Товарищ Богдан (сборник)
Шрифт:
Но вот оказался он на свободе. И опять, как это ни печально, те же пятнадцать в месяц. Их вручала подпольщику партия.
Не обессудь, товарищ! Уж очень тоща партийная касса!..
Бабушкин и жил на эти пятнадцать рублей. Скупо жил, конечно. Обычно жена прирабатывала. Брала белье в стирку. Но это раньше. А теперь… Теперь появилась Лидочка. Где уж тут о приработке думать! Да и неловко: жена солидного страхового агента — и вдруг белье в стирку берет. Сразу на подозрение попадешь.
Задумался Бабушкин. Подошел к кроватке. Это только называлось — «кроватка». А
Лидочка спит. Крохотное, сморщенное, как у старушки, безбровое личико. И словно бы хмурится.
«Чем же она недовольна? — Бабушкин усмехнулся. — В ее возрасте, кажется, все и всем довольны!»
Он долго глядел на дочку, потом вдруг опять вспомнилось: «Где же этот чертов рубль?»
Десять рублей он передал жене. На прокорм. Мало, конечно, но что поделаешь? А пять положил в «банк». Так у них с женой называлось местечко под книгами. На всякие «прочие» расходы.
«Куда же делись эти пять?!»
Жену он уже спрашивал. Нет, она из «банка» ни копейки не брала.
Он опять зашагал по комнате. Была она крохотная — шесть шагов от окна к двери, шесть обратно.
«Так. Два рубля — Фельдману».
Это он помнил точно. На явке случайно встретил Льва Фельдмана, бежавшего из ссылки. Отдал все, что было при себе.
«Семьдесят копеек — на марки».
Да, это тоже точно. Марки пожирали много денег.
«Полтинник — перчатки».
Единственная трата, которую он позволил «на себя». Начиналась уже зима. Руки коченели. Но это ладно, потерпел бы. Но главное, неприлично: страховой агент — и без перчаток. Нет, не годится. Пришлось купить.
«Восемьдесят копеек — две бандероли».
Это Ильичу. Когда прощались в Лондоне, Ильич просил непременно выслать две очень нужные ему книги. Бабушкин, как прибыл в Питер, разыскал, послал.
«Итого — четыре рубля. Ровно четыре. А пятый?»
Это становилось уже навязчивым.
Нет, никто не потребует у него отчета. Но все-таки где же рубль? Партийный рубль. Не пропил же он его, в самом деле!
И курить он не курил. И на бильярде давно уже не играет. Забыл даже такую привычную когда-то, приятную тяжесть кия. Какой уж тут бильярд! Вечно не хватает времени. На самое необходимое — и то не хватает.
Бабушкин переоделся, вышел из дому. Путь его лежал в центр.
«Да, надо как-то зарабатывать, — думал он. — На партийных хлебах не протянешь».
Страховым агентом Бабушкин стал недавно.
Каждую неделю, в пятницу, агент должен сдавать отчет в бухгалтерию «Феникса». Когда пришел Бабушкин в первую свою пятницу и выяснилось, что за всю неделю никого он не застраховал, бухгалтер аж очки снял от удивления. Но Бабушкин отговорился: мол, жена болела, и дочка тоже, но впредь все будет в порядке.
Однако и во вторую пятницу его отчет был столь же краток. И бухгалтер уже с явным недовольством глядел на лентяя.
«Да, придется хоть два-три домишка застраховать, — подумал Бабушкин. — И чтоб снять подозрение в „Фениксе“. И чтоб заработать рубль-другой».
Он шагал неторопливо, солидно, будто гуляя. Смотрел по сторонам. До центра от Охты
далековато. Надо бы взять извозчика, но…Бабушкин побренчал в кармане монетками. И не вынимая их, он знал: четыре монетки, три — двухкопеечные, и одна — алтын. Вот и все капиталы. Да, не густо!
Он шел и шел по деревянным тротуарам, мимо длинных, залатанных обрезками кровли заборов. Шел и мысленно составлял маршрут своего сегодняшнего дня. Надо побывать у «Сименса», потом на «Айвазе», надо встретиться с Михалевым, а вечером — кружок на Стекольном.
Да, нынче без извозчика тяжело. Сейчас очень пригодился бы тот рубль.
«Рубль… Извозчик… Извозчик…»
И вдруг он вспомнил. Да, точно! Вот куда канул тот злосчастный рубль!
Это случилось недели две назад. Так же неторопливо шел господин Шубенко, помахивая палкой, по Невскому, у Гостиного. Он направлялся в Летний сад. Там, возле памятника Крылову, была назначена встреча с Петей Лаптевым.
Он шел среди гуляющей пестрой толпы, шагал спокойно, неторопливо, как и должен идти знающий себе цену страховой агент.
И вдруг насторожился. Он даже не понял, почему, в чем причина тревоги, но тотчас внутренне напрягся, весь как-то напружинился. Однако по выработанной годами привычке подпольщика он не остановился, не засуетился, а продолжал все так же размеренно и степенно плыть в общем потоке.
Только наметанный, цепкий взгляд его быстро, словно сортируя, скользил по идущим.
Ага! Вот… Вот что насторожило его. Какой-то невысокий господин в синем пальто и с тросточкой обогнал его, а теперь остановился у афишной тумбы и смотрит, что и в каком театре идет. Но главное, этот шустрый господин, обгоняя Бабушкина, на миг обернулся и глянул ему в лицо. Взгляд был острый и мгновенный, как удар клинком. И тотчас господин заспешил дальше.
«Может, случайность? Ну, посмотрел — и все. Но… Зачем остановился? Хочет еще раз поглядеть. Нет, не случайность».
Не оглядываясь, Бабушкин быстро зашагал. Он не сомневался: шпик следует за ним. Впереди, у Александринского театра, стоял извозчик. Один. Это удача.
Бабушкин вскочил в пролетку.
— Гони! — и назвал кучеру первый пришедший в голову адрес.
Он видел, как заметался на тротуаре шпик, как что-то кричал и махал рукой.
Бабушкин проехал по Невскому, свернул на Фонтанку, потом опять свернул — на Гороховую. Постепенно он успокоился. Кажется, ничего подозрительного.
Хотел уже слезть с пролетки, как вдруг…
Сзади, в одном из экипажей, мелькнуло синее пальто! Господин стоял в пролетке и, тыча кучера кулаком в спину, что-то приказывал.
«Он! Но как же?.. Как он сумел?..»
Однако решать загадку было некогда. Быстрей! Быстрей ускользнуть от этого ловкача.
К счастью, Бабушкин вспомнил: здесь, за углом, проходной двор.
— Поворачивай! — крикнул кучеру.
И, когда пролетка свернула, сунул извозчику деньги.
— Гони! Не останавливайся!
А сам соскочил и нырнул во двор. Быстро пересек его и очутился на другой улице. Схватил дремавшего на углу извозчика:
— На Финляндский!