Товарищ мой

3

Рано утром мы с Пассаром Поползли вперед. На склоне Узкий выдолблен окопчик Средь засохшего бурьяна. Здесь легли мы, наблюдая За равниной. Перед нами Грустная земля застыла, Белым саваном укрыта... Из далекого оврага Вырывался красный выстрел. Выл снаряд. И беспрестанно Щелкали в бессильной злобе Рядом пули разрывные. Мы лежали, говорили Про таежные закаты, Про амурские уловы И про лодку-оморочку. Я сказал Максиму: «Знаешь, По легендам и преданьям, Бог войны и бог охоты Был один у наших предков». «Нет, война, — Максим ответил — На охоту не похожа: Зверя бил я добродушно, То был честный поединок. А теперь с врагом бесчестным, С волчьей стаей я сражаюсь, Новое узнав значенье Слова „зверь“. Смотри, товарищ, Вон спускается с пригорка Ворог. Он меня не видит, Но ему давно уж пулю Приготовили уральцы. И в стволе моей винтовки Тихо дремлет гибель зверя». Левый глаз нанаец сузил Так, что показалось, будто Он заснул. Но грянул выстрел, И опять открылись веки. И сказал Максим сурово: «Это двести двадцать первый Кончил жизнь благополучно» «Хорошо! — сказал нанаец. — День сегодняшний, однако, У меня прошел недаром. А теперь пойдем в землянку, Должен я письмо отправить Девушке своей любимой, Что живет у нас в селенье, Обучая в новой школе Маленьких детей нанайских. Я люблю ее так сильно, Что мне кажется порою — Эта сила заряжает Меткую мою винтовку». У коптилки, сотворенной Из снарядного стакана, Медленно писал нанаец Письмецо своей любимой.

4

В январе прошла по фронту Весть жестокая: убили Друга моего — Максима, Знаменитого Пассара. Меткие глаза закрылись, Руки твердые повисли. Обагрились алой кровью Синеватые странички Комсомольского билета. Девушка из новой школы, Как твое утешить горе? Он любил тебя так сильно, Как фашистов ненавидел.

5

Мы ушли вперед, на запад, Далека от нас сегодня Свежая могила друга. На земле освобожденной Снова лед прошел по рекам. И весенним днем прозрачным Шел я ходом сообщенья К пункту командира роты; Надо мной свистели пули, И равнина громыхала, Будто по железной крыше Ходят в сапогах тяжелых. Здесь увидел я сержанта С вороненым автоматом. Этот воин смуглоскулый Показался мне знакомым. «Ты нанаец?» «Да, нанаец». «Как зовут тебя?» «Пассаром Иннокентием. Я родом С дальних берегов Амура». «Ты давно уже на фронте?» «Нет, недавно. С той минуты, Как узнал о смерти брата, Меткоглазого Максима. Я ведь тоже комсомолец И ружьем владею с детства». ...Я припомнил край Восхода, Встречу с маленьким нанайцем И его рассказ короткий Про закон тайги суровой: «Если зверь на поединке Голову мою расколет, Брат пойдет по следу зверя И его догонит пулей». 1943

СИРЕНЬ

В окоп донес июньский день Умытых листьев шорох, И пахнет юная сирень Сильней, чем старый порох.. Хоть вдоль садов проходит фронт, Но все цветет в сирени: Село, и нежный горизонт, И голубые тени. Ты далеко. Тебя здесь нет. Но для тебя я снова Собрал трепещущий букет, Прохладный и лиловый. В снарядной гильзе он стоит В землянке батальонной, Холодным пламенем горит, Как будто спирт зажженный. Придут усталые друзья, — Им тут светлее станет. Любовь моя — сирень твоя Сияет и не вянет. 1943 Курск

ПАРТИЗАНКЕ

Московский день, торжественно обуглясь На дальних крышах, медленно погас, И повернул тяжелокрылый «Дуглас» Свой марсианский пулеметный глаз. Слилась с землей полоска горизонта. Что ж сердце вдруг сжимается в груди? То линия пылающего фронта, Наверное, осталась позади. Людей не видно — темная кабина, Лишь ползают приборов светляки. Тот край, куда летишь ты, не чужбина, Туда с востока движутся полки. Но по лесам сейчас бушует вьюга, И села нянчат горькую беду. Теперь не скоро встретим мы друг друга, Но я с боями до тебя дойду. И вот, когда мы встретимся с тобою, Все станет на места само собой: Ведь счастье на земле берется с бою И лишь тогда становится судьбой. 1943

