Трагедия Цусимы
Шрифт:
Я оглянулся и подсчитал. Пять человек (я — шестой). Ровно половина кают-компании… Не говоря ни слова, взял фуражку и пошел к командиру уже не в качестве старшего офицера, а в качестве уполномоченного.
Начал с разговора «по душе». «Новик» — пошел; «Диана» — не пошла. Вопрос самолюбия, доброго имени крейсера. Конечно — риск. Даже — отчаянный риск. Но если удастся?.. Когда еще разберут: как и почему? а в первый момент скажут: «Удрали»… Обидно… Лучше — пусть раскатают…
Командир, досадливо подергивая плечами и пощипывая бородку, отвечал тоже в тоне дружественной беседы. Повторил то, что уже было им сказано, указал на разницу в положении «Новика» и «Дианы» и так
— Послушайте! Когда вчера вы мне советовали избрать путь прорыва именно через тучу миноносцев и при этом не светить и не стрелять даже в случае явной атаки, — я согласился. Это было смело, почти дико, но целесообразно. Рискуя так, надеялись спасти крейсер… А теперь вы предлагаете явно губить крейсер без пользы для России, без надежды нанести вред неприятелю… Ведь починившись, сделавшись правоспособным кораблем, стоя в порту союзной державы, мы можем заказать себе угольщика (и не одного, а сколько пожелаем) на какие угодно рандеву… можем пойти во Владивосток — это мое намерение — или, если прикажут из Петербурга, заняться самостоятельными крейсерскими операциями… И что ж? — отмахнуться от всех этих предположений? вести крейсер под расстрел? — Ради чего? ради личного расчета? из боязни «что скажут»?.. Нет и нет! Я принял мое решение, и оно — неизменно.
Странное дело. По существу я не мог возразить ему ни одного слова, но чем больше он говорил, тем упрямее твердил я: «А все-таки «он» пошел… Почему не рискнуть… Все-таки есть шанс…» — Наконец я выдвинул свою «тяжелую артиллерию»:
Я высказываю вам не свое, единоличное, мнение, а решение большинства офицеров, которые…
Я не созывал военного совета и не поручал вам собирать голоса. Мои приказания должны быть в точности исполняемы. Надеюсь?.. — резко прервал меня командир и, круто повернувшись, ушел в рубку…
Наш поход в Сайгон в военном отношении не представляет интереса, а потому не буду говорить о нем подробно.
К вечеру того же дня (29 июля) похоронили еще одного скончавшегося от ран. Среди прочих раненых (всего 19) только один возбуждал опасения доктора. Остальные, как выражаются официальным языком, были «к выздоровлению надежны». За полным разрушением лазарета, все, более серьезные, помещались в офицерских каютах.
Миновав параллель Шанхая, прекратили пары в 16 котлах и начали экономить на угле. Погода благоприятствовала. Только в Формозском проливе прихватило свежим ветром, да и то счастливо — попутняк. Волна приходилась с кормы и слева. Пришлось поработать, но теперь времени было довольно, не наспех. В угрожаемых помещениях поставили целый лес подпор и раскосин.
Настоящий Акрополь! — говорили местные остряки.
Только уже в периоде разрушения — все вкривь и вкось, — дополняли другие.
Совсем не Акрополь, а «Последний день Помпеи», картина Брюллова…
Что бы ни было, но сооружение выдержало свежую погоду.
Опасность надвигалась с другой стороны, и при том опасность, ничем не отвратимая, кроме счастья, кроме удачи, — а этим мы не могли похвастать, — уголь был на исходе…
Надежда на встречу с коммерческими пароходами не оправдывалась. До сих пор мы не встретили ни одного.
— Довольно глупо!.. — заявил командир утром 2 августа, когда старший механик доложил ему, что угля остается меньше чем на двое суток. — Конечно, со стороны судьбы, — поспешил он добавить.
Положение становилось пренеприятным… Зайти в Гонконг? К союзникам нашего врага?.. Крайне несимпатично!..
Неожиданно выручили воспоминания о прежних плаваниях. Командир вспомнил, что года за два до войны заходил на крейсере (кажется, на «Забияке») в местечко Кван-чауван,
на полуострове, выдавшемся от материка к о-ву Гайнан. В этом пункте французы арендовали у китайцев клочок территории и собирались устроить морскую станцию.— Не толкнуться ли туда? Если морская станция уже оборудована — наверно, есть и уголь, а если проект остался проектом — хоть дров заберем! Все же союзники!..
Вечером 3 августа, перед заходом солнца, вошли в устье реки Кван-Чау, а на следующий день (проведя ночь на якоре) поднялись вверх по реке к самому месту французской колонии — миль 25.
Французы приняли нас с истинным радушием и полной готовностью сделать все, что могут. К сожалению (сооружение морской станции осталось проектом), угля у них было всего 200 тонн, да и те не для приходящих судов, а для нужд самой колонии. Из этого запаса они уступили нам 80 тонн — наш суточный расход. Спасибо и на том. Поделились по-братски. С этой подгрузкой и нашими остатками мы могли добраться до Гайфонга, а там — угля сколько угодно.
6 августа вышли из Кван-Чау, а 7 августа стали на якорь на рейде Bay d'Along. Здесь нас уже ждали баржи, груженные брикетами. Приняли полный запас.
12 августа «Диана» пришла в Сайгон.
Донесение командира было передано в Петербург по телеграфу еще 7 августа, а потому мы, вполне естественно, ждали, что первый же человек, который взойдет на палубу крейсера, вручит командиру шифрованную депешу за подписью кого-нибудь из высшего начальства.
Ничего подобного… не только в этот день, но даже и в последующие…
Местные власти были предупреждены своими коллегами из Кван-Чау и Гайфонга, но также недоумевали: почему из Парижа нет ни звука?
— Разве вы не уведомили свое правительство? Почему наши как будто ничего не знают? — спрашивал адмирал Жонкьер.
Что можно было ему ответить?.. Мы сами ничего не понимали…
Вместо ожидаемых инструкций из Петербурга в сайгонских газетах появилась телеграмма агентства Гаваса, сообщавшая, что русское правительство решило разоружить находящиеся в нейтральных портах — «Цесаревич», «Аскольд» и «Диану».
По отношению к себе мы не поверили. С какой стати по доброй воле, по собственной инициативе разоружать корабль, который пришел чиниться в порт дружественной и союзной державы? державы, которая кораблям обеих воюющих сторон предоставляет право неограниченной стоянки в своих портах и пользование всеми их средствами для исправления повреждений по корпусу и машине?..
Как резкая противоположность холодной сдержанности Парижа и величавому молчанию Петербурга, сказывалось горячее участие к нашей судьбе местной, колониальной администрации.
На другой же день по приходе к нам явились портовые инженеры, потребовали чертежи крейсера для подготовки дока к его приему, обследовали, как могли, пробоину и обещали починить в срок 10–14 дней.
— Какой вздор? — сердился французский адмирал, когда ему высказывали опасения по поводу упорного молчания столиц. — Неужели там не понимают, что ваша первая очередь, а наша — вторая! Мы должны держаться за свою декларацию о нейтралитете обеими руками, в обхват! В случае войны мы окажемся в том же положении, как вы теперь, — без пристанища, с одним Сайгоном!