Третий брат

Действуя теперь, как во сне, он вдруг очнулся. Опешившая от неожиданной боли латышка отступила назад и чуть было не рухнула на пол, споткнувшись о кухонный табурет. Это вызвало новый поток площадной брани, хуже прежнего зацепившей Рыбакова какой-то бесчеловечной пустотой и жестокостью. Его рука, было опустившись после первого удара, снова поднялась вверх и занеслась над побагровевшим лицом латышки. Вот, ещё мгновение, и она опустится с большей силой, чем в первый раз. Тогда уже, может статься, удар придётся по-мужски крепким и…

Что могло бы случиться, Рыбаков потом даже не решался себе представить, ведь он себя почти не контролировал. А рука-то его, поднявшись высоко, всё же не опустилась во второй раз на голову хозяйки. Так и повисла в воздухе…

– С-с-сволочи ба-альшевики, поганые юды-каины… – уже потише, но с неукротимой яростью латышка горлом извергала из себя знакомые и непонятные слова.

Рыбаков резко повернулся, стремительно вышел на улицу и закурил. К калитке подошёл хозяин-латыш, поздоровался с Рыбаковым, кивнув тому головой и вошёл в избу. Алексей Петрович остался у калитки, докуривая папиросу и приходя в себя после случившегося. О том, что происходило в избе тем временем, он старался не думать, и вошёл обратно лишь спустя некоторое время. Латышка громко ворочала чугуны возле печи, собирая ужин для мужа, тот сидел за столом, угрюмо глядя перед собой и не говоря ни слова.

– Говорю тебе, ешь как следует, – бормотала хозяйка, а хозяин молчал, и чувствовалось напряжение. – Завтра будут подводы – в лес на вырубку с работниками…

– Слушайте, – заговорил Рыбаков, – погорячился… простите.

– Здесь не то, что в городе, – буркнула та, не глядя в его сторону, – найдётся кто покрепче…

– Молчи, баба, – грубо оборвал её муж, – твоё место у печи.

Воцарилась неловкая пауза. Усевшись за стол, латыши отвернулись от Рыбакова и тяжело молчали. Хозяин положил ложку и, скрестив руки на груди, неприязненно бормотал про себя, шевеля губами, словно произносил заклинание. Хозяйка смотрела ему прямо в рот, кивая головой. «Будто какие-то пришельцы, нелюди», – глядя на них и тряхнув головой, подумал Алексей Петрович, вспомнив свой сон и солдата в траншее, который умолял его не убивать, а потом первым напал на него.

«Кроме всего прежнего, – в голове его крутилось, – если бы я убил того солдата, то ничего дурного бы не сделал! Вот и служба-то военная, по правде, чтобы убивать… – Рыбакову стало немного не по себе и он добавил: – врагов, конечно. Однако как знать, кто и когда враг, а когда друг? Разве не бывает такого, что вчера враг, а сегодня – друг?! Да и зачем это – всех разделить на врагов и друзей? Какое же трудное дело – единство всех, которое никого из нас ни к чему не обязывает! – Но, без обязанностей-то чем заняться человеку и чему посвятить свою жизнь? Нет… одновременно, что-то же даёт силы и желание жить, – значит, оно… разделение, не просто так».

– Простите, виноват я… – одними губами ещё раз произнёс он и удалился к себе за ширму. Софья Ивановна сидела там, о чём-то тихо разговаривая с сыном. Жизнь продолжалась по-прежнему, словно ничего не произошло, однако на душе у капитана было прескверно…

Глава 1 Призраки

Семья Алексея Петровича Рыбакова, в недавнем прошлом капитана артиллерии, ныне – редактора армейской газеты, прибыла на Сахалин в разгар войны, когда на Западном фронте вовсю шли бои. Прежде они жили в Хабаровске, куда перебрались из Прибалтики, оказавшись на Дальнем Востоке ещё перед войной. Затем вышел приказ, и вместе с супругой Софьей Ивановной и сыном Виктором капитан Рыбаков отправился на Сахалин, в его северную половину. Это была советская территория, однако по-прежнему в некоторых её местах проживали японцы.

