Трагедия адмирала Колчака. Книга 1
Шрифт:
Лебедев своим вмешательством остановил убийство. Но ведь не всегда при таких сценах присутствовали «особо уполномоченные», да ещё облечённые безапелляционной властью!.. [358] Другая картина изображена Лебедевым в дневнике от 23–25 июля:
«…большевики снова ушли вверх, увозя с собой двух наших молоденьких солдат, захваченных врасплох и без оружия в одной из крайних хат.
А наутро мы нашли их на другом берегу Волги мёртвыми, с отрезанными ушами, носами, половыми органами и выколотыми глазами.
Бедных мальчиков отвезли в Самару. Вольский приказал опубликовать все подробности этого зверства во всенародное сведение, а товарищами их овладело дикое чувство ненависти» [с. 112].
358
Рабочие на Ижевском заводе также требовали расстрела коммунистов… Пришлось протестовать ижевскому Совету — не должно быть смертной казни при подлинно демократическом быте [Ижевск в огне гражданской войны. Ижевск, 1927]. Такую чисто «стихийную месть» большевицкие мемуаристы отмечают и при крестьянском восстании в Красноуфимском уезде; большевиков убивали вилами, косами, камнями. Это было ещё до организованного «белого террора» [Рабочая революция на Урале. Екатеринбург, 1921, с. 73–74].
Это дикое чувство овладевало и чехами, хотя среди них, как оказывается, 3/4 были социалистами. Социалисты не могли побороть, однако, ни чувства мести, ни чувства национальной ненависти, которая выступала, когда
359
Позже д-р Павлу в статье о пленных, напечатанной в «Чехословацком Дневнике», № 26 (31 января 1919 г.), объяснял ненависть солдат жестокостью, которую в боях проявляли мадьяры, находившиеся в рядах большевицких войск. Не без остроумия он их называл «шовинистскими интернационалистами».
Майский регистрирует такую, по-видимому, правдивую сцену, виденную им в Казани днём 7 августа в центральной части города:
«Я был невольно увлечён людским потоком, стремительно нёсшимся куда-то в одном направлении. Оказалось, все бежали к какому-то большому четырёхугольному двору, изнутри которого раздавались выстрелы. В щели забора можно было видеть, что делается на дворе. Там группами стояли пленные большевики: красноармейцы, рабочие, женщины и против них чешские солдаты с поднятыми винтовками. Раздавался залп, и пленные падали. На моих глазах были расстреляны две группы, человек по 15 в каждой. Больше я не мог выдержать. Охваченный возмущением, я бросился в социал-демократический Комитет и стал требовать, чтобы немедленно же была послана депутация к военным властям с протестом против бессудных расстрелов. Члены комитета в ответ только развели руками: «Мы уже посылали депутацию, — заявили они, — но все разговоры с военными оказались бесплодными. Чешское командование утверждает, что озлоблению солдат должен быть дан выход, иначе они взбунтуются»» [с. 26–27].
Можно возмущаться вслед за Майским, можно негодовать на несовершенство человеческой натуры, её примитивной психологии, но придётся признать, что на территории демократической власти этих насилий было не меньше, чем в других местах, и что не одно «реакционное русское офицерство» повинно в них. Нам только и надо констатировать факт, что и Поволожье носило в себе все отрицательные стороны гражданской войны. За общие грехи приходится принимать и общую ответственность.
Надо ли говорить, что формально Самарское правительство не только не потакало этим мрачным сторонам гражданской войны, но посильно с ними боролось. Однако и здесь неосторожные слова отдельных агентов власти могли потворствовать разнузданности страстей. Тем, кто так строг к другим, надлежит прежде всего быть строгим в отношении себя. Тот же Лебедев, получивший от Комуча неограниченные полномочия как по гражданской, так и по военной части [с. 97], очень гордился впоследствии тем, что он где-то остановил начавшийся еврейский погром [360] . Но экспансивный политик был в действительности крайне неосторожен в своих официальных призывах к населению. Вот пример. В Казани в газете «Народная Жизнь» [№ 2] появилась за подписью Лебедева грамота следующего содержания: «Граждане! Крестьяне! Беззаконная грабительская советская власть низложена… Не бойтесь ничего, расправляйтесь сами с этими негодяями»… [Владимирова. С. 334]. 12 августа в обращении к Комитету членов У.С., опровергая «подлую ложь» о расстрелах пленных, Лебедев объявлял: «…комиссарам мы пощады не дадим и к их истреблению зовём всех, кто раскаялся, кого насильно ведут против нас» [«Воля России. VIII, с. 162]. Под видом большевика можно было каждого отправить на тот свет — ведь именно в этом обвиняли агентов власти в период «генеральских диктатур». Положение последних было сложнее, ибо не всегда там можно было отделить большевиков от других «левых» противников — от социалистов другого типа: они подчас действовали вместе против диктатуры «черносотенных генералов».
