Торг с мертвецами, часть 2

Ламонт Эккехард приподнял голову и смерил Граувера высокомерным взглядом.

— Я твой король, — провозгласил он. — Обращайся ко мне подобающе. Но сперва преклони колени и принеси клятву верности.

Альдор с трудом подавил желание даже не расхохотаться — заржать. Перед ним лежал человек, чья голова уже гарантированно должна была отправиться на пику, но даже перед лицом поражения, в шаге от смерти, Ламонт Эккехард оставался несгибаемо спесивым.

— Мой король — Грегор Волдхард, а вы, ваша светлость, всё ещё герцог, — мягко, точно говорил с ребёнком, ответил эрцканцлер. — До тех пор, пока его величество не распорядится иначе, разумеется. И, что-то мне подсказывает, что он непременно распорядится — вы же знаете, каков знаменитый гнев Волдхардов.

Пленник отмахнулся от угроз как от назойливой мухи:

— Раз уж на то пошло, вы, болваны, взяли не того Эккехарда. Я стар, но у меня есть наследники.

Альдор сложил руки на коленях и подался вперёд:

— Один — в плену у рундов, а второй, насколько мне известно, валялся без сознания, когда наши люди видели его в последний раз.

— Но он жив. Погибни Фридрих, все бы узнали.

— Жив, — кивнул Альдор. — И он трус, что боится сделать шаг в сторону без отцовского согласия. Будем честны, ваша светлость. Оба младших Эккехарда унаследовали от вас лишь гордыню и амбиции, но стальными яйцами природа их обделила. Поэтому я рассчитываю, что трусость Фридриха окажется благоразумной. — Альдор выпрямился и уставился пленнику прямо в глаза. Тот выдержал. — Гонец королю уже отправлен, и вы будете находиться под стражей до его возвращения в столицу. Если ваш сын попытается штурмовать Эллисдор, мы казним вас досрочно. Попробует сделать что-то с моей женой — мы казним вас досрочно. Попробуете хитрить или связаться с Эклузумом...

— Вы казните меня досрочно, я понял, — прервал его Эккехард. — Смените песню, милорд эрцканцлер. Ваше решение было, безусловно, дерзким, и я искренне им восхищен. Боретесь до последнего — такие люди мне импонируют. И все же ваши усилия тщетны.

— С чего бы? — Альдор непринуждённо пожал плечами, но всё же по спине пробежали холодные искры. Всегда, всегда этот Эккехард оказывался опаснее, чем казался. Даже сейчас — Альдор знал — не следовало успокаиваться. Но внешне он пытался сохранять спокойствие. — Грегор вскоре обо всём узнает. Он и все верные ему вассалы. Помощь придёт.

— Уверен, придёт, — согласился пленник. — Но они не успеют. Неужели вы думали, что я не предусмотрел такого исхода? Моим людям даны инструкции на случай моей гибели или исчезновения. А вы, милейший, подайте-ка мне воды.

Граувер отчасти восхищался пленником. Понимал, что своим поведением Эккехард лишь пытался вывести его из себя, надеясь, что сам Альдор в порыве гнева сболтнёт лишнего. Но он слишком давно знал этого человека. Слишком давно неотлучно служил при дворе. И слишком хорошо знал правила этой игры. Вопрос оставался лишь в том, насколько всерьёз его воспринимал сам Эккехард.

Он молча подошёл к столу, налил воды в чашу и подал Ламонту.

— Что за инструкции?

— Штурмовать замок, если меня убьют или продержат в плену дольше семи дней.

— Ваш сын не способен на штурм. А вы — король. Ваше заточение — непременное падение боевого духа войска, и не думаю, что лорд Фридрих сможет его поднять.

Хотелось добавить «с проломленной-то головой», но Альдор не стал. В конце концов он понятия не имел, в каком состоянии находился наследник Эккехарда.

— Он даже в здравии не способен командовать войском, увы. Старшего, к моему прискорбию, природа мозгами обделила. У Райнера их побольше, да характером не вышел.

— После всего, что вы устроили, с Райнером, боюсь, придётся окончательно попрощаться, — напомнил эрцканцлер.

— Я уже очень давно с ним попрощался. Когда он не пожелал поддерживать мои амбиции.

Альдор усмехнулся. То-то криков было немного, когда Грегор распорядился отправить Райнера заложником в Рундкар. Выходит, отец был лишь рад избавиться от сына-помехи.

— Кто же будет правил после вас, если будет?

