Трагедия адмирала Колчака. Книга 1

В Самаре существовала беспартийная военная организация во главе со шт.-кап. Галкиным, установившая некоторые отношения с местной группой эсеров. Силы её были слишком недостаточны для самостоятельного активного выступления [311] . Чешский генерал Чечек в своих воспоминаниях подчёркивает, что он и Брушвиту, и ранее прибывшему из Самары делегату говорил: «Мы в Самару войдём, но задерживаться в Самаре не будем, ваша организация это должна знать» [«Воля России». VIII, с. 257]. В то время как Брушвит вёл «политические» разговоры с чехами в Пензе, Климушкин прощупывал местные партийные организации. Представители соц.-дем. ему ответили, что «местная организация принципиально разделяет позиции эсеров и является «сторонницей активной борьбы с большевиками», но в силу позиции Центр. Комитета партии вынуждена «воздержаться от активного участия в борьбе с большевиками» [«Воля России». VIII, с. 224]. Пошли эсеры «на всякий случай» и к кадетам. Представители местного губернского комитета задали интервьюерам вопрос: «Есть ли у Вас сведения, что чехи пробудут на Волге так долго, как это потребуют наши русские интересы?». Климушкин ответил: «Ни сведений, ни уверенности в этом у нас нет». Тогда председатель Комитета Подбельский заявил: при таких условиях кадеты будут считать организацию такого предприятия опасной [312] . Согласилась поддержать эсеров только группа народных социалистов [там же. с. 225–226].

311

Галкин был командирован штабом Добр. ар., но связей с последней не имел. Посланная позже из Добр. армии в Сибирь делегация во главе с ген. Флугом в марте не могла Галкина разыскивать в Самаре [«Отчёт о командировке». — «Арх. Рус. Рев.». IX, с. 249].

312

Член партии к.-д. Соловейчик в своей брошюре «Борьба за возрождение», изданной в 1919 г. в Ростове-на-Д., говорит, что в середине мая к эсерам и кадетам в конспиративном порядке обращался французский консул Жано с предупреждением, что надо быть готовыми к свержению советский власти. Встречено было это сообщение скептически.

Совершенно непонятно при таких условиях заявление Лебедева (в упомянутом докладе), что власть в Самаре была вручена Комитету У.С. «по единогласному решению всех политических партий и общественных организаций» [с. 15]. Таково было решение только партии соц.-революционеров. На происходившем в Самаре 5 августа съезде членов партии, бывших на территории У.С., член самарского Комитета Голубков рассказал, что при обсуждении в Комитете вопроса об организации власти выявилось два течения: одно высказалось за создание коалиционной власти, включая к.-д., другое — за власть только членов У.С. «Остановились на последнем. С этим согласились и ЦК, и поволжские организации». Эсеры подменили, комментирует большевицкий историк, «намеченную в Москве Директорию «учредиловкой»». Эту «измену» позиции «Союза Возрождения» с.-р. Веденяпин на съезде объяснял так: ««С.В.» предполагал создать власть, основанную на военной (?) диктатуре, для чего имелось в виду выделить триумвират с неограниченными верховными полномочиями. Такая власть в настоящее «время не встретила бы поддержки со стороны населения» [313] .

313

Владимирова. С. 323–324. Автор пользуется протоколами съезда.

На деле всё было ещё проще. Пришли чехи и взяли Самару, «как граблями сено», по выражению Чечека [«Воля России». VIII, с. 211], — большевики сдали Самару почти без боя [314] . В операциях под Самарой приняли участие и местные военные организации, и «партийные силы». О последних подчёркнуто говорил на съезде Веденяпин. А мемуаристу Николаеву уже кажется, что Самара была взята «офицерскими и крестьянскими боевыми дружинами» до прихода чехов [«Воля России». VIII, с. 235] [315] .

314

При взятии Самары у чехов было убито 7 человек; большевики потеряли 30.

315

Помещая тут же воспоминания Чечека, редакция журнала даже не сделала оговорки.

6 июня Комитет членов У.С. объявил о свержении советской власти и о принятии им на себя функций высшей государственной власти: «Собравшись в нашей штаб-квартире в 5 час. утра, — рассказывает Климушкин, — мы, все 5 членов У.С. (Вольский, Брушвит, Климушкин, Фортунатов, Нестеров), основная пятёрка, взявшая на свою ответственность организацию вооружённого движения, сейчас же отправились в городское самоуправление и вступили в исполнение своих обязанностей» [с. 231]. Несколько по-другому изображает этот момент в своих воспоминаниях изменивший «учредиловцам» с.-д. Майский. С довольно злой иронией он говорит: «Вышепоименованная пятёрка в чешском автомобиле и под чешской охраной была доставлена в здание городской Думы и здесь объявила себя Правительством» [с. 60]. Но и сам Климушкин на митинге в Самаре в начале сентября 1918 г. излагал обстоятельства, при которых появилось Самарское правительство, приблизительно так, как изображает Майский: «Когда мы ехали в Городскую Думу для открытия Комитета в автомобилях под охраной, к сожалению, не своих штыков, а штыков чехословаков, горожане считали нас чуть ли не безумцами… В первые дни мы встречались с величайшими трудностями… Реальная поддержка была ничтожна, к нам приходили не сотни, а только десятки граждан. Рабочие нас совершенно не поддерживали» [Владимирова. С. 324].

