Третий берег Стикса (трилогия)

— Красивый — страх, только красноватый сегодня какой-то, — ответил президент, поворачиваясь к столу. — Быть песчаной буре. А я как раз собирался слетать в Аркадию.

И додумал мысль, прерванную астрономическими восторгами бывшего ареолога: «Даже если вскроют канал и перехватят, никто из них, — президент оглядел присутствующих, — всё равно не знает, кто такой Протесилай. Мы с Сашей молодцы».

Чтобы не дать себе снова нырнуть в пучину уныния, он энергично двинул кресло к столу, вынырнул из тьмы в освещённый круг, глянул отшатнувшемуся от неожиданности Рэтклиффу прямо в глаза и проговорил с вызовом:

— Ну что же, будем голосовать?

— Да, но… — забормотал тот.

— Ставьте же вопрос на голосование, Владимир Борисович, — нетерпеливо прошелестел Семёнов, — хватит из нас жилы тянуть.

— Кто за то, — внятно проговорил искусственный голос президента, — чтобы признать необходимым уничтожение корабля, нарушившего запрет о пребывании судов с гравитационными реакторами в околоземном пространстве? Вы, Джим? «За». Роман Анатольевич? «За». Я так и думал. Людмила Александровна? Всё-таки вы «за»?

— Понимаете, Владимир Борисович…

— Нет нужды объяснять, — жёстко перебил её президент. — И, хоть в голосовании остальных членов совета нет больше никакого смысла, я, тем не менее, спрашиваю. Кто против? Вы, Гэмфри? Спасибо. Что же касается меня самого…

— Владимир Борисович, зачем вам голосовать? — попытался остановить его Рэтклифф. — Большинство «за», ваш голос ничего не изменит.

— Изменит, — ответил президент. На малоподвижном лице его, казавшемся в ярком свете деревянной маской, заострились тени. — Я голосую «против».

— Но это же… — начала Житомирская.

— Незаконно, — продолжил за неё Рэтклифф. — И глупо. Корабль обнаружен, теперь, когда у меня есть санкция уничтожить его… Да что ж такое! Минутку, мне опять сообщение.

Глаза его снова забегали по строчкам письма, но на этот раз он читал вслух: «Корабль-нарушитель удаляется от Земли, используя гравитационный двигатель, с предельно допустимым для судов такого типа ускорением. Центр Управления полётами запрашивает санкцию на перехват и уничтожение означенного корабля».

— Он бежит? — Семёнов усмехнулся.

«Бежать-то бежит, да только не он, а «Протесилай»! — молча торжествовал президент, сдерживая желание заставить своё летающее кресло заложить крутой вираж.

— Далеко не убежит, — уверенно заявил Рэтклифф, закончив диктовать мэйлеру короткий ответ. — Я отдал приказ на перехват.

— Может быть, не нужно?.. — громким шёпотом спросила Люся Житомирская. Он ведь уже бежит…

— Вы же проголосовали «за»? — бесцветно осведомился президент. — Хотите найти оправдание в сомнениях?

— Я протестую, Владимир Борисович, — заявил Семёнов, — вы пытаетесь оказать давление на главу департамента. Это проявление авторитаризма. Я буду вынужден вынести вопрос о недоверии президенту на заседание Центрального Комитета Союза Исследователей.

— Прекрасно, — не сдерживаясь более, ответил ему президент. — Я как раз собирался собрать завтра внеочередное заседание комитета. Там и поговорим. Вы к себе, Гэмфри?

— Сейчас, только скажу пару слов Джимми.

— Тогда я подожду вас в коридоре, — бросил через плечо президент; кресло его облетело вокруг стола, скользнуло в проём разъехавшихся дверей, едва не зацепив створки. Чуткие микрофоны, заменявшие президенту уши, уловили за спиной: «Зачем ты так со стариком, Рома? Он же…» Но створки сошлись, не дав президенту услышать упрёк сердобольной Люсеньки. Люськи Житомирской, сиживавшей на коленях президента в те времена, когда ей не приходилось скрывать ни одного из четырёх прожитых ею лет, а сам Владимир Борисович не был президентом и не собирался им быть. И не стариком был, а желторотым тридцатитрёхлетним охламоном, жаждавшим покорить Марс и прилегающие к нему территории отсюда и до плюс бесконечности. Подняв правый манипулятор, Владимир Борисович подплыл к толстой колонне лифтовой шахты, развернулся и нанёс ей короткий полновесный удар, вложив в него всю злость, какую успел накопить за время вечернего совещания глав департаментов. Никакого заметного урона это его действие не нанесло ни манипулятору, ни дурацкой колонне, самодовольной, как главный энергетик Семёнов Р.А. Semen RA. Семя Солнца, чёрт его побери совсем. «Люська девчуська! — сокрушался Володя, втягивая манипулятор, — и ты тоже за то, чтобы убить его!»

