Translit

– А в моем как? Потому что я-то с семи лет делиться начала – благодаря некоему дяде Асгеру. Завершил же процесс деления – или как раз завершает! – тот самый человек-легион.

– В твоем – не знаю, но едва ли маразм, – коротко реагировала трубка.

– Это ведь опасно совсем уже выглядит, а, Торульф? И – не знаю даже, какие тут слова употребить! – понемножку перестает быть понятно, где кто… да и есть ли тут вообще кто-нибудь. Фильм ужасов такой американский, там всегда героинька – хру-у-упкая, вроде меня, – вопрошает пространство: «Anybody here?» И тогда они начинают выползать все…

– Это потому что Элизабет камушки перепутала, – с живостью произнесла трубка. – Только не спрашивай, какая Элизабет и какие камушки.

– Я не спрашиваю, – поспешно ответила умница-Кит. – Мне даже лучше этого не знать – лучше просто пользоваться объяснением «Элизабет-камушки-перепутала», и все! Почему, дескать, жизнь так неправильно устроена: и уцепиться-то не за что, и пожаловаться-то некому, и переделать-то ничего нельзя? – да потому что «Элизабет камушки перепутала»! Гениально, Торульф. Почему я, идиотка, сижу здесь и умираю от каждого шороха – а потому что «Элизабет камушки перепутала!»

– Так ты, значит, одна там?

– Одна… вроде. Не будем об этом, а? Торульф, милый, тут ведь у нас правда черт знает что происходит – незаурядные такие… вещи. Тут каждую минуту может… нет, я не буду продолжать, я не знаю, ничего не знаю. И я боюсь. Честно сказать, очень боюсь.

– Я прилететь могу, Кит, – у нас утренний рейс в Копенгаген точно есть…

– Ой, Торульф, только не из-за меня, умоляю… и – я справляюсь со всем, ты не думай! Не барышня же я припадочная, которой кавалеры водой на лицо то и дело брызгать должны – я кремень вообще-то, если что…

– Ты? Вне всяких сомнений! – опять хохотнул Торульф. – Я бы даже сказал: скала… нет, гора.

– Так что, – пропуская иронию мимо ушей, подытожила Кит, – сиди-ка ты себе дома, Торульф…

– Погоди-погоди, Кит, я не из-за тебя…или, как это, не только из-за тебя, а… («Интересно, куда он вырулит, старая лиса!» – подумала Кит)… а просто забавно будет посмотреть, кто же все-таки приедет. Который из них.

И вот тут, когда Торульф взял и напрямую обозначил тему разговора, Кит вдруг вздохнула облегченно и предварительно улыбнувшимся голосом сказала:

– Ах, Торульф, Торульф… естествоиспытатель ты мой дорогой, – хотела этим и ограничиться, но услышала, как беспечный голос ее бесконтрольно заканчивает: – а действительно, приезжай, а? Так уже сильно хочется обнять тебя – я на табуреточку стану.

– Придется, – в тон отозвался Торульф. – У меня, знаешь, какой размер на сегодняшний день? Четыре креста эль.

– Четыре креста! – засмеялась Кит. – Четыре икс-эль это называется.

– Ну, пусть четыре икс-эль. Чего-то развеселились мы с тобой… не к добру, – буркнул Торульф. – Но я, знаешь, сейчас вот прямо позвоню билет заказать на завтра – так что часов в десять жди меня. Он- когда прибывает… если это, конечно, он? При том…

– Около двенадцати должен, – не дослушав вопроса, ответила Кит и поежилась, потому что начинала бояться опять.

– …при том, что теперь это уже вроде как и не имеет значения: он или не он. Он обманул нас, Кит. Ему только кажется, что он сказал нам правду, но он обманул нас. Он и себя обманул.

– Если он вообще существует. – Кит опять сжалась в комочек. – За пределами своих слов существует, я имею в виду.

– Или – если мы все вообще существуем… за пределами его слов, – беспощадно заметил Торульф. – Я вот только за Курта боюсь: для него-то, нашего честного Курта, за пределами слов действительно ничего не существует.

Кит хотела смолчать, но – не смолчала:

– За Курта не бойся, Торульф: Курт со всем этим лучше нас справится – и справился уже… частично уехав в Ютландию.

– «Частично» – это как?

– А вот об этом не спрашивай, Торульф, приезжай лучше – сам поймешь. Приезжай… пожалуйста, приедешь?

– Приеду, – твердо пообещал Торульф.

