Третьего не дано

"Так вот он какой, этот Ружич", - подумал Дзержинский, глядя на его словно схваченную утренним инеем голову, на впалые щеки, на глаза, будто присыпанные золой.

– Мне отмщение и аз воздам!
– нервно выкрикнул Ружич. Он уже не в силах был остановить себя.
– Вас нетрудно понять. Столько лет в тюрьмах! Это не может не породить желания мстить.

Ружич вдруг поежился - не от страха, не оттого, что Дзержинский мог с озлоблением воспринять его дерзкие слова и вызывающий тон, а оттого, что произнес почти то же самое, что говорил о Дзержинском Савинков.

– Гомер сказал, что боги у всякого раба отнимают половину души. Вам не кажется, что вы едва не стали рабом господина Савинкова? Да и не обо мне речь.

Я лишь песчинка в рядах своего класса, пролетариата.

А класс этот никогда не опускается до мстительности - он лишь воздает должное тем, кто встает на его пути к свободе. Более того, сила наших ударов по контрреволюции вызвана только одним - ее ожесточенным, бешеным сопротивлением и натиском. На террор мы вынуждены, - Дзержинский подчеркнул слово "вынуждены", - отвечать террором. Но если уж вы заговорили обо мне, - Дзержинский сел, и только теперь, когда лицо его попало в полосу самого яркого света, Ружич увидел, каким оно было измученным и усталым, - то не хотите ли узнать, кем я мечтал стать в юности?

– Постараюсь догадаться, - ответил Ружич.
– Сначала - господство над Россией, потом - над всем миром...

– Господство - не то слово. В нашем гимне поется:

"Владеть землей имеем право", - Дзержинский сделал ударение на слове "владеть".

– "...А паразиты никогда", - задумчиво, обреченно продолжил Ружич.
– А вот как объясните вы мне, русскому интеллигенту, всю жизнь желавшему процветания своей родине и счастья народу...
– Ружич захлебнулся от нахлынувшего на него волнения.
– Как вы объясните, что этот русский интеллигент тоже попал в разряд паразитов и, следовательно, не имеет права не только владеть землей, но и жить на этой самой земле? Не подумайте, ради бога, что я хочу затянуть время и отсрочить то, что мне уготовано, утомленно, будто уже очень долго спорил с Дзержинским, сказал Ружич.
– И, ради всего святого, не надо прописей.

– И, ради всего святого, - в тон ему заметил Дзержинский, - не надо лжи.

Ружич удивленно вскинул крылатые брови.

– Я имею в виду все то, что так правдиво старался рассказать Аркадий Сергеевич Громов.

– А...
– горько усмехнулся Ружич.
– Все это ушло уже в область предания. Актер из меня никудышный...

Сейчас перед вами сидит не Громов, а Ружич. Вы это знаете. Я же ручаюсь за этого человека, за его искренность, за его совесть. f - Хорошо, удовлетворенно сказал Дзержинский.

– Вот вы арестовали меня, - продолжал Ружич.
– И много других офицеров. Но не рано ли торжествовать победу? Русское офицерство никогда не станет на колени, не смирится с насилием.

– Русское офицерство?
– переспросил Дзержинский.

– Да, русское офицерство, - упрямо подтвердил Ружич.
– Какие только ярлыки не приклеивают нам большевистские газеты! А между тем правомерно ли забывать, что среди этих офицеров множество умных, образованных людей, для которых ничего нет дороже России?

– И много таких, на чьих плечах держался трон государя императора всероссийского и кто остался верен этому трону, как идолу, - продолжил Дзержинский.

– Я говорю не о них. Вы смотрите на офицерство как на однородную силу, несущую в себе заряд реакционности и фанатической преданности монархии. А между тем это далеко не так.

– Чужие ошибки мы на свои плечи взваливать не собираемся, - возразил Дзержинский.

– Слепы не мы, а господа офицеры. Если бы они хотели счастья трудовому народу, то пришли бы к нам.

– Не так легко сбросить с себя груз прошлого, если не взвалить на плечи ничего взамен, - возразил Ружич.

– Уйдя в подполье, господа офицеры взяли в одну руку яд, в другую кинжал.

– Еще с детства я преклоняюсь перед декабристами, - признался Ружич. Россию я видел их глазами.

– А за какую Россию вы решили сражаться теперь?

– Отечеству своему я желаю только свободы, - А за что же, по-вашему, борются большевики?

– Революция - это февраль, - вспыхнул Ружич.
– Октябрь - переворот.

– Это уже игра в словечки, - усмехнулся Дзержинский.
– За Советами идет громадное большинство России.

Честь и хвала такому "перевороту"!

– Свобода никогда не имела ничего общего с насилием, - упрямо возразил Ружич.
– Загляните в глубину веков, и вы убедитесь в этом.

– Наше насилие - во имя большинства над меньшинством.

– Уместна ли здесь арифметика?
– в свою очередь усмехнулся Ружич, откинув мягкую прядь волос со лба на затылок, и заговорил медленно, раздумчиво, словно вспоминал о том, что стало далекой историей.
– Матрос Железняков... Его слова: "Караул устал..." Впервые в истории Российской империи собрался подлинный орган народовластия - Учредительное собрание, и его разгоняет матрос, обвешанный пулеметными лентами. Свобода - и этот безграмотный, жестокий матрос!

– Кстати, "представительный" орган в народе пренебрежительно назвали учредилкой.

– Это термин большевиков.

– Так, - Дзержинский слегка прихлопнул ладонью по столу.
– Так. Вот господин Савинков создал организацию, - продолжал он, глядя куда-то мимо Ружича, и то, что он не сказал "вы с Савинковым создали организацию", и то, что не посмотрел в этот момент в упор на него, - всем этим он как бы отделил Ружича от Савинкова, и от заговора, и от тех целей, которые ставили перед собой заговорщики.
– Отдадим ей должное - организация крепкая, искусно законспирированная. Звучное, заманчивое название: "Союз защиты родины и свободы".

Но скажите, вы хорошо знаете Савинкова, скажите, что общего со свободой у человека, который едва ли не с пеленок бредит диктаторством? Что общего у него с родиной, если белые генералы, эти прожженные монархисты, сделали его своей марионеткой?

– У Савинкова нет корыстных целей, - убежденно сказал Ружич.
– Он живет идеей. Всю молодость он отдал борьбе с деспотизмом.

– Не из любви ли к родине и пароду он предает и родину и народ английскому и французскому капиталу?

Ружич промолчал - это было его больное место, и Дзержинский понял смысл этого молчания.

– Вот вы утверждаете: у Савинкова не было личных целей, - продолжал Дзержинский.
– Возможно, да, если под личными целями подразумевать лишь желание разбогатеть или сделать карьеру. Нет. для Савинкова это пустяки. Он игрок крупного масштаба. И позвольте с вамп пе согласиться. Я утверждаю: личные цели у Савинкова есть. Он мнит себя мыслителем, спасителем человечества

от "большевистского кошмара". Он жаждет быть в центре внимания, рвется на сцену политической жизни. Вот вам и цель. Неудавшийся литератор, он делает ставку на политику.