Товарищ "Чума" 4
Шрифт:
— Пугаю? Чего это ты удумала? — вновь повторила мамашка, шаря внимательным взглядом по пыльной соломе. — Вместо того, чтобы дурью в соломе маяться, шла бы лучше…
И вот тут её взгляд упал на мою разбросанную одежду. Ляха-Натаха! Её аура неожиданно полыхнула таким чудовищным всполохом ревности и жутчайшего разочарования, что мне едва глаза, нахрен, не выжгло! Как она сумела удержаться, и не прибить меня тут же, на месте, я вообще не представляю.
Вот это женщина! Вот это железные нервы! Ведь любит она меня — ведовской промысел не даст соврать. Но и переходить дорогу родной дочери, ломая её счастье никогда не будет. Семья для неё не пустой звук. За семью
— Покувыркаться, значит, перед отъездом надумали, молодые? — с каменным лицом произнесла она, не дернув ни едиными мускулом. Даже голос не дрогнул. Но я-то знал, что сейчас творится у неё на душе. И только потухшие вмиг глаза, из которых, как мне показалась, мгновенно «ушла жизнь», её выдавали. — Дело, конечно, хорошее… — выдавила она. — Детки пойдут, и потерянный бабкин дар, возможно, когда-нибудь к ним вернётся… Всё хорошо…
Я стоял ни жив, ни мёртв, продолжая закрываться руками, и не зная, что же предпринять. Мне хотелось кинуться к ней, обнять, поцеловать… Сказать какие-нибудь слова утешения, что чувства её не растоптаны и я… Ну, не в таком же виде, честное слово!
Сейчас мне как-никогда хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Надо же было так подставиться? И чего, спрашивается, с печатью в лес не ушёл? «Отсканировал» бы Акулинку, а сам бы оборачивался где-нибудь подальше от Гнилой балки. Но вот, как всегда, оказался крепок задним умом. И как мне теперь всё это разруливать?
— А ты чего в засаде сидишь, Рома? — с горечью в голосе (которую просто так и не распознать, не будь я ведьмаком) произнесла она. — Вылазь, зятёк, не забижу! Я ведь Акулинке тоже счастья хочу! Пусть у неё всё будет не так, как у меня… — Неожиданно голос Глафиры дрогнул — обуревающие её чувства наконец-то прорвались наружу через ту «железную стену», которую она выстроила. — Выходи, зятёк, не будь трусом! Дай поздравить тебя…
— Мама! Ну, чего вы так разорались? — теперь уже за спиной Глафиры Митрофановны раздался голос Акулины. — Всю живность во дворе распугали! А я только… — Она шагнула под тень навеса и замерла, во все глаза пялясь на мою нагую фигуру. Вернее, на свою. — Как это, мам? — Ошарашенно прошептала она, тыча в мою сторону пальцем.
— Доча-ик? — Глафиру Митрофановну наконец-то проняло по-настоящему — жуткой икотой.
Она больше не смогла вымолвить ни слова, судорожно вздрагивая от очередного сокращения диафрагмы. А что творилось у неё в душе, я видел по бешенному изменению цветов ауры. Чего там только не было понамешано: и затухающая ревность, и ярко вспыхнувшая надежда, и вернувшаяся любовь — всего не перечислить.
— Да я это, мам! Я! — выдохнула девушка, подходя ко мне поближе. — А вот это вот кто?
— Нет, мам! Я — это я! — Раз уж деваться мне было всё равно некуда, я решил перевести всё в шутку, если это вообще возможно. — А вот это вот кто? — И я скопировал жест Акулины, ответно ткнув указательным пальцем в её направлении.
— А ведь действ-ик-тельно, — не переставая икать, Глафира Митрофановна переводила взгляд с дочери на меня, и с меня на дочь. — Кто же-ик-вас настоящая?
— Ты чего, мам?! — одновременно и в унисон обиженно воскликнули мы с Акулинкой. — Родную дочь не узнаёшь? Я же настоящая!
— Ну, Рома-ик! Ну, шутн-ик! — нервно рассмеялась мамашка, икая, как заведённая. — Освоил-так-ик печат-ик двойн-ик-ка!
