Тот, кто должен

– Правильно, Маша, правильно… Я обязательно принесу.

– Так может, войдете? Я вас чаем напою. А то стоим на пороге… И снег на вас падает.

– Нет, Машенька, нет, спасибо. Мне сейчас идти нужно. Я пойду, Маша…

36. В МЕРУ

Ольгу хоронили в открытом гробу, но подходить близко к телу никто не решался. Она бросилась с крыши – как нырнула – вниз головой. Разбила лицо, сломала шею, врачи сказали, что смерть наступила мгновенно. Но может, в это мгновение она успела понять, что это конец.

Если и была тетка с косой – то угрюмая, мрачная, без тени косметики на бледном лице, самая неприукрашенная, неромантичная смерть. Все теснились по углам, изредка бросая взгляды в сторону гроба.

Жался к стенке и Мих, пряча глаза от родителей и сестер Ольги и поглядывая на Попова, который прохаживался под руку с Вероникой, как в городском парке. Сознание мутилось.

Потом сидел на кухне и глядел в чашку. Чай остыл, и только тогда он понял, что не пьет, а просто смотрит – без единой мысли.

Пришла Ленка и стала рассказывать что-то о новой участковой медсестре, что-то веселое, на чем Мих никак не мог сосредоточиться.

Лицо ее порозовело от мороза, на вязаной шапке лежал снег. Она не раздевалась, потому что зашла ненадолго, но потом все-таки стащила шапку.

– У тебя случилось что-то? Расскажи, пока моя мама сидит с Майклом.

Но он не знал, что сказать.

– Я на похоронах был.

– Знал ты его? Этого человека? – спросила Ленка.

– Знал. Давно знал. Но я не знал, что так может закончиться. Представь себе, что этот человек гулял по краю крыши, а я рядом сидел и спрашивал: «Нравится вам эта крыша?» И он отвечал: «Да, это самая лучшая крыша в мире». «А ботинки вам не жмут?» – «Спасибо, – отвечал он. – У меня очень удобные ботинки». «А не холодно вам тут гулять?» – «Нет, мне тут очень хорошо». Вот так мы общались. Вот таким я был вежливым, внимательным, заботливым. Но я не знал, что этот человек не просто прогуливается, что он решился уже давно. Я ничего не знал. И даже когда он прыгнул, я еще по сторонам оглядывался.

– Ну, это же не пациент, – утешила Ленка. – За что ты себя винишь? Ты же не виноват в том, что у него жизнь не сложилась.

– И я так думал…

Ленка ждала продолжения, но Мих молчал.

– Это женщина была? – поняла она.

– Да. Женщина. Любила меня. А я ничего для нее не сделал. Даже за руку не взял. Не хотел быть с ней психологом. Хотел просто быть с ней – ни слова не говоря о том, что люблю другую, безнадежно, глухо, что для меня тоже невозможное невозможно.

– Бедный мой мальчик, – сказала вдруг Ленка. – А теперь ты представь, что она не прыгнула, а снова рядом с тобой на крыше и смотрит тебе в глаза, – она заглянула ему в глаза. – Что бы ты сказал ей? Если не про погоду и не про ботинки? Что? Что надо жить? А она бы тебе ответила: «Не хочу жить, когда невозможное невозможно», потому что это – самая веская причина покончить с собой. И что бы ты сделал? Женился бы на ней, чтобы ее спасти?

– Не знаю. Может, и женился бы. Только она насквозь меня видела.

Ленка встряхнула волосами.

– Даже если бы она ожила, ничего бы ты не смог изменить, ничего бы не сделал для нее. Взял бы ее за руку, а она сказала бы: «Мне этого мало, я хочу счастья». И сколько бы ты ни приложил усилий – не спас бы.

Я помню, как ругала тебя за то, что ты людей не любишь. И ты промолчал тогда, а я потом много думала о том, что тебе сказала. Наверное, со зла больше. А потом поняла, что ты все тот же мальчишка, который хочет все изменить – глобально и для каждого, а бросать по монетке в копилку добрых дел – не для тебя. Выслушивать и утешать – не для тебя. Давать советы, примиряющие с действительностью, – не для тебя. Тебе нужно изменить самих людей, перевоспитать, выучить и вылечить. И нужно так перестроить мир, чтобы все без исключения были в нем счастливы. Но это невозможно. Нужно принять просто…

– Да не надо меня утешать, Лена. Я знаю, что виноват. Просто не до чужих проблем вообще. Своих полно.

– А ты поговори с ней. Все-таки легче будет. Может, что-то и решите.

– С кем?

– С той девушкой, которую любишь.

– Да вот я и говорю…

– С кем?

– С тобой. Теперь. А нужно было раньше, конечно. Нужно было еще в четырнадцать лет это сказать…

Ленка поднялась. Попятилась к двери. Смяла шапку в руке.

– Лена!

– Да просто… Мне все казалось, что я тебе мешаю, толкаю в прошлое. Сто раз себе клялась: не заходить, не навязываться. Зачем же я тогда так топтала в себе это? Не было бы ничего… этих посторонних людей, Макса… У нас был бы ребенок…

– У нас и так ребенок.

Ленка снова села.

– Если бы не эти похороны, ты бы не сказал ничего?

Вечером Мих глотнул сердечных капель.

– Что с тобой, Миша? – мама оторвала взгляд от экрана телевизора. – Ты плохо себя чувствуешь?

– Да хотел тебе предложить переименовать свою юридическую контору в консалтинговую и открыть при ней кабинет психолога…

– Ты ж не собирался этим заниматься, – удивилась Тамара Васильевна.

– Занят я тогда был, письма отцу писал…

– А сейчас?

– А сейчас я сам отец.

– Значит, ребенок, этот Майкл – твой?

– Ну да, – кивнул Мих. – Ты как бы бабушка.

– Да что ж вы так? Не по-человечески! – Тамара Васильевна всплеснула руками. – И имя у него…

– Хорошее имя, модное.

– Да, хорошее имя… И кабинет этот… Так я и не могу понять тебя, Миша!

– Славка сказал мне по секрету, что «Мозаика» скоро рухнет. И раз выучился – нужно работать по специальности: слушать истории о треснувших зеркалах, об уксусе, о любви, о самолетах, об оргиях. Советы давать, рекомендации, помогать в меру своих скромных сил, спасать мир локально. И есть такие интересные истории – закачаешься! Недавно вот мне один ветеран рассказывал…

Тамара Васильевна в отчаянии махнула рукой, забрала пузырек с корвалолом и ушла к себе.