Травма

– Выкладки за сегодня оставьте в каюте, я займусь ими ночью.

– Я могу сам ими заняться, я всё же...

– Оставьте их в каюте.

– Как пожелаете, капитан, сэр.

Люк снял с пояса ножны со шпагой и крутил их в руках, время от времени поглаживая бронзовое навершие в виде оскалившейся рыси.

– Корабль - не просто деревянный башмак с набившимися в него людьми. Корабль - одно целое.

"Да хоть два, кэп," - беззвучно ответил Симмонс.

– Поэтому каждый здесь должен делать своё дело. Я не из тех аристократишек, которые идут в капитаны, а потом только и делают, что пьют вино да жалуются на качку. Я не такой, я люблю свою работу, люблю... море.

– Я знаю, капитан. Сэр.

Люк, кажется, не заметил неожиданного приступа откровенности у своего помощника и продолжал разглагольствовать, вглядываясь в чистую линию между небом и морем. Матросы на вахте притихли, как будто тоже любовались неожиданным для весенней Атлантики затишьем. Фрегат Британского королевского флота "Орфей" заканчивал восьмой день плавания.

Люк вынырнул из своих размышлений и впервые, кажется, за весь день посмотрел прямо на Симмонса.

– Я знаю, я болтун и зануда. К этому привыкаешь, но нам ещё не один месяц ходить под парусом вместе.

– Вы хороший капитан... сэр.

Люк улыбнулся.

– Просто капитан. Что-то подмораживает к вечеру, бр-р.
– Люк повесил шпагу обратно на пояс, расстегнул верхнюю пуговицу камзола и достал из нагрудного кармана бутылочку полупрозрачной желтоватой жидкости.

– Лауданум?
– поинтересовался Симмонс.

– Помогает заснуть, - пояснил Люк, срывая бумагу с горлышка бутылки.
– В конце концов, у каждого джентльмена должна быть хотя бы одна вредная привычка, не так ли?

Симмонс проследил глазами, как лёгкая бумажка спланировала за борт и опустилась на воду.

И Ула наступила прямо на неё. Запросто можно было перепрыгнуть лужу целиком, не пачкать зря кроссовки, но это всё старые детские привычки - не наступать на трещины на асфальте и красные плитки на мостовой, зато обязательно растоптать попавшийся на дороге хрустящий сухой лист или бумажку. Кажется, это был чек из старого пищевого автомата. Или листок блокнота... неважно. Я бегу. Я добежала.

Ула перешла с бега на шаг, подошла к узкой изрисованной баллончиком скамейке у спины и присела. Грязно, конечно, но костюм всё равно стирать. Да и вообще - всё равно.

Повсюду была молодёжь. Неформалы, отбросы общества, потерянное поколение. Как нас только не называют. Много секса и наркотиков, как полагается. Никакого рок-н-ролла. Но мне здесь просто хорошо дышится, а значит, получается, здесь вообще хорошо. Ну у меня и каша в голове.

Ула сидела, уперевшись локтями в колени, и разглядывала тусующиеся вокруг компании. Сквот всегда был полон интересных персонажей, особенно внутренний двор. Вроде сада камней с бетонными стенками и стеночками. Ула понятия не имела, как весь этот бродячий народ до сих пор не поумирал с голодухи - ей самой работа курьера досталась случайно, как по волшебству.

У дальней стены парень и девушка танцевали хип-хоп. Нескладная музыка (если это можно назвать музыкой), дурацкий прикид - а двигаются здорово. Я бы тоже так могла.

– Эй.

Рядом на скамейке развалился, расставив колени, парень в кожаных штанах и красном блестящем плаще на голое тело. Да нет, не парень, мужчина. Слегка небритый, с зачёсанными назад волосами. А глаза... ох, глаза.

– Как тебя зовут?

У него был странный акцент. Что-то восточноевропейское. Наверно. Я смотрела только на глаза.

– Ула.

Он поднял обе руки, как будто хотел сейчас же на расстоянии меня задушить. На одной руке на пальце татуировка - трилистник, на другой - шрам вдоль запястья. Но это неважно, глаза, глаза!

– Мне нравится имя Ана. Я буду звать тебя Ана.

– Хорошо. Ана.

