Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.

– Пленум!
– ухмыльнулся Элоранта.
– Да кто ж позволит с трибуны об этом говорить?

– И я про то!
– сразу согласился Акку.
– Ну, у Тойво в друзьях Куусинен ходил, пока того не пристрелили. Нахватался либерализма.

– Да, Куусинен, еще тот фрукт. Был.

Последнее слово он произнес с какой-то долей сарказма. Пааси хотел, было, уточнить, что, мол, тот имеет в виду, но передумал.

Однажды теплым августовским вечером Тойво встретился с Пааси, когда тот возвращался от несчастного, всего в слезах, петербургского судьи еще со времен царя с "незапятнанной репутацией". Слабость Акку питал к разного рода юристам и законникам. Его коллеги грабили барыг, он же специализировался на другом контингенте.

На самом деле встреча, конечно, была совсем неслучайной. Тойво долго выслеживал Пааси и теперь, как бы невзначай, объявился на пути. Они поговорили о том, о сем, а потом Антикайнен высказал идею:

– Почему бы вам не написать письмо от вашей коммунистической ячейки самому вождю?

– Какому вождю?
– удивился Акку.
– Какой коммунистической ячейки?

– Ну, вождь у нас один, а у вас одна коммунистическая ячейка.

Пааси задумался на несколько секунд, которые сбились в кучу и выдали несколько минут молчания.

– Письмо Ленину от вас, кто у товарища Элоранты учится быть настоящим коммунистом, - наконец, подсказал Тойво.

Акку продолжал молчать, но весь его внешний облик говорил, да, что там, говорил - он вопил, что Акку думу думает.

– И что написать?
– выдал он, выказывая недюжинную сообразительность.

– "Спасибо за наше счастливое детство" - вот что, - рассердился Тойво.
– В общем, что хочешь, то и пиши. Пока. Я пошел.

Он удалился на несколько шагов, но потом обернулся и проговорил:

– Если никто ничего не будет делать, то мы так и останемся спать в казарме на досках.

Разговор с Антикайненом подействовал на Пааси очень позитивно: всю дорогу до своей арендованной комнаты в коммунальной квартире он сочинял письмо Ленину. Акку сжимал кулаки, еще носившие на костяшках следы судейской крови, и иногда тряс ими в воздухе над головой, словно угрожая пролетающим по своим делам воронам и клубящимся голубям.

На следующий день, когда все оппозиционеры собрались у Элоранта, Пааси сказал во всеуслышание:

– Я написал письмо Ленину о положении простых финских революционеров в Питере. Сейчас зачитаю.

Письмо было написано по-русски, поэтому стиль не отличался изяществом, зато был эмоционален и искренен.

"Дорогой Вождь!" - многообещающее начало.
– "Мы спим, где попало. Надо перестрелять всю зажравшуюся финскую партийную верхушку, а остальных из верхушки не трогать. Они - не большевики, а меньшевики. Бежали из Финляндии в 1918 году, бросив своих товарищей. Имели буржуазное образование. И, вообще, да здравствует красный террор!"

Товарищи-оппозиционеры сразу же захлопали в ладоши, а Войтто призадумался и поскучнел. В таком виде послание можно отправить какому-нибудь вождю североамериканских индейцев, а не лидеру мирового пролетариата.

– Идея с письмом верная, вот содержание надо как-то подправить.

– Ну, я не возражаю, - пожал широкими плечами Пасси.

Пюлканен, считающий себя другом семьи Элоранта, и чрезвычайно гордящийся тому, что помимо "Капитала" Маркса прочитал еще несколько книг, восторженно произнес:

– У тебя, товарищ Войтто, должно получиться не хуже, чем у "Буревестника Революции" Максима Горького. Мы, кстати, не так давно встречались с ним в санатории на Сайме, он был совершеннейше без ума от нашей суровой природы.

Элоранта отвернулся и скривился: что-то не хотелось ему писать письма ни Ленину, ни вождю - никому.

– Ладно, - он махнул рукой.
– Только подпись придется все-таки Акку поставить - от меня, члена ЦК, это письмо будет выглядеть как-то некорректно.

– И я подпишусь!
– радостно проговорил Хагглунд.

– Все, больше никому подписываться не надо, не то это получится послание от организации и пойдет на рассмотрение по другим инстанциям, - пресек остальные попытки Элоранта.

Он взял перо и бумагу, задумался на мгновение и принялся писать, иногда сверяясь с оригиналом. А народ в это время, взбудораженный новыми перспективами, оживленно переговаривался. В основном, конечно, все разговоры сводились к критике и сплетням.

Братьев Рахья обвиняли в подлогах, коррупции, контрабанде, изготовлении фальшивых денег, пьянстве и "экстравагантном поведении". Досталось и Ровио, и Гюллингу, и даже Зиновьеву - всем досталось, даже удивительно, как с такими людьми они делали финскую революцию. Может, потому и не сделали? О Куусинене деликатно помалкивали, потому что он считался покойником - стало быть, ни слова об усопших.

Вероятно, именно после этого злополучного письма у оппозиционеров созрела устойчивая идея приступить к силовому действию. Товарищ Элоранта уже никак не мог повлиять на исход, вероятно, потому что непроизвольно перестал быть идейным вдохновителем. Им стал кто-то другой.

Кто? Исключая традиционного в таких вопросах деда Пихто, можно было включить в "список подозрительных лиц" всего несколько человек. Антикайнен, сам того не разумея, оказался тем проводником, который донес до недовольных товарищей мысль: пора действовать. К тому же в начале августа в Финляндии на совещании офицеров, связанных со стратегией оборонительных и наступательных действий в отношении России, была высказана идея, заключающаяся в необходимости физической ликвидации руководителей коммунистической партии Финляндии.

Войтто Элоранта было важно самому присосаться к партийной кормушке, ему не столь уж хотелось кардинально что-то менять, тем более, чтобы какие-то курсанты смогли спать на мягких перинах и есть в ресторациях. Гражданская война идет - какая уж тут роскошь для всех? Только для избранных.

С другой стороны генерал Маннергейм никак не мог забыть уплывших из страны миллионов, без которых его действия в Карелии оказались не столь эффективны.

А в России Феликс Эдмундович Дзержинский никак не мог добиться кооперации с финскими товарищами, объявившимися в северной столице в 1918 году. Чтобы чувствовать себя в безопасности нужно самому управлять этой безопасностью.

Пока еще не воскресший Отто Куусинен не хотел новых покушений. Ему нельзя было объявляться живым без каких-то гарантий для себя и своего здоровья. Такие гарантии можно было получить, только продемонстрировав свою силу и влияние.

Ну, а оппозиция в виде финских курсантов школы командиров - это всего лишь орудие, они - исполнители, в том их несчастье.

31 августа 1920 года в клубе имени Куусинена открылась очередная партийная конференция. В силу разных причин самые главные финские вожаки, которые непременно должны были здесь быть, не собрались: у кого-то болел живот, кто-то неожиданно укатил в Москву, кто-то вовсе позабыл. Вот ведь какое чутье у партноменклатуры высшего эшелона!