Трагедия Цусимы
Шрифт:
Но бравый мичман, чуть ли не спрыгнув с мостика, уже умчался к своим пушкам с такой быстротой, словно сквозь палубу провалился…
Опять на крейсере воцарилось глубокое безмолвие, изредка прерываемое восклицаниями сигнальщиков и «глазастых»: «Справа, на крамболе!» — «Слева, по траверзу» и соответственными командами капитана: «Право на борт!» — «Лево руля!..»
От S пошла зыбь, на которой крейсер давал размахи 5–7° на сторону. Для миноносцев она должна была быть еще более чувствительной и, конечно, не способствовала меткости их стрельбы минами.
Около 10 часов один (по-видимому, из «истребителей»), идя контр-галсом, выпустил мину в нашу правую скулу с дистанции не более 1 1/2 кабельтовых. Мы не только видели вспышку выстрела из минного аппарата, но даже слышали характерный звук, сопровождающий
— Хорошо идет… — проговорил старший минер, склонившийся над поручнем мостика и привычным глазом наблюдавший за пенистым следом, сопровождавшим путь мины…
Несколько мгновений напряженного ожидания…
— И этот промазал!.. — почти с состраданием к неудаче товарища по оружию восклицает минер.
Общий вздох облегчения…
— Плохо мы себя показали перед артиллеристами!.. — смеется командир (сам минер I разряда).
В 10 час. 15 мин. вечера — последняя встреча. Чуть не столкнулись с миноносцем, мчавшимся полным ходом прямо с носа. Едва разошлись, почти вплотную. Очевидно, он принял нас за своего, потому что сделал какой-то опознавательный сигнал и исчез во мраке…
В 11 ч. вечера открыли северный Шантуагский маяк. Через полчаса по нему определили свое место на карте и взяли курс SW 23° — в южную, наиболее пустынную часть Желтого моря, согласно нашему плану. Навстречу попадались только китайские джонки, да и то изредка. Явно было, что мы уже вышли из сферы действий враждующих сторон. Можно было и отдохнуть. На всякий случай, однако же, отдыхали на две смены, да и то не отходя от своих мест.
Многие авторы боевых очерков и воспоминаний описывают то состояние высокого нервного возбуждения, которое еще долго по окончании сражения владеет людьми, принимавшими в нем участие. Существует немало рассказов о том, как тревожно они спят, как галлюцинируют, как легко поддаются всякому внешнему импульсу. Мне не приходилось наблюдать таких явлений. Факты, которые мною записаны (тогда же), скорее свидетельствуют о притуплении, о понижении нервной чувствительности после боя.
В ночь на 29 июля я видел, как люди, только что исправно исполнявшие обязанности службы, даже не казавшиеся чрезмерно утомленными, — обстоятельно сдав вахту, спешно приискивали себе укромный уголок поблизости к своему месту «по тревоге» и тотчас же засыпали крепким глубоким сном (По отношению ко мне могу заверить, что за все время пребывания на театре военных действий, т. е. и на первой, и на второй эскадрах, — никогда, ни при каких обстоятельствах не видел боевых снов. Единственный раз, да и то в совершенно мирной обстановке — по пути из Сайгона в Либаву, при ночевке на станции Вержболово мне приснились лазарет «Дианы», выпучивающаяся палуба, на которой мы работаем… и я с криком «Подпоры! Давайте подпоры!» сорвался с постели, немало переполошив своего спутника).
Что касается офицеров, то один из них имел случай проявить такую «бесчувственность», что французы, посещавшие крейсер в Сайгоне, смотрели на него как на достопримечательность.
Согласно моему приказанию, отданному еще до боя, задний мостик «Дианы» был назначен местом, куда сносили всех убитых. Здесь их, в ожидании погребения, складывали рядышком на брезенте, прикрывали другим брезентом, а сверху — флагом.
Командир кормового плутонга, получив разрешение — «отдыхать, не уходя от своей части», — нашел это место самым для себя подходящим. К тому же на огромном брезенте лежало в то время всего 7 человек, и, сложив в несколько рядов конец брезента, оставшийся свободным, можно было устроить даже нечто вроде матраца. Такое удобство! — Прямо находка!..
Около 3 ч. ночи скончался один из тяжело раненных. Привычные к своему делу санитары принесли труп на задний мостик и хотели положить рядом с другими, когда частью увидели, частью нащупали во мраке офицерскую тужурку. Решили, что неловко класть офицеров вперемешку с нижними чинами, — надо начальство отодвинуть к флангу. Однако едва лишь они ухватили его за плечи и за ноги, как мнимый покойник,
энергично отмахнувшись, быстро приподнялся и сел на своем месте.Что такое? Тревога?
