смыться! И тебе нынче даже на ночь бабу не заклеить. В дом не приведешь, на работу не пригласишь. В нашем офисе свидание не назначишь. Парковые прогулки отпадают. В твоем возрасте заниматься любовью на скамейке неприлично. Значит, нужно познакомиться с женщиной, у которой есть квартира!
— Ну, это слишком примитивно. Пусть меня и оставила жена, но не могу вот так грубо. Хочется, чтоб понравилась, чтоб потянуло к ней,— глянул на море мечтательно.
— Егор, проснись! Для того, чтобы понравилась, для начала нужно познакомиться! — встрял Соколов.
— А где? Я с работы во сколько прихожу?
Все путевые спать ложатся. Уж не в зоне ль предлагаете знакомство? С кем?— Разве у нас только зэчки? Оглядись! С тобой в отделе трое хороших девчат работают. Даже их имен не знаешь! Может, какая-нибудь — твоя судьба? Приглядись! А то наши бабы сочтут евнухом или человеком другой сексуальной ориентации, короче, голубым.
— Только этого не хватает мне! — вскочил Егор.
— Чего кипишь? Нормальный мужик должен оставаться таким во всем. Не давай повод считать тебя извращенцем. Мы знаем, в городе никого не имеешь. На работе тоже. Значит, что-то не в порядке! — настаивал Касьянов.
— Мужики, или забыли, что у него теща есть? — напомнил под общий смех Ленька.
— Слушай, она хоть и не моя мать, но позорить не позволю!
— А разве это стыд? Куда хуже быть импотентом или лидером! Тебя любимчиком назвали. Это комплимент.
Егор отошел, стиснув кулаки, и тут же услышал:
— Что-то у меня на душе скверно. Словно беда случилась где-то рядом. Все передумал. Вроде ждать неоткуда, а сердце ломит. Уж не отмочили ль что-нибудь бабы в зоне? Сам отправил Ирину, теперь хоть пехом ее догоняй!
— Да успокойся ты! Бывает, навалит хандра ни с чего. И у меня такое случалось. Срывался в зону среди ночи, а там тихо, зэки спят. Я их поштучно по головам считал, точно цыплят в инкубаторе. Случалось, даже после этого сижу в кабинете до самого утра, а проклятая дрожь от макушки до пяток продирает. Все наши нервы! Сдают и гробят нас, даже когда неприятность минет, бессонница накатывает. Неделю спать не могу, как тогда с паханом. Никакие таблетки не помогали. Мало ли причин к тревогам? Одна беда у нас — расслабиться не умеем,— подытожил Соколов.
— Попробуй расслабься, когда под хвостом от страха мокро. И все трясется.
— Федь, мне тебя уговаривать? Давай еще по глотку, страх пройдет! — предложил Александр Иванович.
— Федор Дмитриевич, расскажите, как Вы стали начальником женской зоны? В наказание или в поощрение? Обычно на эту должность женщин сажают,— спросил Егор.
— Одно ты верно подметил: на эту должность только посадить могут. Я ж тогда с войны вернулся. Без ног. Ну, кому нужен? Здоровые мужики без работы мучились. Тут же хоть с моста вниз головой. Пенсия копеечная. Стал обузой для семьи. Мало того, что кормить и лечить, еще и ухаживать за мной надо. Ну, совсем облом. Может, порешил бы тогда себя. Но мамка почуяла, угадала сердцем и на секунду одного не оставляла. Настырная, пробивная, она сумела добиться, чтобы мне сделали протезы. Заново учила ходить. Уж сколько шишек и синяков получил поначалу. Мамка все сглаживала, где уговорами, где шуткой. Друзей моих, афганцев, пристыдила и вернула. А когда увидела, что с помощью ребят на ногах хорошо держаться стал, пошла к военкому, к начальнику милиции. Стала писать жалобы. Так-то вот и вызвали в милицию, к начальнику. Он предложил эту должность, а я согласился, потому что выбора не имел. Тут же хоть какой-то заработок. Начальник милиции был уверен, что не потяну, не справлюсь. Зато мать жаловаться перестанет. Ничего он мне не рассказал, никаких советов не дал. Одно у него напутствие имелось: «Иди, вкалывай себе на хлеб». Поначалу я не хуже тебя на все бараном смотрел. А бабы это подметили, что новый, неопытный, попытались воспользоваться. А уж сколько их пыталось затянуть на себя! Конечно, не без корысти. Я в то время, после войны, молодым был, горячим и голодным, но нужно было уметь сдержать себя. У меня получилось. А бабы, случалось, в кабинет врывались. Иная повалится на дорожку, истерику изобразит, вся корчится и орет: «Хочу тебя! Если не хочешь меня—убей, чтобы не мучилась!» Бывало, прямо на шею прыгали. Я терялся, хотя войну прошел. Язык не поворачивался грубить женщине, но с колен скоро научился стряхивать. А когда узнал, какими бывают бабы, все стопоры как рукой сняло. И уже ни одна не пытается тормознуть, не прыгают и не заигрывают, не грозят и не зовут. Знают, ничего им не обломится. Не вгонят в краску, не заставят заикаться от растерянности. Сколько пакостей они мне устроили, счету нет. Прибудет какой-нибудь проверяющий из прокуратуры, они жалуются, что я кое-кого домогаюсь. Тот следователь ко мне с претензией, мол, сам срок схлопочешь, подумай над своим поведением. Я, понятное дело, спрашиваю, кто сказал, где жалоба? Он в ответ: «Уговорил, что побеседую с тобой. Если было б заявление, я к тебе уже меры принял бы». «А ты не утешай! Пусть напишут! Мне даже интересно, кому стукнула эта идея в башку? Я не только домогаться, не прикоснулся ни к одной. Мысли не допускал о близости. Пусть бы лучше в Афгане все с корнем вырвало!» По делам знал, кто в зоне наказание отбывает Конечно, имелись как теперь те, которые в зону ни за что попали. Но большинство совсем другие! Редкостные паскуды и сволочи. Их не сажать, отстреливать нужно как зверюг. Все равно таких ничто не исправит, даже могила! Скольким они искалечили жизни, счету нет!