— Володя! — позвали сзади. Президент не сразу понял, что это всего лишь Гэмфри — фонили микрофоны после избиения колонны, впечатление было такое, будто кровь в голову бросилась и поэтому звенело в ушах. Переждав, пока адаптируются входные усилители, он повернулся к терпеливо ожидавшему Моргану и спросил:

— Можем идти? Я провожу тебя к ангарам, потом заскочу к Лосеву и уж потом в Аркадию.

— Я не домой. Мне тоже нужно к Лосеву, Володя, — виновато проговорил начальник Департамента строительства.

— Зачем? Случилось что-нибудь? — равнодушно спросил президент, стараясь приноровиться к быстрому шагу бывшего ареолога, чтоб не обгонять и не отставать. В широком коридоре, спускавшемся пологим изгибом с верхнего обсерваторного яруса к цехам и лабораториям поселения «Центрум», было по-вечернему пусто и тихо — идеальные условия для серьёзного разговора. Собеседника знали друг друга достаточно хорошо, чтобы не приходилось тратить время на изречение благоглупостей о преимуществах пешей прогулки и оправдываться в желании презреть лифт. «Гемфри смотрит виновато», — отметил про себя Володя и понял вдруг, что произошло, раньше, чем услышал ответ.

— Пока не случилось, но вполне может, — проворчал Морган. — Рэтклифф потребовал расконсервировать и передать ему ещё одну эскадрилью истребителей, подготовить к передаче две, а завтра пустить в производство новую партию. К чему бы это, как ты думаешь?

— Кто хочет мира, пусть готовится к войне, — усмехнулся президент.

— И всё это против одного несчастного мальчика?

«Всё против нас», — с тоской заметил про себя Володя, бросив косой взгляд на горбатые спины ангаров, видимые прекрасно сквозь боковую прозрачную стену спиральной галереи. И увидел, как лопнула, раскрыла лепестки одна из красных спин, обнажив веретено корабельного туловища.

— Мне показалось, Рэтклифф не очень-то верит, что эскадрилья «ос» сможет с ним управиться. Казалось бы, даже трёх-четырёх штук довольно, чтобы разделать любой из наших кораблей.

— Речь ведь не о любом корабле, — хмыкнул Володя, глядя, как поднимается с трехсотметровой глубины к звёздному небу гигантская серая туша.

— Не о любом? — переспросил с надеждой Морган. — И ты думаешь, у мальчика есть шанс? У меня сложилось впечатление, что ты тоже знаешь, о ком речь.

«Мне ли не знать!» — заметил про себя Володя, но вслух не сказал, и, чтобы увести разговор в сторону от опасной темы спросил:

— Послушай, Гэмфри, ты не жалеешь, что подался в администраторы?

— Мог бы не спрашивать, — Морган хохотнул. — Ты же меня знаешь. Так иногда зудит! Как это по-русски? Как у старого коня при звуках боевой трубы. Бросил бы всё к чёртовой матери и двинул бы пешком к долине Маринер… Но есть ведь Галя и парень мой Джеффри. Если бы у тебя был сын… О! Извини, Володя.

Всем было известно, что детей у президента нет.

— Ничего, ничего. То, что ушло — было не наше. В моём возрасте и положении не плачут по сбежавшему молоку, — безмятежно болтал президент, чувствуя, как ворочается в сердце шестидюймовая ржавая игла отчаяния. «Гэмфри не виноват. Всегда был толстокожим, даже в детстве. Весь в папашу, Гэмфри-старшего. Его-то уж точно сердце не беспокоит. И меня беспокоить не может, ибо искусственное. Так, фантомные боли».