Траст

А еще Палмер был искусным моряком. Он много лет подряд выигрывал бесчисленные регаты. Ему было куда уютнее на «Забияке», чем на суше. Так он говорил. На объяснение «гиком по голове» меня не купишь. Уж только не на «Забияке». Да еще с его опытом.

Не купился я и на новости, принесенные Хлоей.

– Все билеты до Чарльстона проданы, – сообщила она. – Кеннеди, ЛаГуардиа, даже Уайт-Плэйнс.

– Должно найтись хоть что-нибудь.

– Я пытаюсь.

Правильное решение.

* * *

Во вторник я сел на утренний рейс и прибыл в центр Чарльстона около полудня. Бдения у Палмера назначены на вечер этого дня. А я, будучи O’Рурком, не желал их пропустить.

– Настоящие друзья, – говаривал мой отец, – будут стоять у тебя на карауле.

По-моему, выяснять это в ночь перед твоими собственными похоронами малость поздновато. Но я ни разу не оспаривал мнение старика, ни тогда, ни теперь. Я неизменно отбываю почетный караул.

Отель «Чарльстон Плейс» оказался как раз таким, каким и должно быть жилье класса люкс на Юге – шикарным, чистым, с настолько низкой температурой, что можно хранить мясо. Бросив свой багаж в номере, я направился на Митинг-стрит, где Чарльстон остался в точности таким, каким я его покинул. Жара высасывает из тебя энергию. Повсюду растут пальметто, а поскольку тени от них никакой, то и нет спасения от солнца. Воздух напоен сладким удушливым ароматом камелий и конской мочи из-за конных экипажей. Ни намека на осень, хотя та уже у порога.

Я зашагал к дому Палмера на Южной Бэттери. Здесь повсюду старинные здания возрастом по двести-триста лет. И вернулось прежнее ощущение, будто я снова провалился в нескончаемый эпос с южными героями и варварами янки, ступил на священную землю, где семьи свято чтут свои очаги, свой образ жизни, причем порой на протяжении многих поколений. Но при сложившихся обстоятельствах еще неизвестно, хочу ли я возвращения старого.

Минут десять спустя я через черные кованые ворота протиснулся в сад перед домом Кинкейда. Справа красовалась усыпанная цветами индийская сирень. Она источала аромат лаванды. Вдоль крашеной деревянной лестницы выстроились две колонны астр в ящиках цвета «чарльстонский зеленый» [23] . А висящие корзинки с анютиными глазками, перемежающимися с фиалками, разукрашивали крыльцо оттенками фиолетового, белого и лилового – настолько темного, что он казался чуть ли не черным.

23

Чарльстонский зеленый – существование подобного термина служит очередным доказательством уникальности этого города. Очень темный, почти черный.

Нигде не ухаживают за садами так, как в Чарльстоне.

Я в хорошей форме, да и поход от отеля был коротким. Но будь ты хоть сам Чарльз Атлас [24] , и то бы не сдюжил. Пот уже пропитал мою белую оксфордскую рубашку. По пути сюда я нес пиджак через плечо, но теперь снова надел его – в знак уважения к Палмеру (и чтобы скрыть пот).

Сводчатую дверь красного дерева почти восьми футов высотой открыл Феррелл. Ему уже за семьдесят, он поседел и закостенел, и это каким-то образом сделало его человеком без возраста. Держится он всегда благородно и с достоинством. Сколько себя помню, он всегда работал на Палмера – шофером, дворецким, да кем угодно. Не знаю толком, как называется его должность, известно лишь, что он был у Палмера мастером на все руки.

24

Чарльз Атлас – творец бодибилдинга. Как легко догадаться, такое имя было дано ему не от рождения, а было призвано подчеркнуть его сходство с древнегреческими образчиками красоты человеческого тела.

Вокруг глаз у него набрякли темные отечные круги. Но следы эти оставил не возраст. Мешки под глазами остались у него от мучительных ночей, когда глядишь на потолочный вентилятор и вспоминаешь друга. И думаешь: «Какая потеря».

– Мистер Гроув, – сказал он, – семья вас ожидает.

Некоторые вещи никогда не меняются. От официозного обращения Феррелла мне стало неуютно. При любых других обстоятельствах я бы напомнил ему, чтобы звал меня Гроувом. Но не сейчас. Я обменялся с ним рукопожатием, заглянул старику в глаза и вошел в широченный вестибюль с четырнадцатифутовыми потолками.

– Вы провели вместе уйму времени.

– Мистер Палмер был хорошим человеком.

Вчера утром Клэр просила меня наведаться в «папин дом», как только приеду. «Мы с ДжоДжо будем там».

