Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.
Шрифт:
Сейчас же множество придворных дам, увлекшихся возможностью внести разнообразие в собственную жизнь, охотно принялось подыгрывать цесаревне, не желавшей признавать новую свекровь. Реакция же царя оказалась такой, что придворные мужья срочно и строго призвали жен к относительному порядку: никому не хотелось жертвовать карьерой из-за женской тупости и злобности, как это, напоминаем, случилось с Петром Шуваловым!
Лишь на цесаревну управы не было, поскольку она воображала, что карьере ее-то мужа вовсе ничего не угрожает! — и заставила царя очень призадуматься на эту тему!
Всероссийскому императору, заведомо первому среди равных и тем более неравных ему, не позволяли считать себя полноценным мужчиной, нормальным мужем и отцом, отказывая его возлюбленной, женщине, отдавшей ему всю свою жизнь, а теперь ставшей его законной женой, в возможности пользоваться нормальными правами всякой жены, имеющей соответствующего мужа. В коляске он, видите ли, с ней прокатился! Любую свою собаку или лошадь он может водить, куда положено, а вести жену, куда положено водить жен, не может!
Компромисса тут быть не могло: вызов императору, едва ли не больший, чем сделали наглые террористы, был брошен ему в его собственном доме его собственными родственниками!
Желание
Террористы, при отсутствии царской семьи в столице и невозможности добраться до нее в Крыму (где все приезжие были на учете), могли вести себя свободно и вольготно. Фигнер, перебравшаяся из Одессы в столицу, пишет: «Осень 1880 и начало 1881 года были временем усиленной пропаганды и организационной работы партии «Народной Воли». /…/ усиленное распространение органа «Народной Воли», устная пропаганда программы Комитета, а главное громкие эпизоды борьбы, говорившие сами за себя, — привлекли общие симпатии к принципам «Народной Воли». Отовсюду являлись в Петербург делегаты к Комитету для заведения сношений с ним, с предложением услуг для выполнения каких-либо новых планов, с просьбами прислать агента для организации местных сил. Таким благоприятным настроением Комитет, конечно, не замедлил воспользоваться, он пожинал плоды своих трудов и своих жертв. В ясно выражаемом стремлении кружков и отдельных лиц к объединению, в домогательствах их примкнуть к партии и в постоянных заявлениях готовности принять участие в активной борьбе с правительством — сказалось то громадное возбуждение умов, которое явилось следствием деятельности комитета «Народной Воли». В самом Петербурге пропаганда, агитация и организация велись в самых широких размерах, отсутствие полицейских придирок и жандармских обысков за этот период очень благоприятствовали работе среди учащейся молодежи и рабочих. Это было время общего оживления и надежд, все следы подавленности, явившейся после неудач первой половины 70-х годов и последовавшей за ними реакции, исчезли всецело. Но требование цареубийства раздавалось громко потому, что политика графа Лорис-Меликова не обманула никого, так как ничуть не изменяла сущность отношений правительства к обществу, народу и к партии; граф изменил лишь грубые и резкие формы на более мягкие. Поэтому общественное мнение в революционном мире требовало продолжения террора и умервщления как самого императора, так и его министра, и в то время, как большинство агентов было занято пропагандой и организацией, техники комитета работали над усовершенствованием метательных снарядов, которые должны были играть вспомогательную роль при взрывах мин, до сих пор обнаруживших недостаточную силу». [944] Логики здесь не много, но уж какая есть!
944
Рожанов. Указ. сочин., с. 199–200.
Террористическая же подготовка (и та, о которой в конце упоминает Фигнер, и прочая) велась фактически ни шатко, ни валко: «Октябрь и ноябрь были употреблены на устройство новой типографии в больших размерах, чем прежняя, и в подготовительных работах и хлопотах по устройству кобозевской лавки. «Распорядительная комиссия», которая ведала и решала все текущие и неотложные дела Исполнительного Комитета, в это время часто собиралась в комнате А.Д. [Михайлова]» [945] — пишет Корба, намекая на то, что и она сама была в курсе всего, происходившего в этой комнате.
945
А.П. Прибылева-Корба и В.Н. Фигнер. Указ. сочин., с. 19.
Эйфория и самодовольство заговорщиков, разжившихся деньгами, едва ли были уместны: приезжие сопливые энтузиасты денег с собой не привозили, а, наоборот, рассчитывали подзаработать; деньги же, отпущенные на цареубийство, должны были иссякнуть, что вскоре и случилось: кассу Московского университета от дальнейших посягательств Каткова уже уберегали, о чем, конечно, заговорщики едва ли догадывались.
Но безоблачная жизнь революционеров внезапно омрачилась крупными неприятностями: «25 октября начался разбор дела 16 народовольцев в военно-окружном суде в Петербурге. Судили Квятковского, Преснякова, Ширяева, Зунделевича, Буха, Евг[ению] Ник[олаевну] Фигнер, С.А. Иванову и др. Квятковский и Пресняков были приговорены к смерти и казнены 4 ноября на стенах крепости». [946]
946
Там же.
В настоящее время известен обмен телеграммами между столицей и Ливадией в те дни.
31 октября Лорис-Меликов писал своему заместителю — товарищу министра внутренних дел Черевину, доверенному лицу цесаревича: «Прошу доложить Его Величеству, что исполнение в столице приговора суда, одновременно над всеми осужденными к смертной казни произвело бы крайне тяжелое впечатление среди господствующего в огромном большинстве общества благоприятного политического настроения. /…/ Поэтому возможно было бы ограничиться применением ее к Квятковскому и Преснякову; к первому потому, что /…/ он /…/ признан виновным в соучастии во взрыве Зимнего Дворца /…/; ко второму же потому, что, хоть по обстоятельствам дела он оказывается менее виновным в взводимых на него преступлениях, но после свершения сих преступлений в минувшем году, он в текущем году совершил новое преступление, лишив, при его задержании, жизни лицо, /…/ исполнявшее свой долг. Считаю однако обязанностью заявить, что временно Командующий войсками Петербургского Военного Округа Генерал-Адъютант Костанда, при свидании со мной вчерашнего числа, передал мне убеждение свое, почерпнутое из доходящих до него сведений, что в обществе ожидается смягчение приговора дарованием жизни всем осужденным к смертной казни и что милосердие Его Величества благотворно отзовется на большинстве населения».
