Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.

– Гюллинга еще неделю, а то и полторы не будет, - Лииса потрясла перед носом Акку своим указательным пальцем.
– Он будет до посинения пасти Мирбаха. Брестский мир, контрибуция и прочее, понимаешь?

Мирбах ходил по Москве и дул щеки, как посол Германии и, стало быть, кайзера. Он не обладал депутатской неприкосновенностью, потому что не был депутатом. Но вполне мог безобразничать так же, как и депутат, и даже похлеще: он был дипломатом, со всей вытекающей из этого свободой действий. Наивный усатый немец!

– Ну, и что?
– никак не огорчился Акку.

– Деньги все равно должны работать, а не под подушкой лежать. Ты сама подумай.

Какой бы ни была пьяной Лииса, а выгоду свою блюла туго.

Нетвердой походкой она ушла к себе в комнату, там пару раз упала, уронила кое-какую мебель, но вскоре вышла все с той же приклеенной улыбкой, держа в руке пять сотенных банкнот.

– Смотри, не обмани!
– сказала она Акку.

– Да когда я тебя подводил, подруга дней моих суровых?
– возразил он.
– Все, дело сделано, а теперь - спать. Чтоб я тебя до утра не видел и не слышал. Разве что, плохо будет - кричи, приду с тазиком.

Лииса развернулась к себе, пару раз икнула и утекла внутрь комнаты, как нечто желеобразное.

Пааси принес к ее запертой двери пустой тазик и кувшин с водой.

– Она, конечно, кремень, - объяснил он.
– Но в последнее время участились отравления несвежей осетриной. Жулье кругом, сбывает некачественный продукт.

Добавив из своих запасов еще пятьсот марок, Акку разложил их на столе перед Тойво и двумя пальцами подхватил расписку.

– Done, - сказал он.

– Ладно, - пожал плечами Антикайнен и собрал деньги в тощую пачку.

– Только на пустяки не трать - деньги все-таки революционные.

Ну, вот, теперь все, что зависело от него самого, Тойво сделал. Можно выдвигаться на поезд в сторону Костромы, ибо этот Буй всего-то в ста трех километрах от "сырой земли" (kostea - сырой, мокрый, maa - земля, в переводе с финского).

За окном сгустились сумерки, которые, таковыми останутся до самого утра. Пора белых ночей осторожно трогала душу каждого северянина, нашептывая, что даже ночи могут быть светлыми. А души отзывались легкой тоской по утраченной юности и призрачной надеждой: все будет хорошо.

Коварный враг растаял в темноте,

Момента ждет, чтоб сделать нам подлянку.

А рыцари давно уже не те:

Храпят в постели после бурной пьянки.

Так, где же звон мечей и стук копыт?

Заброшены в чулан стальные латы.

Ведь подвиг - он не должен быть забыт,

Совсем не здесь, совсем не так, ребята..

Живем во лжи и верим лишь деньгам.

Ой, не к лицу все это нам, учтите,

Я так хочу упасть к твоим ногам,

Взять и связать все порванные нити.

Мне века два назад родиться суждено,

Без страха, без упрека, без амбиций.

Налит коньяк, не выпито пока еще вино.

Прости меня за то, что я совсем не рыцарь... (стихи поэта Ивана Марьина).

Еще до полудня за Тойво заехала машина, в которой уже сидел пассажир: молодой мужчина в очень стильном двубортном костюме и модной кепке на русых волосах. На коленях он держал средних размеров саквояж и пальцами правой руки постукивал по нему, отбивая одному ему известный ритм какой-то песни.

– Зетцен зи зих, - сказал он, когда шофер распахнул перед Антикайненом дверцу машины, мол: можете садиться. И добавил по-русски.
– Я говорю по-немецки, как и было уговорено.

– А я - нет, - ответил Тойво. Что за пьяные выходки? Меньше всего ему хотелось учить немецкий язык, чтобы общаться.

Они поехали в сторону вокзала, Антикайнен едва успел через окно раскланяться с Зиновьевым, потом с Кировым, сердечно помахать рукой Эйно Рахья, кивнуть Виртанену, небрежно отмахнуть Лепола, Лехтинену и Пелтола, подмигнуть Токой.

– Меня зовут Тынис, - меж тем представился попутчик.
– Я от Бехтерева. Думаю, мы с Вами найдем общий язык.

Теперь Тойво в этом уже не сомневался - с эстонцем, как и карелом, можно договориться. Шутник, однако, этот Тынис.

На перроне было многолюдно, а саквояжем попутчик, как выяснилось, не ограничился. Из багажника машины было извлечен пугающих размеров рюкзак и выдвинут фанерный чемодан. Они подхватили все это и потащились к вагону.

Уже предъявляя проводнице билеты, Тойво огляделся по сторонам и кивнул стоявшей в кампании двух молодых людей женщине. Та, видимо, провожала их на тот же поезд, но в другой вагон.

– Ты будто на Северный полюс собрался, - растолкав весь багаж по багажным полкам, сказал Антикайнен.

– Потом в Семипалатинск, - кивнул головой Тынис.
– Экспедиция, понимаешь ли, научная.

– Семипалатинск!
– сказал Тойво, глядя на грязный вокзал через окно.

– Семипалатинск!
– повторил Тойво, посмотрев на старообрядца Дубалова.

7. Буй.

Антикайнен оглядел всех людей в своей плацкарте в поиске Тыниса - нету.

– Слушай, Николай, а со мной не было второго человека - эстонца, всего такого модного?

Дубалов окинул Тойво снисходительным взглядом, отражающим одновременно и понимание, и осуждение:

– Тебя, по-моему, как одного кто-то в поезд загрузил, так ты и едешь один.

– А кто грузил?

– Грузчики, - хмыкнул музыкант.
– Пес их знает - кто?

Тойво потер лоб и осторожно потрогал свою голову: может, дырка у него какая-то образовалась, и мозги нечаянно вытекли? Да нет, все в порядке, никакие аппараты Пильщикова не нанесли самой верхней части его тела сколь ощутимых увечий.

***

Едва они отъехали от Питера, Тойво на ломаном русском спросил у кондуктора:

– Когда поезд будет в городе Буй?

– А Буй его знает, когда приедем в город Буй!
– весело ответил тот.
– По расписанию только с Питера отходим. Ну, а дальше - как масть пойдет, то стоим, то едем, никакого порядка.

– Точнее: революционный порядок, - бегло сказал Тынис.

Кондуктор с опаской взглянул на него и поспешно испарился в коридоре. Тойво запер дверь, и они остались вдвоем с эстонцем в спальном вагоне.