360
«Дни».
На Волге этого прискорбного явления русской общественности не было. Здесь демократия (в лице с.-р. и отчасти с.-д.) боролась с большевиками всеми средствами. Эту борьбу поддерживала «буржуазия», не сочувствовавшая лозунгам борьбы. В значительной степени прав Майский, деливший население этой территории на две части: «государственно мыслящую» и «большевицкую». Так было, по крайней мере, на первых порах.
Итак, власть Комуча volens-nolens должна была нести ответственность за всё, что делалось от её имени, — во всяком случае в тех пределах, в которых отвечает власть всех других временных противобольшевицких государственных образований. «Самарская армия вела себя не лучше, чем сибирская», — должен признать Ракитников. Я нарочно беру свидетельство известного деятеля партии с.-p., а не коммуниста. Карательные экспедиции мало чем отличались от аналогичных актов в других местах и при наличии власти, у которой не было ни такого сочувствия, ни такого влияния среди населения. «На крестьянском съезде 18 сентября, — говорит Ракитников, — волостные делегаты один за другим рассказывали о порках и экзекуциях под видом розыска большевиков на почве мобилизации и возмездия за аграрное движение 1917 г.» [с. 25]. «Бесчинства карательных отрядов, — утверждает другой с.-p., Утгоф, — не встречали противодействия и озлобляли население» [с. 37]. Даже «Вест. Ком. У.С.», смягчая выступления крестьянских делегатов, изображал доклады с мест в довольно мрачных тонах, напр., из Поповской волости: «После переворота новая власть стала пускать нагайки»… «Порка» в широких размерах применялась при мобилизации [361] — при отказе крестьян давать рекрутов; Кроль утверждает, что иногда и «добровольчество» не обходилось без этой меры воздействия [с. 62]. Майский заявляет, что в подобных упражнениях принимали участие «не только черносотенные офицеры, но и представители эсеровской партии, посылаемые Комитетом в деревенские районы для урегулирования столкновений, возникших в связи с мобилизацией» [с. 183] [362] . О «порках» в Бузулукском уезде рассказывает ген. Сахаров [«Белая Сибирь». С. 9] и многие другие. Мы готовы не верить диким «похвальбам» о расстреле 900 новобранцев в день сдачи Самары или 120 пленных красноармейцев на ст. Чишма [363] . Мы можем ослабить оценку подавления восстания в Сибирском полку, даваемую Майским [с. 163], или докладов полк. Галкина об обстреле артиллерийским огнём непокорных деревень [364] ; мы пройдём мимо захвата заложников Комучем в ответ на такую же меру большевиков [Кроль. С. 136] [365] — фактов и так будет не мало. Читатель, может, избавит меня от регистрации и нанизывания их один за другим. Это отчасти сделано в книге с.-р. Буревого «Распад» на с. 31–32. Будет в летописях самарских и наказание плетьми
железнодорожных рабочих на ст. Иман 10–15 сентября, и расстрел городского головы с.-р. Горвица — факт аналогичный, если не худший, повешению ат. Красильниковым канского городского головы в Сибири. Будет в этих летописях и жестокое усмирение рабочего восстания в фабричном центре Иващенкове, где, по словам Майского, на основании данных, полученных им от «ряда достоверных свидетелей», было убито несколько сот человек [с. 184] [366] .361
«Порки» отказывавшихся при мобилизации, по-видимому, наблюдались и у ижевцев [«Ижевск в огне». С. 70].
362
Майский называет и имена.
363
Об этом рассказывает [с. 11] в своей сумбурно написанной брошюре «Сибирские авантюры и генерал Гайда» (Прага) Бор. Солодовников (офицер с «революционным прошлым»).
364
Ясно, что мобилизация в Самаре вовсе не происходила «по системе воззваний и уговариваний», как неверно в своё время информировали Деникина [III, с. 97].
365
Сообщение Кроля вполне подтверждается рассказами Старынкевича, говорившего мне, что в период Уфим. Совещания Роговский вёл с ним на эту тему беседы. Но Сибирское правительство отказывалось ввести институт «заложников».
366
У большевицких историков эта цифра неизбежно, конечно, вырастает: «белые из общего числа рабочих около 6000 человек вырезали 1500» [ссылка на сообщение «Приволжской Правды», 27 окт. — Владимирова. С. 321].
Если подойти к оценке этих фактов с точки зрения, с которой обычно подходят представители революционной демократии к аналогичным явлениям на территории Сибирского ли правительства — этого «гнезда реакции» — или Правительства адм. Колчака, или ген. Деникина, то одним из реакционнейших правительств придётся признать Правительство Комитета членов Учр. Собрания [367] .