3. Народная армия

Народная власть в Самаре была поддержана «лишь небольшой кучкой интеллигенции, офицерства и чиновничества» (слова Брушвита на митинге). В беседе с самарскими кадетами Климушкин высказывал уверенность, что чехи «неизбежно задержатся на Волге долго» и «будут искать контакта с русскими силами». И всё же надо было быть готовым к тому, что чехи, согласно директивам свыше, покинут Самару. Единственной реальной вооружённой силой, которая могла быть в руках объявившего себя верховной властью Комуча, являлись на самом деле только добровольческие военные организации, т.е. фактически ставку эсерам приходилось делать на офицерскую среду. Что такое офицерство военного времени? Это — пёстрый конгломерат, включающий все оттенки русской интеллигенции; эта её органическая часть, в своём политическом и бытовом облике имевшая мало общего подчас со старым кадровым составом офицерства. Прежде всего, это новое офицерство было демократично. Его политические симпатии были столь же разнородны, как разнородно и всё общественное мнение.

Самарское офицерство в большинстве, конечно, было беспартийно. Это вовсе не значит, что оно было «политически индифферентно», как думает Климушкин: «Плохо разбираясь в политике, оно было равнодушно к тому, с кем идти, лишь бы только драться с большевиками и поскорее их свергнуть» [с. 227]. Патриотический лозунг покрывал партийные знамёна. Поэтому даже несочувствующая старому Учр. Собр. офицерская среда откликалась на предложение совместного выступления и поддерживала Комуч, возглавивший антибольшевицкое движение на Волге. Она приняла знамя Уч. Собрания, шла под водительством членов У.С., но делала прежде всего патриотическое, а не партийное дело. Едва ли в сердце у каждого был как бы заранее выгравирован лозунг — «военная диктатура», которым поступиться заставила лишь тактика.

Психология офицерства достаточно отчётливо выступает в воспоминаниях кадрового офицера полк. Степанова, напечатанных в кн. I «Белого Дела» («Симбирская операция»). Степанов командовал 1-м чехословацким стрелковым Яна Гуса полком [316] . Лебедев дал ему такую характеристику в своих записях: «Симбирск 26 июля… Сегодня ночью… Мы сдружились — я и Степанов… В нём мне чувствуется (не ошибусь ли?) глубокий демократ, человек, бесконечно любящий Россию, и человек с огромной волей. Я стал ему говорить о своей заветной мечте — походе на Казань, Н. Новгород, Москву. Степанов весь загорелся… Мы переживали чудные минуты… Жали руки и заключали союз: идти на Москву, сделать всё возможное, чтобы эта мечта превратилась в действительность» [с. 133]. Свои личные переживания Степанов излагает, приводя беседу под Уфой с одним из своих знакомых, «членом правого крыла кадетской партии». Последний говорил: «Монархические принципы так заплёваны и загажены, что вряд ли встретят какой-либо отклик среди народа… Потому, как это ни тяжело признать, монархические лозунги, если вы их выбросите, — потерпят фиаско. Мой совет вам вести деятельную борьбу под флагом восстановления попранных прав 1-го всер. Уч. Собр.». «Долго думать не приходилось, — добавляет автор воспоминаний, — так как единственной реальной силой фактически были чехословаки, которые не сделали бы ни одного шага для борьбы с большевиками под монархическим лозунгом» [317] [с. 85]. Очевидно, Степанов, демократически настроенный, никогда не предлагал положить свой живот «во имя славного дела партии с.-р.», как выразился однажды Вольский. Неизбежно между руководителями партийной эсеровской политикой и этим идейным офицерством (легко сказать «реакционным офицерством!») всё глубже и глубже сказывалось расхождение. Вместе с тем начиналось со стороны офицеров и тяготение в Сибирь.

316

Между прочим, он рассказывает, что ещё в Тамбове, где чехословацкий корпус сосредоточился всеми своими силами эшелонами, он предлагал заместителю Масарика Богдану Павлу выступить на Москву. Но предложение это сочувствия не встретило.

317

Автор рассказывает о посещении полк. Чечека в Уфе депутацией от уфимского «монархического объединения» во главе с гр. Толстым. После его ухода Чечек в довольно грубой форме стал говорить: «До сих пор ко мне не явился ни один монархист, который предложил бы мне свою жизнь и силы для освобождения своей Родины от германских ставленников». Если Степанов верно передаёт квалификацию Чечека, то, по-видимому, последний не совсем разобрался в составе делегации, бывшей у него. Надо предполагать, что дело идёт о гр. Толстом — известном уфимском земском деятеле, члене первой Госуд. Думы, редакторе «Уфимской Жизни», погибшем в качестве заложника в Сарапуле. Он принадлежал к партии к.-д. [Гутман. — «Белое Дело». III, с. 149; «Памяти павших». С. 62–63].