Давнее дело, когда юг Сахалина, до пятидесятой широты, стал японской территорией – неприятно и вспоминать о том договоре, который без особого желания подписала Россия аж в 1905 году. Дальше больше, безвластие на Сахалине спустя полтора десятилетия привело к тому, что японцы занялись разработкой земных ресурсов на всей территории острова. Поздней их войска переместились с севера на юг, но право концессии на уголь, нефть и рыбу осталось на севере за ними.

Спустя некоторое время ситуация изменилась. Вышел советско-японский пакт о нейтралитете, включавший ликвидацию японских концессий на севере Сахалина. Три года Япония тянула с его исполнением, однако наши победы на Западном фронте вынудили в конце концов исполнить принятые раньше условия.

Весной 1944 года началась передача концессионного имущества японской стороны на севере Сахалина. Отношения тогда были очень непростыми, и этот факт не принято воспроизводить, умалчивая о причинах трёх лет задержки. Кто и как допустил вопиющую несправедливость, спросит история. К тому времени капитан Рыбаков с семьёй уже около года проживал в Александровске-Сахалинском – тогдашней советской столице острова.

До революции царская каторга Александровск-Сахалинский была знаменита по-своему – там провела последние годы легендарная Сонька Золотая Ручка. Если бы она писала мемуары, то нетрудно представить, какой интерес мог бы появиться к этому невзрачному, малонаселённому прибрежному городку, жизнь в котором раскрывает все «прелести» условий Крайнего Севера.

Однако личная встреча с ней тогда произвела бы отнюдь не романтическое впечатление – низкого роста худая женщина с седыми прядями волос и лицом старухи. Руки в кандалах после двух попыток побега, одна в камере – словно зверёк снуёт из угла в угол, ко всему прислушиваясь и принюхиваясь. Одним словом, мышь в мышеловке, а никак не роковая красавица, когда-то соблазнившая своих тюремщиков. Впрочем, история знает невероятные случаи перевоплощения, на что, по словам современников, она была мастерица…

* * *

По приезде на остров семью Рыбаковых приняли к себе в дом японцы – семья инженера-нефтяника Иошито Накасимы. Условия нефтяной концессии, где работал Иошито, предписывали сотрудничество с Россией, да он и сам не был против того, чтобы в их доме жили русские. Его жена Мари преподавала русский язык в японской школе, там же училась их десятилетняя Акира. Многое в этой японской семье было связано с Россией, русским народом и культурой.

Накасима жили в доме дореволюционной постройки, неподалеку от зелёного одноэтажного деревянного казначейства. Кроме большой залы и гостевых комнат, в доме были детские и спальни – достаточно места, чтобы разместиться двум небольшим семьям с детьми. Они могли жить каждая по-своему, совершенно не стесняя друг друга. Лишь в особых случаях встречались за общим столом в зале, когда, например, случался день рождения – Акиры или Виктора. Детские праздники стали традицией, в остальном бывали просто приглашения – давайте-ка посидим за столом, потолкуем.

В первый вечер прямо с военного катера уже знакомый нам сержант-мумия доставил семью Рыбаковых со всеми вещами прямо к дому Накасимы. У дверей, Иошито и Мари довольно долго стояли, время от времени посматривая в сумрачную даль. Затем они приветливо переглядывались, словно подтверждая друг другу: «Ты, правда, рад, дорогой, что мы теперь будем не одни?» – «Конечно, дорогая, как и ты!»

Иошито Накасима, средних лет невысокий худой мужчина в сером костюме и дождевой накидке на плечах, имел весьма благородные и мужественные черты лица, с императорски широкой улыбкой под небольшими чёрными усиками. Он стоял, крепко придерживая над собой и Мари большой зонт, скорее от ветра, чем от дождя, которого уже почти не было. Фигура хозяина дома производила впечатление человека весьма твёрдого в своих намерениях, однако готового обсуждать их, если это кого-нибудь задевает.

В тёплом шерстяном платье и накинутой непромокаемой куртке, а не в традиционное кимоно, миловидная японка Мари выглядела совсем по-европейски. И оделась она так, вероятно, для того, чтобы подчеркнуть своё приветливое отношение к прибывающим Рыбаковым. Те, конечно, не сразу оценили это – после морской «болтанки» нужно время, чтобы прийти в себя. Но потом, вспоминая, как хозяева встречали на пороге своего дома, Рыбаковы радостно улыбались друг другу – у каждого их них осталось об этом особое впечатление. А японцы действительно давно ожидали гостей из России и были несказанно рады, наконец, их приезду.