Я ожидал застать их вдвоем, наедине с горем и прислугой. Но уже собралась небольшая толпа. Сливки чарльстонского общества хотели выразить свое сочувствие задолго до семи тридцати вечера, когда начнутся церковные обряды.

Пришли Джим и Лита Деверо. Как и Болтушка Калхун, ненавидевшая свое прозвище, но все тем не менее звали ее Болтушкой. Я увидел Быка Пинкни, Мисси Хейуорд с мужем, имя которого не мог припомнить. Наверно, Ратледж, но я всегда путал этого типа с Бэтом Равенелом. Пришли и сестры Причард – идентичные близнецы. А также Пролер Кондо, Санни Харкен и монсиньор Мэниголт. Всех гостей, обладающих уникальными чарльстонскими именами, я прежде встречал в соборе или в городе, но мы больше не поддерживали связь. Мне казалось, что я вернулся на десять лет назад.

– Гроув O’Рурк, ты ли это? – окликнула какая-то женщина с другого конца комнаты.

Это оказалась ДжоДжо, очень стройная в облегающих черных брюках и блузке под цвет. Кажется, Армани, но Энни твердит мне, что я считаю Армани все подряд, а наши друзья постарше носят Сент-Джон. ДжоДжо оказалась выше, чем мне помнилось. Может, дело в каблуках. И волосы стали светлее со времени нашей последней встречи. Может, дело было в бликах, но тут я опять-таки вторгаюсь на территорию Энни. ДжоДжо будто только что сошла с киноэкрана – безупречный загар, идеально белые зубы и фигура, на рубеже сорока ставшая еще более соблазнительной. Причину, собравшую нас, выдавали только ее подернутые влагой карие глаза.

Пожав Быку плечо, ДжоДжо направилась ко мне, приостановившись, чтобы указать Феррелл, где разместить только что прибывшие две дюжины роз.

– Дайте мне пять минут, – сказал она, накрыв его кисть ладонью, – и вызовите к телефону Розу. Я хочу в последний раз обсудить с ней завтрашнее меню.

Я полуобнял ДжоДжо в знак приветствия – официально и неуклюже, как мужчины-O’Рурки приветствуют женщин уже много поколений подряд. Факт в том, что я знаю ДжоДжо не так уж хорошо. Мне было куда комфортнее приотстать на шаг, позволив ей указывать путь. Она переехала в Чарльстон из Сан-Диего, став риэлтерской звездой Палмера примерно к тому времени, как я окончил Гарвардскую школу бизнеса. С углублением их отношений она перекочевала из сферы недвижимости в Фонд Пальметто. ДжоДжо и Палмер поженились пять лет назад, и в объятьях я со своей стороны изо всех сил старался не переступить черту. Мы провели вместе всего с полдюжины вечеров в Нью-Йорке.

ДжоДжо дистанцию держать не стала. Сразу ринулась обниматься. Крепко прижалась ко мне. Ее легендарная такса Холли появилась будто ниоткуда и залаяла. По-моему, от ревности.

Когда мы наконец разомкнули объятья, она уткнула лицо в ладони и проговорила:

– Я так рада, что ты здесь. Твое присутствие – для меня все.

Ее слова меня удивили. Своим прикосновением, тоном и полными слез глазами жена Палмера демонстрировала близость, куда превосходящую глубины нашей дружбы.

– Ты же знаешь, что я очень многим обязан Кинкейду.

– Он частенько говорил, что надо вытащить тебя обратно в Чарльстон.

ДжоДжо разгладила мне пиджак, отступила и оглядела меня с ног до головы.

– Тебя что, там в Нью-Йорке не кормят?

Не изыскав в закромах никакого формального ответа, я пожал плечами.

– Тебе нужно уделять больше драгоценных минут ложке и вилке, Гроув. Завтра после похорон я кормлю у нас половину полуострова. И не удовлетворюсь, пока ты не наберешь десять фунтов.

Я знаю толк в счастливых минах, могу изобразить, что все замечательно, хотя повержен во прах и от горя готов рыдать. Уж поверьте.

ДжоДжо перешла в похоронно-развлекательный режим. Она вступала в непринужденную беседу с соседями, отодвигая собственную боль на второй план. Когда все слезы будут пролиты, когда каждый скажет: «Искренне сочувствую», или спросит: «Чем я могу помочь?», когда напитки будут выпиты и соболезнования выражены – она останется в большом доме Палмера одна-одинешенька, и не с кем будет разделить отчаяние, кроме собаки. Головная боль будет выедать мозг, как миелома. Обвести горе вокруг пальца не удавалось еще никому.