Третий глаз Шивы

Генерал. А вы, Владимир Константинович, конечно, не согласны?

Люсин. Решительно не согласен. Прежде всего я не представляю себе, какие обвинения можно выдвинуть против Марка Модестовича. Повторная судебно-медицинская экспертиза снимает все подозрения в убийстве. Остальное – лирика. Разумеется, на данной, как выразился подполковник Костров, стадии расследования. Такова, товарищи, чисто формальная сторона. Но не она явилась определяющей в принятом мною решении. Главное заключается в том, что я хочу подождать естественного завершения протекающих ныне необратимых процессов. Я понимаю, что выразился довольно туманно. Не имеет значения. Просто я предпочитаю ждать. Колос должен созреть.

Генерал. Смотрите не переиграйте. Иногда бывает полезно вовремя вмешаться и прервать, как вы сказали, процесс, не допустить необратимых изменений. Не доводить до крайностей.

Люсин. Если я правильно понял, товарищ генерал, определенного мнения вы не высказываете?

Генерал. Смотрите, Люсин, не перегните палку.

Люсин. Постараюсь, товарищ генерал. Но я рискну остаться при своем. За убийство, пусть только словом, должно последовать воздаяние. Иначе наше ремесло аморально.

Глава пятнадцатая. ШЕРЕМЕТЬЕВСКАЯ ТАМОЖНЯ

Как только машина остановилась у стеклянного фронтона Шереметьево-1, Сударевский торопливо сунул таксисту заранее приготовленную пятерку и распахнул дверцу.

– Куда ты так спешишь! – Мария поправила прическу и, легко коснувшись его предупредительно протянутой руки, ступила на тротуар. – У нас еще бездна времени. – Непроизвольно заглянув в тусклую глубину зеркального стекла, она отметила, что одиннадцатисантиметровые каблуки, пожалуй, делают ее чересчур высокой. Это стало абсолютно ясно, когда Марк, взяв из багажника чемодан, встал рядом с ней, и она впервые заметила, что выше его на полголовы. Дизайнер салона «Клерже» немного переборщил.

– Быстро доехали, – сказал Сударевский, пропуская ее вперед. – Придется тебе поскучать со мною еще пятнадцать минут.

– Пятнадцать? – Она приветливо улыбнулась продавщице сувениров и помахала рукой буфетчице. – Верных сорок. Хочешь чашечку «эспрессо», дорогой? Надя сейчас нам сделает. – Она повлекла его к буфетной стойке.

– Погоди, – растерянно озираясь, удержал он ее. – Стоит ли? Пройти таможню надо как минимум за час до отлета.

– Кто тебе сказал? – Она сняла с плеча сумку из жатой искусственной кожи, сверкающей, как паюсная икра. – Никогда не верь тому, что написано в билете.

– Тебе, конечно, виднее, – промямлил он, ставя чемодан и туго набитый портфель на пол. – Но все-таки…

Она раскрыла пудреницу с овальным зеркальцем, выдвинула из золоченого туба столбик помады и уверенным эластичным нажимом подкрасила губы.

– Не забудь зайти к Нелли и Петру Никодимовичу. У них машина, и он повозит тебя по городу. Там есть на что посмотреть.

– Я думаю!

– Адрес я положила в бумажник. Они живут возле самой биржи. Найти очень легко… Черный хлеб отдашь прямо в аэропорту. Наш представитель встречает каждый самолет.

– Я тебе обязательно позвоню. – Он крепко сжал ее руки. – Слышишь?

– Это же безумно дорого. – Она погладила его по щеке. – Лучше поезди по стране, сходи в театр и обязательно посмотри «Механический апельсин» Кубрика.

– Я все же позвоню, – с непривычной настойчивостью сказал он.

– Подумаешь, две недели! – Она беспечно тряхнула головой. – Не заметишь, как пролетит время.

– Мало ли что…

– Ерунда! Или ты боишься лететь, трусишка?

– Слушай, Мари, ты же знаешь тут всех?

– Более-менее.

– А таможенников?

– Кое-кого. Зачем тебе?

– Ты можешь сказать им, чтобы они ко мне не очень там придирались? – Он выпустил ее руки.

– Могу, конечно… но зачем? Кому ты нужен, глупышка?

– Ах, ты ничего не понимаешь, Мари! – Он губами взял сигарету из пачки. – Я же везу камни.

– Подумаешь! Ведь официально…

– Конечно. У меня даже письмо к начальнику таможни есть, но… Одним словом, если можешь, скажи им что-нибудь. Терпеть не могу, когда перетряхивают чемоданы!

– Не нервничай. – Она вновь провела рукой по его щеке. – Никому и в голову не придет перетряхивать твои вещи. Ты едешь в служебную командировку, везешь на выставку продукцию своей фирмы. Разве не так? А если тебя попросят все-таки открыть чемодан, то ничего страшного. Подумаешь! На самолет ты, во всяком случае, не опоздаешь. И вообще успокойся. А то волнуешься по любому поводу, словно и впрямь контрабанду везешь! – и засмеялась.

– Полагаешь? – Он торопливо закурил и посмотрел на часы. – Тебе, конечно, виднее…

– Хочешь, провожу до самого трапа? Меня пропустят. А с таможенниками я тебя просто-напросто познакомлю. Скажу: «Это мой муж». По крайней мере в очереди стоять не придется.

– Не надо. – Он швырнул недокуренную сигарету в урну. – Ты права, и никому ничего не надо говорить! Просто знай, что я тебя люблю.

– И я тебя.

– Я тебя очень люблю. И что бы ни случилось…

– Глупенький! – засмеялась она. – Ну иди, не томись… Выпей перед отлетом кофе и рюмочку коньяку. Это на втором этаже.

– Я позвоню тебе. – Он нагнулся за чемоданом.

– Попроси наших ребят. У них прямая связь с Шереметьевом.

– Ну вот… – Он потянулся к жене и, переложив чемоданчик из одной руки в другую, неловко поцеловал ее.

– Портфель! – напомнила она.

– Ах, да! – Он подхватил портфель. – Ну?

– До скорого, милый. – Она на миг прижалась к нему. – Когда будешь лететь назад, скажи пилоту, чтобы мне сообщили. Я тебя встречу.

Он молча проглотил слюну, затравленно улыбнулся и решительным шагом направился к регистрационному входу. Обогнув барьер из никелированных труб, он толкнул дверь ногой и боком протиснулся в ярко освещенный зал. Поставив вещи, оглянулся по сторонам.

Прямо перед ним находилась стойка с весами, у которой уже образовалась небольшая очередь, справа в глубине виднелись турникеты и застекленные кабинки с пограничниками, слева торопливо заполняли, стоя за конторками, какие-то листки пассажиры.

Марк Модестович несколько растерялся, но быстро сообразил, что надо делать, и остановился у ближайшей конторки, несколько потревожив тощую и длинную, как жердь, леди с мохнатой шавкой на поводке. Женщина в белом халате, сидящая за столиком санэпидемконтроля, неодобрительно косилась на не в меру резвую и голосистую собачонку. Чужой и далекой предстала перед Марком Модестовичем очередь у багажных весов, надменная дама в долгополой безрукавке с ее противной лупоглазой собачкой, даже вполне будничная докторша за столом. Промелькнула мысль послать все это куда-нибудь подальше, пока не поздно, пока не сделан последний решительный шаг…