* * *

Господствовавшее среди офицеров настроение смущало самарских эсеров. «Мы ясно видели, — пишет Климушкин, — что офицерская среда чужда нам, положиться на неё целиком мы не можем. Но мы так были уверены в силе демократии, в силе тех масс, которые шли за нами, что офицерские планы нас не очень пугали» [с. 227]. Не столько эта уверенность, сколько сознание, что без офицерства бороться нельзя (слова с.-р. Утгофа), заставило с самого начала пойти на создание коалиционного военного штаба во главе с полк. Галкиным, которому были вручены «чрезвычайные уполномочия» при формировании армии и командовании военными силами [приказ № 1]. В штаб вошло 5 групп. Их так определил на партийном съезде докладчик, один из работников штаба, Грачев: 1) соц.-рев.; 2) беспартийные офицеры, организовавшиеся в подполье и работавшие с соц.-рев.; 3) беспартийные и неорганизованные офицеры; 4) организованные ещё в подполье монархисты; 5) офицеры из Поволжского большевицкого округа. Главнокомандующим войсками Комуча был назначен чешский полк. Чечек.

Создавая армию, Самарское правительство начало с принципа добровольчества, приказ о чём был издан в первый же день [приказ № 2, 8 июля]. Отличительным знаком новой армии была принята георгиевская лента наискось околыша. Этим выражалась «идея беззаветного мужества». Эсеровские политики, публицисты и историки обычно в довольно восторженных тонах говорят о Народной армии и о поддержке, которую Комуч встретил в массах. «Характерно, что большевики замалчивают в своих газетах наше грандиозное восстание, — записывает Лебедев 26 июля. — Оно понятно, Учредительное Собрание и Народная армия так страшны для них, так популярны, что даже руганью сопровождаемые о них сведения являются пропагандой в нашу пользу». «Это ведь не Скоропадский с Красновым и Алексеевым», — патетически заключает автор свою тираду [с. 125].

В действительности же добровольчество не дало ожидаемых результатов. Ген. Болдырев, прибывший в начале августа в Самару, исчислял количество этих добровольцев в 3000 человек. Майский, бывший министром труда в Самарском правительстве, доводит число добровольцев до 5–6 тыс. Эти добровольцы вместе с чехами (3–4 тыс.) [318] и выносили всю тяжесть борьбы… Комуч вынужден был перейти к принудительной мобилизации всех родившихся в 1897–1898 гг. Население «предпочитало мобилизации», — утверждает Лебедев. После захвата Казани (7 августа) власть Комуча простиралась на губернии Казанскую, Самарскую, часть Уфимской и Симбирской. К моменту приезда Болдырева число мобилизованных определялось в 50–60 тыс., среди которых, по словам Болдырева, вооружённых бойцов насчитывалось лишь 30 тыс. Действительная сила превышала 10 тыс.

318

Позже число чехов на всех волжских фронтах, по-видимому, доходило до 10 тыс.

Можно было продекламировать, как это сделал на крестьянском съезде появившийся 20 сентября в Самаре Чернов: «Народная армия должна быть мужицкой» [«Вест. Ком. У.С.», № 63]. Но крестьяне в армию не шли [319] или шли неохотно. Это общий голос, а не только злопыхательство Майского, в своих воспоминаниях утверждающего, что объявление мобилизации сразу «испортило отношение между крестьянством и новой властью» [с. 158]. Данное мероприятие было воспринято крестьянством как покушение на свободы от всяких государственных повинностей, которые, казалось им, только что были завоёваны [с. 134]. Эти мобилизованные были глубоко заражены — дополняет со своей стороны Болдырев — тем «общим отвращением ко всяким жертвам государственного порядка, которое тогда резко проявлялось со стороны городского и деревенского обывателя» [с. 31]. У нас имеется аналогичное авторитетное свидетельство соц.-рев., участвовавшего, как и Майский, в строительстве самарской власти, попавшего из Уфы в Советскую Россию, но не принёсшего покаяния. Это Утгоф, начавший было печатать в «Былом» очерки из деятельности «учредиловцев» на Волге. В первом очерке он с достаточной категоричностью говорил, что борьбу вели чехи и добровольцы: «Народная армия лишь отягощала казну». Причину неудачи Утгоф видел в отвращении населения к жертвам — будь то власть советов, Учред. Собрания, Колчака [с. 16]. Оценки Утгофа совпадают с выводами Болдырева: «Народная армия… представляла боевой материал весьма невысокого качества и являлась скорее обузой, требовавшей значительных средств на её содержание». К тому же организационные увлечения приводили к обычному бюрократизму: молодой капитан, начальник одного из главных управлений армии имел штаб в 65 человек и… «почти никакого имущества» [с. 57].

319

Крестьянские отряды, не отличавшиеся, однако, большой устойчивостью, были в Вольске и Николаевске.