Царь Царей и Господь Господ,небо и земля и всякое свидетельство божественности Твоейславят Тебя,милостив Ты,так услышь и нас, так внемли нам днесь,дай нам деянием нашим восславить Тебя!Взором, исполненным благословенья, найди нас внизу, о Отец наш Небесный!Позволь нам всем сердцем восстать на борьбу против скверны,в поисках мираидти по стопамТвоего Единородного Сына,чтоб нам к Тебе как к Отцу обратиться без страха!Позволь снизойти на нас Духу с высот осиянных!Да станет пустыня зеленою и плодоносною нива!И сердце, и духс Тобой связаны нитью святою,чтоб, вечно внимая Тебе, за Тобой устремляться!Всему, что начнется Тобой и Тобой завершится, – удачи,а все, чего Ты не сажал, то мы вырвем с корнями,так сей семена Свои – правду, покой, справедливость!И благословенна страна, где взойдут эти всходы. {40}

40

Frederik Schmidt. Kongernes Konge og Herrernes Herre. – Den Danske Salmebog. Kobenhavn, Det Kgl. Vajsenhus’ Forlag, 1994.

Фредерик Шмидт. Царь Царей и Господь Господ. – Датская книга псалмов. Копенгаген, Королевское издательство «Вайсенхус», 1994.

Пришла смс-ка от одного из старых ютских друзей, Фредерика: «Между семью и восемью тебя видели на Рамсхерред – ты в Обенро? Обязательно позвони или зайди». Он ответил: «Те, кто видели, обознались. Я вовсе даже в Стокгольме» – но ответ ни в какую не хотел отправляться, а спустя пару минут на экране засветилась вторая смс-ка от Фредерика. В ней значилось: «Тогда завтра увидимся – давай в пять возле рыбок?»

«Вот и видьтесь!» – буркнул он и стер свою смс-ку, так и продолжавшую уходить, и уходить, и уходить – не уходя никуда.

А ему сейчас хотелось только в Копенгаген – странное, почти новое ощущение. Обычно, сидя в Шереметьеве (а во все на свете аэропорты он всегда приезжал торжественно-заранее и любил иметь в своем распоряжении часа два на… что бы? на дольче фар ньенте, вот вам!) и дожидаясь своего рейса, он обязательно хотел совсем не в Копенгаген, а – в любое другое место. В Рим, Париж, Варшаву, Мадрид, Осло… да, еще в Прагу – Прагу он просто до спазмов в животе любил… Не чтобы в этом любом-другом-месте жить, упаси Боже, но чтобы н-а-п-р-а-в-л-я-т-ь-с-я туда. Вы куда, дескать, направляетесь? – Да вот (голос – сама беспечность!), видите ли, на сей раз в Прагу.

Никаких на сей раз у него не было. Направлений – вообще – имелось только два: на Москву и на Копенгаген. И не потому, что он больше никуда не ездил… но разве это поездки! По делам, изредка, на пару-тройку дней – весь в мыле по волшебному какому-нибудь городу, пытаясь на ходу урвать вот этот карнизик, и вот эту пилястрочку – и еще вот этот люнетик… и, во-о-он горшочек с амариллисом на окне, эх, жизнь, жизнь! А так, основательно, чтобы недели на две-три – это только Москва и Копенгаген. Когда он понял, что уже не уедет из Европы, он сразу же и размечтался: отныне, дескать, – при паспорте гражданина Европейского Союза, не требующем вообще никаких штампов, – он будет только и делать, что колесить по всему миру… куда там! Каждый отпуск, какой бы длины ни был, полагался – маме, дело святое, а остальное время… то есть десять месяцев в году – тут не до поездок, тут любимая, без насмешек, работа. Так что насчет колесить по всему миру – извините-погорячились. Да и кто мы – миру?

Короче, сказать, что он даже по Европе вдоволь наездился, было бы ну очень большим преувеличением. И каждый раз, глядя на табло в Шереметьеве, он вздыхал, поглядывая в сторону спешивших на другие самолеты: совсем уже скоро эти счастливцы будут в Вене, в Милане, в Андорре… где только не будут и сколько всего увидят и, конечно же, у каждого времени – вагон, ходи наслаждайся каждым зданием, каждой завитушечкой, каждой колонной… хоть ионической, хоть коринфской, а хоть и дисками дорическими – тебе решать, и никто не сможет отнять у тебя этой радости, радости полного растворения в Городе.