— Очень рассчитываю, что внук получится посмышлёнее. К слову о наследниках, — Эккехард приподнялся на локтях и посмотрел Альдор прямо в глаза. — Новости от леди Батильды. Ваша супруга отказалась от вас и направила великому наставнику прошение о разводе. Мой сын с удовольствием женится на ней, благо и ребёнок, что она носит под сердцем, от него, и, кроме того, в канцелярии Зулля сохранилась копия бумаги о помолвке Фридриха и Батильды. Ваш король некогда наплевал на это обстоятельство — лишь бы узаконить ваше владение Ульцфельдом, но мы не забыли. Мы ничего не забыли.

Альдор застыл, не веря ушам.

— Нигде не было...

Эккехард рассмеялся.

— Главное — вовремя прятать бумаги, вы же сами знаете. Ну же, ваша милость, подумайте сами, вы же умный человек. Девочка — дочь мятежника, вы не забыли? А Зулли — род древний, набожный и довольно мстительный. Неужели вы думали, что Батильда так лихо простит вас с королём после всего, что вы сделали с её семьёй? — Ламонт Эккехард насмешливо фыркнул и вскинул резко очерченные брови. — Ещё когда её отца и братьев схватили, она тайно получила нашу поддержку. Следует отдать ей должное, терпение у Батильды поистине ангельское — выжидать удобного момента столько времени, есть, спать, жить вместе с человеком, которого ненавидишь... Она ждала, лишь изредка выкраивая время на краткие встречи с нами. И, слава Хранителю, дождалась. Справедливость наконец восторжествует. Хотя бы для неё.

Тяжёлый сгусток в груди Альдора, что давил и мешал дышать всё это время, наконец-то лопнул, и барона едва не стошнило прямо на кровать пленника.

— Мы не захватывали Ульцфельд, милорд Эрцканцлер. Он перешёл под наши знамёна добровольно. Батильда сама передала Фридриху ключи как ранее — своё лоно, — не говорил, но словно добивал Эккехард. — Бывай вы на подаренной земле чаще, глядишь, и заметили бы неладное. Но вы же не видели ничего, кроме службы человеку, который оставил вас здесь умирать.

Альдор молчал, лишь немного покачивался из стороны в сторону, пытаясь осознать ещё одно предательство. Ламонт Эккехард поднялся с подушек и приблизил лицо к Грауверу:

— Грегор не успеет. Другие пути отрезаны. Даже если вы убьёте меня и Фридриха, Батильда родит наследника, который рано или поздно уничтожит еретика Волдахрлда и всех, кто его поддерживает. Замок падёт, и после дерзости, что вы учудили, щадить не станут никого. — Кислая вонь изо рта Ламонта в этот миг показалась Альдору дыханием смерти. — Я даю вам последний шанс остаться в живых, милорд Граувер. Присягните сейчас.

2.4 Сифарес

Десари вздрогнула и заползла под одеяло, когда хлопнула дверь в прихожей её покоев. Эфа шагнула за шум, и по тому, как низко поклонилась тучная рабыня, девочка поняла, что пришёл дед.

— Здравствуй, синичка! — Эсмий жестом велел Эфе раздвинуть занавески. — Как ты себя чувствуешь?

Десари нахмурилась, но тут же поспешила стереть недовольство с лица. Синичкой её называл лишь отец, и только они вдвоём знали, почему он выбрал это прозвище. Дед же... Десари чувствовала его отчаянную потребность быть нужным ей, страх за неё, но было в его взгляде и тоне что-то ещё. Нечто, что настораживало её всякий раз, как он приходил. Десари понимала, что ещё мала для его магистерских интриг, но сердце подсказывало: дедушка Эсмий держал её взаперти не просто так. А после того случая с участием Артанны Магистр, казалось, и вовсе сошёл с ума — не подпускал к ней никого, кроме лекаря да Эфы. Лекарь, к слову, оказался новым, и Десари догадывалась, что его прислали из Магуссерии.

— Десари, ты меня слышишь? — встревожился Эсмий.

Девочка поспешно отогнала размышления прочь.

— Да, конечно. Прости. Сегодня мне лучше. Я бы даже прогулялась в саду. Можно?

Магистр вопросительно взглянул на стоявшего за его спиной лекаря.

— Если магус Веллий разрешит, я буду только рад. — Эсмий посторонился, подпуская его к постели. — Прошу вас.

Десари тряхнула головой, отгоняя остатки дремоты, и улыбнулась магусу. Этот был совсем не похож на того, которого приводил отец. Она очень скучала по Симузу, но чуяла нутром, что не должна ни в коем случае говорить об этом Эсмию. Было между ними что-то, чего она пока не могла понять, но хорошо чувствовала. Холод, тщательно скрываемую ярость, вынужденные улыбки. Сидя взаперти ей только и оставалось, что вспоминать разговоры, которым она была свидетельницей, да размышлять над полутонами человеческих эмоций.