— Рома?! — Глаза Акулины стали размером с чайные блюдца. — АХ, ты, негодник такой! Ты это меня… своими руками лапал? — И девушка густо покраснела,
словно её лицо мгновенно залило красной краской.— Так он тебя-ик прямо сейчас лапа-ик-ет! — Глафира Митрофановна уже сотрясалась не только от икоты, но и от безудержного смеха.
И неизвестно еще от чего больше? Но то, что из её глаз безвозвратно ушла безнадега и тоска — факт. Ну, хоть так. Это уже хорошо! А то мне как-то не по себе стало после всего случившегося. Может быть, вообще мне сейчас ей признаться в своих чувствах, раз Акулина на меня больше не западает?
Нет, не буду — мало ли, чем закончитья моя прогулка в Берлин. А вдруг сгину? Зачем давать ей несбыточную надежду на счастье? Её жизнь и без того сильно била, а я тут еще и я добавлю…
— Дурак какой-то! — в сердцах выкрикнула Акулина. — Сейчас же прекрати! Прекрати, кому говорят!
— Всё-всё! Сейчас обратно превращусь! — Я примиряюще выставил руки перед собой, а отпущенные груди с возбужденными сосками качнулись, вызывая страные ощущения.
Я помимо воли опустил глаза, чтобы, так сказать, оценить: чего это там у меня качается? Непривычно же!
— Не смотри! — раздался вопль девушки, лицо которой буквально полыхало от смущения. — Гадкий! — И она, уже привычно для меня, закрыла лицо руками и, не глядя, вышла из сарая.
— Прости, Акулина! — крикнул я ей вслед. — Это было просто необходимо…
— А ловко у тебя получилось, Рома! — Глафира Митрофановна наконец справилась не только с икотой, но и со своими чувствами, вновь превратившись в привычную мне мамашку. — Я ведь и не поняла в первый момент, что это ты… Да и во второй тоже не поняла. А ведь я — её родная мать! Значит, идеально действует твоя печать! — Она подошла поближе, пристально меня разглядывая. — Даже маленькая родинка под грудью имеется, — прикоснулась она пальцами к темному пятнышку. — Молодец! Отличная работа, ведьмак!
— Спасибо, Глафира… — Я нежно взял её за руку, забыв даже, что я нахожусь в образе её дочери. — Твоё мнение для меня очень важно…
Она не выдернула руку из моей ладони, а лишь проницательно взглянула мне в глаза. Похоже, что она тоже наплевала на мой внешний вид. Некоторые время мы молча смотрели друг на друга, пока она, наконец, не произнесла с низкой хрипотцой в голосе, всё-таки убрав руку из моей руки:
— Значит, ты уже готов, Рома?
— Да, я готов, — уверенно ответил я. — Завтра утром я уйду… Жаль, что с Акулинкой так получилось…
— На этот счет не переживай — всё с ней будет хорошо! — печально улыбнулась Глафира Митрофановна. — А вот ты береги себя, Ром… Нам тебя будет очень не хватать… — Её голос прервался, и она резко отвернулась, скрывая навернувшиеся на глаза слёзы.
Я хотел обнять её, но не решился сделать это в том облике, в котором находился в данный момент. Да еще и голышом. Поэтому я отдал «приказ» на дезактивацию печати доппельгангера. Пребывание и дальше в этом женском теле стало для меня просто невыносимым.
— Я обязательно вернусь, Глафира… Я тебе это обещаю! — только и сумел произнести я. В горле у меня тоже застрял предательский комок, который я всё никак не мог проглотить.
— Именно мне обещаешь? — с какой-то затаённой надеждой произнесла хозяйка моей души, продолжая стоять ко мне спиной.
— Именно тебе… — произнёс я ломающимся от трансформации голосом, который стал грубее и ниже тоном. — И только тебе, Глаша! — Я шагнул вперед и, наконец-то, обнял её, крепко прижав к своему телу, уже ставшему мужским. — Как же давно я хотел это сделать, любимая! — прошептал я ей на ухо. — И сейчас меня уже ничто не удержит!