Тот, кто убил лань

"Как тебе не стыдно стонать при женщине", — вспылила жена. Она была очень оскорблена.

Мсоуст смутился и не знал, что ей ответить. Он пробормотал, что у него адская боль.

"Адская, — передразнила его жена. — Но ведь ты даже не ранен пулей. Ведь это всего-навсего заноза!"

Мсоуст оскорбился. Чтобы восстановить в глазах жены свое мужское достоинство, он выхватил пистолет, приставил дуло к опухоли и, не долго думая, выстрелил. Пороховой дым и пепел, поднявшийся с очага, окутал его густым облаком.

"Унан, хаас! — ужаснулась жена. — Что ты сделал? Ты застрелился?"

В отчаянии она бросилась к мужу, но сквозь рассеивающийся дым увидела его улыбающееся лицо.

"Ты хотела, чтобы это была пуля? Ты права. Теперь смотри, мне стало легче".

И действительно, пуля пробила нарыв, и Мсоуст вздохнул с облегчением.

Газыри.

Перевод С. Трегуба

В старину не знали газырей. Порох, картечь, пули, а бывало, и просто камешки носили прямо в сумках — артмаках. Ох и долго же приходилось заряжать ружье! Сначала из артмака порох высыпали на ладонь, потом отмеривали на глаз и высыпали в дуло длинноствольного кремневого ружья. И лишь после этого заряжали его картечью или пулей. Нужна была большая ловкость, чтобы действовать быстро. Вот и придумали газыри. Газыри ведь и значит по-абхазски: "готовое". В них клали уже готовые, заранее отмеренные заряды и нашивали на черкеску узенькие, совсем одинаковые карманы — по двадцать в ряд. Только газырями редко пользовались. К ним прибегали в самых крайних случаях. Каждый сам решал в бою, пришло ли время брать заряды из газырей. Стрелять без толку считалось дурной привычкой и совсем уж позорным — раньше времени хвататься за газыри.

Как-то раз соседи из-за перевала напали на ущелье Мрамба. Набег был совершен неожиданно, исподтишка и большими силами. Мрамбовцы не ждали нападения, однако встретили врага смело; завязался бой.

На узкой тропинке, которая вела в село Мрамба, тяжело ранили молодого абхаза Сеида. Но он, не обращая внимания на рану, засел с несколькими товарищами в скалах и, прячась за выступами, продолжал бить наседавших врагов.

Они все ближе и ближе подступали к селению. Друзья Сеида оставляли выступ за выступом. Но Сеид не покидал своего места. Истекая кровью, он продолжал стрелять. Его редкие и меткие выстрелы наносили врагу большой урон.

Неподалеку от Сеида засел за выступом скалы Керим. Видел он, что враги подходят, а Сеид, лежа в луже крови, продолжает ловко доставать из сумки порох, отмеряет его на глаз, высыпает в дуло ружья, потом достает пулю, пристально целится и стреляет.

— Что ты делаешь? — волновался Керим. — Используй газыри!

— Не время. Успею, — спокойно ответил Сеид, Враги просачивались из-за скал.

— Сеид! — в отчаянии крикнул Керим. Страшно ему стало за друга. — Сеид, берись за газыри! Чего ждешь?

— Зря горячишься, Керим, — ответил Сеид. — Так загубишь все дело.

— Но враги уже близко! Они прорвались. Отходи к нам, Сеид, берись за газыри!

Голос Керима тревожным эхом прокатился по ущелью. Казалось, родные скалы и ущелье Мрамба взывают к Сеиду: "Бери-ись за газыри-и!"

— Еще не время, — твердил Сеид. Затем, впившись глазами в одну точку, затаив дыхание, выстрелил и крикнул: — Гляди!

И Керим увидел в стане врагов их предводителя Хатхуа в белой папахе. Сраженный меткой пулей Сеида, он взмахнул руками, сорвался со скалы и полетел в пропасть.

