Трансформация интимности

Однако с разделением сфер влияния поддержание любви стало преимущественно задачей женщин. Идеи романтической любви откровенно отчуждались в подчинение женщины и ее относительной отделенности от внешнего мира. Но развитие такого рода идеалов было также выражением женской власти, противоречивой формулировкой перед лицом депривации.

Для мужчин напряженность между романтической любовью и amour passion была связана с отделением комфорта домашнего окружения от сексуальности любовницы или проститутки. Цинизм мужчин в отношении романтической любви с готовностью поддерживался такого рода разделением, которое тем не менее имплицитно принимало феминизацию «респектабельной» любви. Преобладание двойного стандарта не давало женщинам такого выхода. Тем не менее слияние идеалов романтической любви и материнства давало женщинам возможность развивать новые сферы интимности. На протяжении викторианского периода мужская дружба утратила значительную часть качеств взаимной вовлеченности, которую друзья удерживали друг для друга. Чувства мужского товарищества были в значительной степени отодвинуты в сферы маргинальной активности, такие как спорт, либо другие досуговые занятия или же участие в войне. Для многих женщин положение изменилось в противоположном направлении. Как специалисты по сердечным делам, женщины воспринимали друг друга на основе личностного и социального равенства в рамках широкого спектра классового разделения. Дружба между женщинами помогала смягчить разочарования в браке, но давала также вознаграждение в их собственном праве. Женщины говорили о дружбе также, как это нередко делали мужчины, с позиций любви; и они находили там истинных исповедников [91] .

91

Nancy Cott. The Bonds of Womanhood. — New Haven: Yale University Press, 1977. Janice Raymond. A Passion for Friends. — London: Women's Press, 1986.

Жадное потребление романтических повестей и рассказов в определенном смысле было свидетельством пассивности. В фантазиях индивид искал то, что он отвергал в обычной жизни. С этой точки зрения нереальность романтических историй была выражением слабости, неспособности прийти к соглашению с фрустрированной самоидентичностью в реальной социальной жизни. И все же романтическая литература также была (и остается по сей день) литературой надежды, разновидностью отказа. Она часто отвергала идею насаждения семейного уюта как единственного отчетливо выраженного идеала. Во многих романтических историях после отфильтровывания других типов мужчин героиня открывала для себя твердого, надежного индивида, который становился заслуживающим доверия мужем. Однако нередко истинным героем был яркий авантюрист, отличавшийся экзотическими характеристиками, который в своих жизненных скитаниях игнорирует условности. Позвольте мне подвести некоторые итоги под этим пунктом. Романтическая любовь стала отличаться от amour passion, хотя в то же время была ее наследницей. Amour passion никогда не была родовой социальной силой в том смысле, какою стала романтическая любовь где-то с конца восемнадцатого века и до наших дней. Вместе с другими социальными изменениями распространение понятий романтической любви было глубоко объединено с важными переходами, оказывавшими влияние на брак, равно как и на другие контексты личной жизни. Романтическая любовь предполагает определенную степень самоуглубления в поисках ответа на ряд вопросов. Что я чувствую в отношении другого? Что чувствует другой в отношении меня? Достаточно ли «глубоки» наши чувства, чтобы поддерживать длительную привязанность? В отличие от amour passion, которая искореняет себя сама вследствие своей неустойчивости, романтическая любовь отделяет индивидов от более обширных социальных условий иным образом. Она предусматривает долгосрочную траекторию жизни, ориентируемую в предвосхищаемое, хотя и создаваемое в определенной степени своими руками будущее; и она создает «разделяемую историю», которая помогает выделить брачные отношения из других аспектов семейной организации и придать ей особое первенство.

Начиная с самых ранних своих истоков, романтическая любовь ставит вопрос об интимности. Она несовместима с вожделением и с земной сексуальностью, не столько потому, что любимое существо идеализируется — хотя это тоже часть истории, — сколько потому, что она предполагает психическую коммуникацию, встречу душ, которая носит взаимный характер. Другой, чьим существованием он или она живет, отвечает требованиям того, чего ему недоставало, причем эта нехватка не обязательно осознавалась — до тех пор, пока не началась любовная связь. И эта нехватка имеет прямое отношение к самоидентичности: в некотором смысле ущербный индивид делается целым.

Романтическая любовь сделала из amour passion особый кластер убеждений и идеалов, сообщающийся с трансцедентальностью; романтическая любовь может заканчиваться трагедией и служить источником греха, но она также и источник триумфа, победа над предписаниями и компромиссами света. Такая любовь проектируется в двух смыслах: она охватывает и идеализирует другого и она проектирует ход будущего развития. Хотя большинство авторов концентрировали свое внимание на первой из этих трактовок, вторая из них, по меньшей мере, столь же важна и в определенном смысле лежит в ее основе. Подобный мечте, фантастический характер романа, как писали в популярной литературе девятнадцатого века, вызывал насмешки со стороны рационалистических критиков — как мужчин, так и женщин, — которые рассматривали его как абсурд или патетический эскапизм. Однако с предлагаемой здесь точки зрения, роман — это противостоящее действительности мышление депривированных и — в девятнадцатом веке и далее — принимающих участие в главной реконструкции личной жизни.