В ответ Черевин 3 ноября сообщил, что «Его Величество /…/ приказал /…/ приговоренных к смертной казни помиловать, кроме Квятковского и Преснякова». [947]
На публику казнь, совершенная в такой благостной атмосфере всеобщих надежд, произвела крайне тяжелое впечатление. Позднее Лорис-Меликов упрекал себя за нее, а современные критики подчеркивают, что он мог бы и более настойчиво и аргументированно обратиться к самому царю. Но думать-то нужно было раньше: когда, напоминаем, 31 июля 1880 сам Лорис пообещал цесаревичу повесить Преснякова — именно отмены этого обещания теперь ему и пришлось просить, со ссылкой на мнение генерала Костанды.
947
[Анонимный автор]. Народная Воля.
Казнь Квятковского и Преснякова послужила косвенной причиной последующего ареста Михайлова. Ширяев же, помещенный в ноябре в Алексеевский равелин и немедленно вступивший в контакт с Нечаевым, сумел затем организовать через распропагандированных солдат контакты с коллегами на воле.
Этих же последних приговор и казнь привели в бешенство. Именно сейчас, по-видимому, и решилась судьба цареубийства, причем и Тихомирову пришлось на это согласиться.
Совершенные же растраты на агитацию достигли к этому времени уже весьма солидных размеров. Не случайно именно в ноябре Фроленко, возникшего неведомо откуда, и направили грабить Кишиневское казначейство.
Вместе с Перовской супруги Тихомировы принимали затем самое деятельное участие в подготовке цареубийства. Об этом рассказывают непосредственные участники наблюдательного отряда:
А.В. Тырков: «Однажды, в начале ноября 80 г., ко мне зашел Л. Тихомиров и предложил принять участие в наблюдениях за выездами царя»; [948]
Елизавета Оловенникова (самая младшая из сестер М.Н. Ошаниной-Оловенниковой): «В ноябре месяце я вместе с Тырковым, Рысаковым, Сидоренко, Тычининым получаю от партии первое серьезное поручение — наблюдение за выездами и проездами царя по Петербургу из дворца и обратно. Наблюдение было организовано таким порядком: на квартиру ко мне или к Тычинину являлись Софья Перовская или Тихомирова и давали нам расписание дежурств в тех или иных пунктах по тому маршруту, которым мог ездить царь. /…/ Лично мне приходилось наблюдать в следующих местах: район Зимнего дворца, около Летнего сада и по Екатерининскому каналу. Мои дежурства чередовались с другими дня через 3–4. За время с ноября по март мне удалось встретить царя около 8-10 раз /…/. Результат наблюдения каждый из нашей группы сдавал при очередном сборе Перовской или Тихомировой (чаще последней), и тут же получали новые наряды»; [949]
948
Там же.
949
Деятели СССР и революционного движения России, с. 177–178.
Е.М. Сидоренко: «В ноябре 1880 г. по предложению С.Л. Перовской я принял участие в действиях наблюдательного отряда, следившего за выездами Александра II. Выслеживание велось под непосредственным руководством С.Л. Перовской шестью лицами: И. Гриневицким, Е.Н. Оловенниковою, Н. Рысаковым, А.В. Тырковым, студ[ентом] Тычининым и мною, причем наблюдатели обслуживали ежедневно в определенные часы каждую линию предполагаемых маршрутов царя парами с разных концов и обыкновенно раз в неделю собирались на квартире Оловенниковой или Тычинина для доклада Перовской о результатах наблюдения и сводки их. Помнится, из членов Исполнительного Комитета этих собраний никто не посещал, кроме Льва Тихомирова (один раз). /…/ Посещение Тихомирова я связал с предположением, что в наших наблюдениях наступает момент, когда можно уже сделать определенный практический вывод». [950]
950
Там же, с. 223.
В столице уже собирали отряд наблюдателей за выездами царя, а сам он еще продолжал оставаться в Крыму. В Ливадии же бушевали собственные страсти.
В начале ноября цесаревич с женой уехали в столицу, чтобы отпраздновать день рождения цесаревны Марии Федоровны — 14 ноября — отдельно от царской семьи. Это была явная демонстрация!
Только 21 ноября вернулся в столицу царь с новым семейством. Милютин записал в этот день: «прибыл сегодня утром в Петербург, в императорском поезде. Меры, принятые для охранения пути от всяких злодейских покушений, доведены до крайности. Кроме частей войск, расставлено вдоль дороги до 20 тысяч обывателей, конных и пеших. Почти нигде государь не выходил из вагона; на станциях не позволяли быть на платформах ни одному постороннему человеку. Во время самого пути гр[аф] Лорис-Меликов получал тревожные телеграммы об арестовании разных подозрительных личностей, о провозе каких-то снарядов, орсиньевских бомб и т. п. Боялись даже за переезд в самом Петербурге от вокзала до дворца /…/. Однакоже все обошлось благополучно и государь проехал по Невскому проспекту с многочисленным конвоем гвардейских кавалерийских офицеров» [951] — Лорис-Меликов продолжал разыгрывать свой цирк!
951
Дневник Д.А. Милютина, т. 3, с. 278.