ПОНЫРИ

Есть между Курском и Орлом Вокзал и станция одна — В далеком времени былом Здесь проживала тишина. Лишь временами гром и дым Врывались весело в вокзал: Зеленый поезд, шедший в Крым, Здесь воду пил и уголь брал. Здесь разливали молоко, Кур покупали впопыхах. Свисток. И поезд далеко, В полях, во ржи и васильках. Я снова в памяти найду Полоску розовой зари И эту станцию в саду, С названьем странным — Поныри. ...Мы взяли станцию зимой, И бой на север отошел, Туда, где линией прямой Стремятся рельсы на Орел. Но километрах в десяти Мы встали. Грянула весна. И ни проехать, ни пройти — Весной захлестнута война. В тиши прошли апрель и май, Июнь с цветами у траншей, Жил, притаясь, передний край Недалеко от Понырей. И грянул наконец июль. И пятого, в рассветный час, Снарядов гром, и взвизги пуль, И танки ринулись на нас. Огонь окопы бил внахлест, У блиндажа трещала крепь, И шла пехота в полный рост, За цепью цепь, за цепью цепь. Мы знали замысел врага: Лавина танков фронт прорвет, Загнется Курская дуга И в окруженье нас возьмет, И Курск, многострадальный Курск, Его кудрявые холмы, И к Сейму живописный спуск, И все, что полюбили мы, В тюрьме окажется опять, Изведав краткий срок весны... Нет, этот край нельзя отдать, Здесь насмерть мы стоять должны. Завыли бомбы. Черный вихрь Засыпал не один блиндаж. Приземистые танки «тигр» Передний край прорвали наш. Но все ж никто не побежал, Не дрогнули порядки рот, И каждый мертвый здесь лежал Лицом к врагу, лицом вперед. Стояли пушки на холмах, Почти у самых Понырей. Остались на своих местах Лежать расчеты батарей. Я позже видел их тела На окровавленной земле. Пусть в землю гаубица вросла — Снаряд последний был в стволе. Шел бой на станции. Кругом Железо, немцы, мертвецы. Но новой школы красный дом Решили не сдавать бойцы. Окружены со всех сторон, Они сражались. Здесь был ад. Но эта школа — детский сон, Уроки, пионеротряд... Что значило отдать ее? Ведь это значило отдать И детство светлое свое, И нас оплакавшую мать. В разбитый телефон сипя, Кровь растирая на лице, Огонь «катюши» на себя Безусый вызвал офицер. Лишь чудом он остался жив. Что думал он в тот страшный миг, Себя мишенью положив. Какую мудрость он постиг? Об этом я его спросил, Когда он выполз из огня. Он отвечал: «Я был без сил, В кольце сражался я два дня. Но я поклялся победить, Разбить врага любой ценой. Так жадно мне хотелось жить, Что смерть не справилась со мной». Всю ночь бомбили Поныри, Дорогу, станцию и мост. Ракеты, вспышки, фонари Затмили свет июльских звезд. Но та лучистая звезда, Что на пилотке носим мы, Она не гаснет никогда, При смене пламени и тьмы. И вот остановился враг В огне, в крови, в дыму, в пыли. На поле танковых атак — Столбы металла и земли. Наверно, курский наш магнит Притягивает их сюда. И танк идет, и танк горит И замирает навсегда. И снова лезут. И опять На танке танк, на трупе труп, И надо биться, жить, стрелять, Стирая пену с черных губ. Гремели в долах и лесах Бои с зари и до зари. Орел и Курск — как на весах, А посредине — Поныри. Как вьюга, леденил врагов Снарядов оголтелый вой, Среди цветов, а не снегов Нам было наступать впервой. Иди вперед, воюй, гори... После войны когда-нибудь Вернись в родные Поныри, Где начинал победный путь. Пройди на станцию, на шлях, Где страшный след сражений свеж. Какая сила в Понырях Железным сделала рубеж? Здесь не было ни гор, ни скал, Здесь не было ни рвов, ни рек. Здесь русский человек стоял, Советский человек. 1943

КУРСКАЯ ДУГА

В тургеневских охотничьих местах Воронки, груды мертвого металла. Здесь за день по двенадцати атак Отчаянная рота отбивала. А как бомбили нас! Не говори, — Такого в Сталинграде не видали. Всю ночь качались в небе фонари, Кровавым светом озаряя дали. С рассветом «тигры» шли на нас опять И вспыхивали дымными столбами, И приникали мы, устав стрелять, К горячей фляге пыльными губами. А все же удержали рубежи, В июльской битве оправдав надежды. Окопы на полях примятой ржи Проходят там, где проходили прежде, И на скелете пушки «фердинанд», Прорвавшейся на курские пригорки, Фотографируется лейтенант, И над пилоткой нимбом — дым махорки. 1943

ТРЕТИЙ ДОМ ОТ ВОКЗАЛА

Он летел на бомбежку того городка, Где прошла его легкая юность, Что была, как июньская ночь, коротка — Улыбнулась, ушла, не вернулась. Эту горькую цель слишком точно он знал, Наизусть — не по карте-двухверстке, — Привокзальную площадь и старый вокзал, Переулочки и перекрестки. Третий дом от вокзала — вишневый садок, Разноцветные стекла террасы. Не тебя ли будил паровозный гудок В синеве предрассветного часа, И не здесь ли ты сизых гонял голубей, Забирался на крыши упрямо, И не здесь ли родной неутешной своей Ты сказал: «До свидания, мама!» Ничего я не знаю — жива ли она. Может, прячется где-нибудь в щели... За тяжелые тучи уходит луна, Самолеты заходят на цели. Сжался в страшной тоске городок дорогой, И дрожат у вокзала березы. , Из твоих бомболюков одна за другой Отрываются бомбы, как слезы. 1943 Новгород-Северский