Никак нет…
Так что ж вы, анафемы, ко мне лезете? Спать не даете, черти полосатые!..
Те сначала было шарахнулись (думали — наваждение), но, услыхав, как начальство бранится, поняли, что «оно» совсем живое.
Так что место надо очистить, ваше высокоблагородие… нового принесли — сейчас кончился…
А… ну, это другое дело… так бы и сказали… — проговорил мичман, отодвинулся, раскинул брезент пошире, присмотрел, чтобы «нового» положили как следует — на спину, со скрещенными на груди руками, — а затем… примостился поудобнее и опять заснул под боком у своего молчаливого соседа…
Мне в эту ночь насчет отдыха не посчастливилось. Зыбь шла едва приметная, а между тем крейсер разматывался 5–7° на сторону. Должно быть, оказывал влияние добавочный груз (вода), который мы несли поверх броневой палубы. Впрочем, не эта чувствительность крейсера к качке вызывала тревогу, державшую меня на ногах, но нечто более серьезное. При каждом размахе вправо давление в затопленных помещениях, имевших непосредственное сообщение с пробоиной, возрастало так резко, словно в тонкую, слабую, нами наскоро подкрепленную палубу наносился снизу могучий удар… Скрипели подпоры; ползли зажимающие их клинья; с зловещим свистом вырывались струи воды из-под подушек, наложенных на швы листов; со щелканьем, похожим на звук пистолетного выстрела, вылетали деревянные пробки, которыми были забиты дыры одиночных сорванных заклепок… Работали не покладая рук — то тут подкрепить, то там подправить…
— Накликал-таки!.. Теперь не пустим!.. На-ко, выкуси!.. Баба старая… Язык распустил!.. — ворчал я на трюмного старшину и, право, сам в данную минуту не решусь сказать: бранил его от души, искренне веря в примету, или, наоборот, старался подбодрить и себя, и других объяснением, что всё это от «сглазу»… Во всяком случае, он чувствовал себя виноватым и, ползая на четвереньках в воде, переливавшейся по палубе (ещё одна маленькая подробность. В броневой палубе не было ни одного клапана для спуска этой воды вниз, к приемникам наших могучих водоотливных средств. Её приходилось откачивать ведрами и брандспойтами…), сокрушенно вздыхал и твердил: «Был грех! Был грех!.. Господьмилостив, — авось не засвежеет»…
Господь был милостив — не только не засвежело, но к рассвету зыбь улеглась.
Я дремал в кресле на верхнем мостике, когда меня разбудили. Было совсем светло, и штиль — мертвый.
Неприятель?..
Нет, нет! — ответил старший штурман, крайне непочтительно тормошивший меня за плечи. — Старший механик сейчас был у командира. Угля не хватит. Идем — Кьяо-Чау, а Кьяо-Чау значит — разоружение…
Дорогой мой, ничего не понимаю… Дайте минутку сообразить… Расскажите толком…
Он рассказал. Произошло (Бог весть, по чьей вине) недоразумение. Механик считал, что экономический ход — это значит — пары в 10 котлах (из 24), а командир полагал, что пары будут держаться во всех котлах, чтобы в любой момент можно было дать полный ход, но только при экономической скорости расход пара (т. е. и расход угля) будет меньше. При таком условии угля не хватало.
Я поспешил к боевой рубке.
Штурман, артиллерист, минер — все ближайшие помощники командира — были здесь налицо. Не хватало только старшего механика, который, сделав свой зловещий доклад, ушел вниз.
Командир высказался весьма категорически и, на этот раз изменив обычную систему кратких и определенных приказаний, довольно подробно изложил свои соображения.
По его мнению, при невозможности действовать кормовой артиллерией единственный шанс на спасение крейсера составляла скорость, способность при первой надобности дать самый полный ход. Правда, имея водотрубные котлы, мы, идя экономическим ходом под десятью котлами, могли в 40 мин. времени развести пары во всех остальных котлах и дать полный ход, но неприятелю (даже при условии одинаковой скорости — 17 узлов) было довольно получаса для того, чтобы сблизиться с нами на дистанцию верного выстрела — 30 кабельтовых — и тогда в течение 10 мин. он, благодаря подавляющему преимуществу в скорости, командуя дистанцией, имея в своих руках инициативу боя, — делал бы с нами все, что ему вздумается…