В романтической любви поглощение того, что типично для amour passion, интегрируется в характерную ориентацию «поиска». Поиск — это одиссея, в которой самоидентичность обретения своей законной силы проистекает из открытия другого. Он обладает активным характером, и в этом отношении современный роман контрастирует со средневековыми романтическими историями, где героиня обычно ведет себя относительно пассивно. Женщины в современных романтических историях по большей части независимы и одухотворены и последовательно изображаются именно в такой манере [92] .

92

Janice A. Radway. Reading the Romance. — Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1984.

Завоевательный мотив этих историй не похож на мужскую версию сексуального завоевания: героиня встречает и растапливает сердце мужчины, который первоначально безразличен к ней, чуждается ее или открыто враждебен. Поэтому героиня активно творит любовь. Ее любовь заставляет его полюбить, растопляет безразличие и замещает антагонизм преданностью.

Если этос романтической любви понимается просто как средство, с помощью которого женщина встречает м-ра Райта (Mr Right: здесь, вероятно, автор обыгрывает смысл фамилии (right — правильный) — примеч. перев.), то он является действительно поверхностным.

Хотя всё же в литературе, как и в жизни, все иногда представляется именно таким образом, пленение сердца другого — это фактически процесс создания общей повествовательной биографии. Героиня приручает, смягчает и изменяет очевидно неподатливую маскулинность объекта своей любви, создавая возможность для того, чтобы взаимное влияние стало руководящей линией их совместной жизни.

Комплекс романтической любви носил внутренне разрушительный характер в течение долгого времени, пока находился под контролем ассоциации любви с браком и материнством и под влиянием идеи, что подлинная любовь, будучи однажды найденной, остается навеки. Когда брак для большинства населения действительно был навсегда, структуральное равенство между романтической любовью и сексуальным партнерством было четко очерчено. Результатом иногда могут быть годы несчастья, заданные тонкой связью между любовью как формулой для брака и требованиями его дальнейшего преуспевания. Однако эффективный, если отчасти не вознаграждаемый, брак мог поддерживаться разделением труда между полами, где сферой влияния мужа был оплачиваемый труд, а сферой женщины — домашняя работа. В этом отношении мы можем видеть, насколько важным было ограничение женской сексуальности пределами брака как признак «респектабельной» женщины. Потому что это в одно и то же время позволяло мужчине поддерживать свою дистанцию от распускавшейся сферы интимности и удерживало состояние замужества в качестве первичной цели женщин.

ГЛАВА 4. Любовь, привязанность и чистые отношения

В конце 1980-х годов Шерон Томпсон провела исследование аттитюдов, ценностей и особенностей сексуального поведения 150 американских подростков по различным классовым и этническим основаниям [93] .

В ходе продолжительных интервью с ними и при анализе ответов девочек она обнаружила основные различия между способами, с помощью которых мальчики обсуждают секс (о любви они говорили не часто). Казалось, юноши не способны рассказать о сексе в повествовательной форме, связывая его с обозримым будущим [94] .

93

Sharon Thompson. Search for tomorrow: On feminism and the reconstruction of teen romance, in Carole S. Vance: Pleasure and Danger. Exploring Female Sexuality. — London: Pandora, 1989.

94

Ibid. — P. 350.

Они говорили главным образом о спорадических сексуальных эпизодах — таких, как ранние гетеросексуальные игры или разнообразные сексуальные победы. С другой стороны, опрашивая девушек, Томпсон обнаружила, что почти каждая из тех, с кем она говорила, могла с небольшими подсказками воспроизвести многословные истории, «насыщенные открытиями, болью и настроением интимных отношений» [95] .

Девушки, говорит она, обладали чем-то приближающимся к умениям профессионального новеллиста в своей способности изложения детального и сложного рассказа; многие говорили в течение нескольких часов, требуя лишь незначительных реплик со стороны интервьюера.

95

Ibid. — P. 351.

Исследователь утверждает, что сама по себе текучая природа этих повествований проистекала из того факта, что они уже пересказывались ранее. Они являлись результатом многочасовых разговоров, которые девушки-подростки вели друг с другом и в ходе которых их чувства и надежды обсуждались и обретали определенную форму. Томпсон допускает, что, поскольку она являлась представителем старшего поколения, эти повествования отчасти редактировались специально для нее. Но она также вовлекалась в них в качестве резонатора для рефлексивной интерпретации того, что говорили интервьируемые. Она почувствовала, что ей «вверяют нечто настолько же ценное и пророческое, как первая любовь, когда ее читает любовник, как предзнаменование будущего». Потому что, как признается в дальнейшем, сама питает «пагубное пристрастие к романам» [96] .

96

Sharon Thompson. Search for tomorrow: Or feminism and the reconstruction of teen romance, in Carole S. Vance: Pleasure and Danger. Exploring Female Sexuality. — London: Pandora, 1989. — P. 351.

Роман-поиск

Главной тематической схемой девических историй было то, что Томпсон именует «романом-поиском». Роман приводит сексуальность в предвосхищаемое будущее, в котором сексуальные сношения рассматриваются как объезды на пути к предстоящим, в конце концов, любовным отношениям. Секс, если он имел место, — это прибор зажигания, роман — как поиск судьбы. Однако здесь поиски романтической любви не означают отложенной сексуальной активности в ожидании, пока возникнут желаемые отношения. Сексуальные отношения с новым партнером могут быть стартом судьбоносной встречи, которую будут искать и после, но более чем вероятно, что не будут.