СВОБОДА

Наш мир был светел, юн и синеглаз, — Пусть были в нем и горе и печали, Какой свободой озарило нас! А мы, быть может, ей цены не знали... Но эти строки я теперь пишу В сырой землянке на переднем крае, На пальцы онемевшие дышу, Патроны слов в обойму подбирая. Ведем мы справедливую войну И видим рек кровавое теченье. Вот земли, побывавшие в плену, — Бледны, как человек из заточенья. Я много видел городов и сел, Разрушенных с жестокостью бесцельной, Я много писем у старух прочел От дочерей из Дрездена и Кёльна. Сражаясь с черной силою врага, Шагая через огненные годы, В бою узнали мы, как дорога, Как непреклонна русская свобода. 1943 Рыльск

В ОСВОБОЖДЕННОМ ГОРОДЕ

— Вы откуда, молодцы, Красной Армии бойцы? — Мы с востока, мы с востока, Мы сыны Москвы, Мы идем сплошным потоком Сквозь огонь и рвы. — А за что у вас медали — Отблеск золотой? — Сталинград мы защищали, Город дорогой. — Ну и сила! Сколько вас! А откуда вы сейчас? — Дальние и близкие, Севские и рыльские. А вон те танкисты-хлопцы — По приказу — конотопцы. Нас ведет святая месть — Сгинет ворог лютый. И столица в нашу честь Отдает салюты. — Ну, спасибо, что пришли, Что свободу принесли. — Не хвалите нас, родные. Похвалы — потом. Ведь у родины — России Мы в долгу большом: Мы поля и города Оставляли на года, На тоску-разлуку, На печаль, на муку. Нет с тех пор покоя До исхода боя. — Ну, попейте молока... — Нету времени пока. — Ну, зайдите на порог... — Мы спешим, мамаша. — Ну, прощайте, дай вам бог, — И рукой помашет. 1943 Нежин

СОВЕТСКИЕ ТАНКИ В БРЮССЕЛЕ

Я не знаю, где их подожгли. На Кубани, быть может... Иль за Доном Погибли носители русской брони, Был недолог их век, Но он славно и яростно прожит. И, уже запылав, Шли, Стреляли, Давили они. Немцы их захватили. Огонь вырывался со свистом. Даже к мертвым машинам С опаской сползались враги. Там, под люками, Черные руки сгоревших танкистов Крепкой хваткой сжимали Оторванные рычаги. Чтобы скрыть Свой провал и позор своего отступленья, Чтоб забыть, как гремит Между Волгой и Доном метель, Повезли их в Европу — Показывать для устрашенья, Так сгоревшие танки Приехали в старый Брюссель. Их на площадь поставили. Хрипло смеялись убийцы, А советские танки Стояли угрюмой стеной. И в глубоком безмолвье Смотрели на башни Бельгийцы. И, пока не стемнело, Старались пройти стороной. Ночь настала. Уснул грустный город немецкого плена. Груды стали уральской Мерцали под фландрской луной. Там, где шел Уленшпигель, Шагали захватчики в шлемах. Ночь пугала их всем: Темнотою, луной, тишиной. Рассвело. Что случилось? Нет башен стахановской сварки. Все покрыто цветами — Кровавыми сгустками роз, И гирлянды тюльпанов Горят непреклонно и ярко, И роса в лепестках, Словно капли искрящихся слез. Это были «КВ» Или верные «тридцатьчетверки», И казалось брюссельцам — Сейчас их броня оживет И над башней поднимется Парень В простой гимнастерке И на битву с врагами Бельгийский народ позовет. 1943

НА ДЕСНЕ

Наполнив каску голубой водой И голову лихую запрокинув, С улыбкой пьет гвардеец молодой Струю Десны — напиток Украины. Он, как вино, родную воду пьет, От радости и гордости пьянея. В дыму, в крови грохочет наш поход. Но чем трудней удача, тем вернее. Вокруг стоят осенние леса, Подернутые дымкой золотистой, И вновь на все лады и голоса В долинах эхо повторяет выстрел. Не зачерствело сердце на войне, Оно осталось чистым и влюбленным. Оно прозрачной говорит волне, Поющей и журчащей под понтоном: «Струись, плыви до милого Днепра И передай Владимирским высотам, Что скоро сгинет черная пора, Что мы идем с рассвета до утра И шаг наш богатырский схож с полетом». Жара, и пыль, и марш, и бой в лесу. Гвардеец снова надевает каску. Вода струится по его лицу, Прохладу отдавая, словно ласку. 1943