Вопли отчаяния одних и возгласы радости других слились в общий протяжный гул.

Тогда-то раздались частые выстрелы: это Сеид заряжал ружье из газырей. Он стрелял и стрелял. С возгласом: "Вперед! За мной! Хатхуа убит!" — бросился герой на врага.

...Мрамбовцы возвращались домой с победой. Они высоко несли на руках раненого Сеида: шестнадцать пуль изрешетили его.

Празднично встречал благодарный народ своих защитников. Все пели песню победы и славили Сеида.

Отец Сеида вгляделся в газыри сына и, прикинув что-то в уме, спросил:

— А скажи-ка, дад, почему так мало расстреляно у тебя зарядов из газырей?

— Не было надобности, — ответил Сеид.

Тогда, всегда сдержанный и скупой на ласки, старик обнял сына и произнес:

— Ты и вправду заслужил песнь про афырхаца.

Две просьбы.

Перевод С. Трегуба

— Оу райда, сива райда. Ойса ва-райдаа...

Кто ослаб, тот не поможет, кто колеблется, — не нужен,

Но разбитый не сдается, нет! Он бьется до конца!

Не придет конец мученью, коли нет конца терпенью, —

Говорил народу Уту, это слово сеял он.

Огоньком перебегая, разгоралась сила в людях.

Люди двинулись лавиной, все сметая на пути...

Вся Одиши запылала, небо дымом застилала.

Жег огонь паучьи гнезда, рухнул княжеский дворец.

Вековая тьма сгорала. Вековая ночь светлела...

Мнилось — солнечною птицей поднимался светлый день

Но дредатели, как змеи, притворясь хитро друзьями,

К нам в дружины боевые заползли тогда, мой друг,

И посеяли раздоры между нашими вождями,

Ядом смуты отравили сердце детское людей.

Яд раздора нас расслабил. Мы не сплавились в единстве,

Уту сломлен, стяг растоптан, и рассеяны мы все...

Пусть вчерашний день потеряй, пусть сегодня пораженье.

Пусть Мегрелия под пеплом — будет наш грядущий день!

Лишь повеет вольный ветер — вспыхнут угли-огоньки,

И огонь, зажженный Уту, озарит широко землю,

Станет грозно и победно буревым костром земли.

Есть еще — найдутся — люди. Сила только расплескалась,

Сила только затаилась. Жив народ — жива борьба!

Оу райда, сива райда. Ойса ва-райдаа...

Эту песню часто пел гость Адзина Темыра, мегрел Элизбар Кварацхелия, подыгрывая себе на чонгури. Он скрывался здесь в горном селе Джгярда от царской полиции и черной сотни мегрельских князей Дадиани. Все знали, что Элизбар Кварацхелия — один из ближайших соратников народного героя Уту Микава, его правая рука. Жестоко подавив крестьянское восстание, уничтожив его вожаков и самого Уту, царская полиция и мегрельские князья объявили, что тот, кто убьет или выдаст мятежника — абрека Элизбара Кварацхелия, — получит из казны пять тысяч рублей.

Но, верные обычаю гостеприимства, вкусив уже сладость борьбы, обездоленные крестьяне-абхазы из села Джгярда не выдавали своего гостя Элизбара. Крепко сдружились между собой Элизбар и Адзин Темыр, в пацхе которого скрывался гость.

Вместе с Элизбаром Темыр ездил в окрестные аулы — навещать друзей и знакомых. И вот в ауле Амзара Элизбару очень понравилась красавица Ада.

Ни одна девушка так не трогала сердце молодого Элизбара. Он потерял покой, стал молчаливым и грустным. Ото всех скрывал он свое чувство, и если его спрашивали, о чем он грустит, он обычно отвечал, что хворает. А когда понял Элизбар, что не в силах справиться с собой, решил поскорее и подальше уехать из этих мест, чтобы никогда больше не встречаться с Адой.