И совсем неуместной становится претенциозность этой власти. Когда упомянутая выше казанская рабочая конференция постановила затребовать от представителей власти объяснение по поводу арестов членов конференции, «чрезвычайные уполномоченные» Правительства, Лебедев и Фортунатов, ответили: «Власть, исходящая из всенародного голосования, никаких требований от частных групп населения не принимает и впредь отнюдь не допустит, не останавливаясь для того перед мерами строгости» [«Кам.-Вол. Речь», 4 сен.; Владимирова. С. 335]. Рабочие ответили восстанием. Оно было быстро ликвидировано. «По всем местам, — в эпическом тоне рассказывает В.Г. Архангельский, — был расклеен приказ начальника гарнизона ген.-лейт. Рычкова и командующего войсками Степанова о том, что «1) в случае малейшей попытки какой-либо группы населения, и в частности рабочих, вызвать в городе беспорядки… по кварталу, где таковые произойдут, будет открыт беглый артиллерийский огонь; 2) лица, укрывающие большевицких агитаторов или знающие их местонахождение и не сообщившие об этом коменданту города, будут предаваться военно-полевому суду как соучастники»» [«Воля России». X, с. 148].
367
Если послушать большевиков, то самый большой «разгул ногайки» наблюдался в Ижевске. В тюрьмах избивали, прокалывали штыками и т.д. [«Ижевск в огне». С. 80].
Очевидно, в данном случае это не было произволом военного командования. Так проявляла свою «твёрдость» уже сама демократическая власть.
Глава четвёртая
Сибирское правительство
1. На Дальнем Востоке
От власти «демократической» вернёмся к той власти, которая создалась в Сибири и которую самарские правители окрестили «реакционной». Мы остановились на том моменте эволюции сибирской власти, когда наряду с Омским правительством центральной властью для Сибири объявили себя члены восточного комиссариата во главе с Дербером.
Так называемое дерберовское Правительство до свержения власти большевиков в Зап. Сибири фактически большой деятельности не проявляло: его харбинские агенты горько жалуются на «полнейшее неведение» того, что творится на Востоке» (например, письмо Неупокоева). Даже из Владивостока член Правительства Захаров пишет о «полном отсутствии информации» о деятельности Правительства в Харбине. Называя себя Правительством, распределив министерские портфели, вплоть до военного (Краковецкий), оно жило в вагоне, предоставленном ему Хорватом. Министры не делали никаких выступлений, жили как частные люди, по-видимому ни во что не вмешиваясь, не располагая «никакими средствами» [368] и «никаких претензий» ни на что не предъявляя. Так характеризовал Правительство Дербера в харбинский его период на допросе адм. Колчак [с. 114].
368
Некоторую денежную помощь оказывал Дерберу Закупсбыт.
Впрочем, одна претензия была: «на какое-то звание членов Правительства».
По словам Колчака, ген. Хорват, глава фактического Правительства, существовавшего на полосе отчуждения Вост.-Кит. ж.д., в это время не претендовал на формирование власти. Харбинские политические организации (Дальневосточный Комитет активных защитников родины во главе с присяж. повер. Александровым) проявляли весьма слабую деятельность, которая выражалась в поддержке местных военных отрядов. Последние как бы подчинялись находившемуся в Харбине Штабу российских войск полосы отчуждения во главе с ген. Плешковым, который, однако, решительно не в состоянии был утихомирить «разгоревшиеся страсти» [369] .
369
Андрушкевич Н.А. Последняя Россия. — «Белое Дело». IV, с. 117.
К характеристике, данной Колчаком и в общем правильной, следует сделать некоторые коррективы. Дерберовское Правительство пыталось на первых порах занять на Д. Востоке центральное положение. Оно даже склонно было идти на соглашение с «цензовыми» элементами. Уполномоченные Правительства, Устругов и Сталь, посланные в Пекин, оттуда определённо писали, что «союзники, особенно японцы и китайцы, верят только авторитету Д.Л. Хорвата, поэтому необходимо было бы зафиксировать участие последнего в Сибирском правительстве» [письмо 28 марта]. В ответ Дербер сообщает: «Сегодня вёл переговоры (с) Хорватом, окончательного ответа не дал, обещает завтра… Завтра полагаем вести переговоры (с) Путиловым относительно участия его (в) выработке финансового плана». Вместе с тем стало известно о приезде Колчака. Дербер добавляет: «Предложите Колчаку от имени Правительства вступить в состав в качестве управляющего морским (ведомством)». «Союзники должны оказать, — телеграфируют Дербер и Моравский своим пекинским уполномоченным 1 марта, — давление [на] Хорвата в смысле необходимости соглашения (и) невозможности иной комбинации» [370] .
370
Переписка эта в материалах «Временное правит. Авт. Сибири» в XXXIV кн. «Красного Архива».