Я бы и хотела оторваться, да никак. Получается, это что-то необычное, неземное, как оно там называется... И я теперь точно видела, что у него в глазах. Огонь. Дикие языки пламени.

Огонь распространился на верхний этаж, охватил перекрытия. Времени нет, совсем нет.

Джерри ушёл наверх. Не знал, что там никого. Сейчас всё к чёртовой матери обрушится.

– Жди здесь.
– Под раковиной - последнее относительно безопасное место здесь.
– Джерри!!!

Нет ответа. Огонь в гостиной ревел, как реактивная турбина. Уинстон выбежал из кухни в прихожую. Лестница на второй этаж выглядела нормально, но на самом деле её считай что и не было - подвешенный на сгоревших опорах кусок дерева. Значит, всё, Джерри. Времени нет.

Уинстон вернулся в кухню. Удушливый дым стелился по ногам, поднимался вверх, заслоняя обзор. Под раковиной тоже небезопасно. Уинстон открыл дверцу шкафчика. Пусто. Где она? Быстрый взгляд вокруг. Взорвалась - хлоп!
– лампочка над головой. Где?.. Уинстон вытер рукавом закопчённый пот с лица.

Тоненький, тихий детский кашель. Слева. Незаметная дверь в кладовку. Да, она здесь, среди банок консервов и мешков крупы. Давай.

– Давай. Пойдём, я выведу.

Личико маленькое, курносое, с проходящими по саже двумя бороздками слёз. Уинстон сначала взял её ладонь, потом, не встречая сопротивления, подхватил на руки. Ей, наверное, уже лет шесть - тяжёлая.

Выход. Коридор. Лестницы уже нет, просто нет - дымящиеся ядовитым пластиковым туманом обломки. Пройти по коридору в прихожую - и наружу. Уинстон толкнул плечом дверь. Не поддаётся. Ещё раз - ничего. Уинстон разбежался и пинком высадил дверь. Сверху посыпались искры. Тлеющая балка, подпиравшая дверь, отлетела в сторону. Уинстон сделал два шага по коридору - и по-рыбьи ухватил ртом воздух. Упал на колени, потом ничком на пол, чудом не придавив ребёнка. Тяжёлая доска лежала рядом, прямо перед глазами. Вот что случилось. Затылок будто кувалдой размозжили. Но я в сознании, я здесь. Давай.

Уинстон рывком поднялся на четвереньки и, не отпуская девочку, отполз обратно в прихожую. Девочка всхлипнула и снова замолчала.

– Туда нам нельзя, не пройдём, - прошептал Уинстон не то ей, не то самому себе. Словно в подтверждение, в коридоре обрушился на пол целый кусок потолка.
– Остаётся...

Он медленно обернулся. Воющее жерло гостиной даже отсюда дышало жаром.

– Слушай. Я честно-честно не буду смотреть. Просто возьми подол майки и натяни на лицо. Вот так. Совсем недолго. Я не смотрю.

Мне тоже не нужно смотреть. Шлем остался на кухне, или в детской... Капюшон на глаза, варежки, "Отче наш".

Уинстон подхватил девочку и бросился в пекло.

Запах гари. Горелой плоти. Неприятный, но привычный. Тлеющая под пальцами ткань. Стекло. Трава. Воздух. Свежий, чистый воздух.

Уинстон не помнил, как оказался снаружи. Локти слегка саднило, ладони пахли мясом. Рукава комбинезона, неспособные гореть, обуглились по краям.

Уинстон стоял на коленях на лужайке перед домом, который уже переставал быть домом, проваливался внутрь, как замок злой колдуньи. Девочка в его объятиях не шевелилась - стояла прямо и смотрела на догорающий дом. Родители уже знали - спешили сюда с работы из центра города, проклиная вечные пробки. Няня, сама ещё девочка лет шестнадцати, стояла рядом заплаканная, испуганная не меньше других. В двух шагах от неё на раскладном стуле сидел Джерри, помятый, но целый. Даже шлем не потерял. Остальная бригада бросила тушить и обходила пожарище, оценивая масштаб произошедшего и смотря, чтобы не перекинулось на соседние здания. Один отошёл в сторону и цинично курил самокрутку.