Товарищи

— Понятно.

— Откровенно тебе говорю: к Жутаеву ты зря цепляешься, он, брат, парень стоящий. Ну давай открывай цех.

Сережа пошел к двери, но Мазай продолжал сидеть.

— Не торопись, успеешь, — насмешливо сказал он. — Все равно доброго слова не заработаешь. Сегодня вон как мастер хвалил Жутая, что придумал эти дополнительные часы. А тебя даже и не вспомнил…

— Не подзуживай, ничего не выйдет. Я работаю не ради похвалы, — прервал его Сережа.

— …О тебе Селезнев даже не заикнулся, — продолжал Мазай, будто не слышал Сережу. — Словно потонул ты — и крышка. А Жутаю, глядишь, к Первому мая премию дадут. Так на дураках умники и выезжают.

— А тебе что? — возмутился Сережа. — Самому ехать не на ком? Не на тебе выезжают, а на мне. Ну и помалкивай! Обо мне не беспокойся, я сам о себе подумаю.

— Давай плыви! Попутного ветра! Дурака жалеешь, а он еще нос от тебя воротит.

Сережа решил прекратить неприятный разговор, который начал уже переходить в ссору.

— Откроешь цех или нет?

— Нет, — невозмутимо ответил Мазай.

— Ты что же задумал? Сорвать? Ничего не выйдет, даю слово. Только себе навредишь.

Послышались торопливые шаги. Во двор мастерских вошел запыхавшийся Жутаев. Увидев Мазая, он обрадовался и заспешил к цеху.

— Ты, оказывается, здесь, а я бегаю повсюду, ищу тебя. Целый час пропал!

— Ничего не пропал. Сегодня воздух вон какой хороший — на пользу пойдет.

— Знаешь, Борис, — сказал Сережа, — когда мы пришли сюда и искали Ваську, он, оказывается, был здесь.

— Ну да!.. — недоверчиво протянул Жутаев.

— Даю слово. Ты только со двора — он и спустился с площадки. В общем, все назло делает. И ключ не дает.

— Как, то есть, не дает? Давай, Мазай, открывай цех!

Мазай деланно рассмеялся и заговорил слащавым голосом:

— И открыл бы… да нельзя. Душевно рад помочь товарищам, да ничего не получается. Ключ-то у мастера, а у меня нет такого приспособления, чтобы без ключа открывать.

— Не притворяйся, Васька, и не ври! У тебя ключ! — прикрикнул на него Сережа.

Его поддержал Жутаев:

— Конечно, у тебя. Дмитрий Гордеевич днем сам мне сказал, что ключ будет у тебя. Брось, Мазай, это плохие шутки.

Мазай вспылил:

— Ты меня не пугай — «плохие шутки»! Нету у меня для вас ключа. Надо— сбегай к мастеру и возьми.

Желая показать, что он больше не хочет разговаривать, Мазай, слегка посвистывая, начал подниматься на загрузочную площадку.

— Оставайтесь, ударнички! — насмешливо бросил он сверху.

Сережа наклонился к Жутаеву и зашептал:

— Борька, ключ у него. Я уверен! Понимаешь?

— И я так думаю! А Селезнев болен.

— Этого так, по-моему, оставлять нельзя. Если узнаем, что Васька действительно соврал, не дал ключа, пойдем к Батурину и расскажем все. Проучить надо. Верно?

— Что верно, то верно. А вот сейчас мы с тобой в дураках оказались.

— Давай прижмем его и обыщем, — предложил Сережа. — Вдвоем справимся, он даже и не пикнет. Давай?

Жутаев махнул рукой:

— Ну его, связываться! Придется сегодня уйти, а завтра наверстаем. Пошли.

— Стоп! — Сережа хлопнул по плечу Жутаева. — У меня новый план появился, вот слушай.

Он зашептал на ухо Жутаеву.

— Здорово! Пошли, — ответил Жутаев и первым направился к выходу.

С площадки вагранки послышался насмешливый голос Мазая:

— Что, спать пошли, ударники?

— Спать, — словно нехотя ответил Сережа и слегка толкнул локтем Жутаева.

Вскоре после их ухода во двор вышел Селезнев. Мазай сразу же узнал мастера, но, желая показать свою бдительность, окликнул:

— Кто идет?

— Свои, — ответил мастер. — Вы наверху, Мазай?

— Отсюда виднее, Дмитрий Гордеевич. И тепло здесь — вагранка до сих пор горячая.

Мастер поднялся к Мазаю:

— Никто не работает?

— Нет. Один скучаю, товарищ мастер.

— И не работали?

— Нет. Приходили Сережка Рудаков да Жутаев, потоптались во дворе и отшвартовались спать. Я еще посмеялся над ними: ударнички, мол, говорю, шума много, а дела нет.

— А не знаешь, зачем Жутаев прибегал ко мне?

— К вам? Нет, не знаю. Может, хотел сказать, что не будут работать вечером?

— Разве он говорил об этом?

— Как вам сказать, товарищ мастер… говорить не говорил, да оно и так видно, о чем человек думает. Если бы хотели работать, работали бы.

— Почему ты всегда говоришь о своих товарищах только плохое?

— Так я же правду говорю, товарищ мастер: приходили, посидели часок, побалагурили, начали позевывать и ушли. Сказали, что отправились спать.

— Любишь ты говорить о людях плохое, а хорошего стараешься не замечать. И все это потому, что ты очень завистливый.

— Напрасно вы, товарищ мастер, на меня…

— Не перебивай! Выслушай старшего, а потом говори, если тебе позволят. Хорошего в людях ты не любишь, потому что в самом мало хорошего. Я бы никому в пример тебя не поставил.

— Ну чем же я плохой, товарищ мастер? Или работать стал хуже? Или еще что?

— Нет, работаешь ты ничего. Но этого мало, чтобы быть хорошим, человеком, настоящим советским человеком.

— Я тоже не из-за границы приехал. И паспорт советский в милиции получил.

— Это еще не все. Своим поведением, отношением к людям ты больше похож на старую мастеровщину, чем на советского рабочего. Очень много ты думаешь о себе и совсем мало о других. Не в ту сторону идешь, не туда, куда идти нужно, Василий Мазай.

Вдруг от окон литейки протянулись по двору широкие полосы света. Увидев их, Селезнев подошел к краю площадки — литейка была освещена. Это удивило мастера: