Третий глаз Шивы

– А креветок кто убивал?

– Аркашенька. – Она потупилась, но тут же с запальчивой непоследовательностью возразила: – Он же исследователь, в конце концов! Не толстовец какой-нибудь!

– Конечно, Людмила Викторовна. – Люсин повернулся к ней, положив руки на спинку кресла. – Конечно… Интересы науки требуют. Ваш брат все очень правильно делал. Но мне надо точно разобраться, что к чему. Вы понимаете?

– Не знаю, право… Теперь мне все равно.

– Но если речь идет о преступлении?

– Пусть… Аркашеньку все равно не воскресить.

– Но дело его не должно погибнуть!

– И это уже неважно.

– Нет, важно! – Люсин отчетливо сознавал, что ему нечем ей возразить, но все-таки искал подходящие слова. – Он бы порадовался, если бы узнал, что труд всей его жизни не пропал даром, – сказал Люсин со всей убежденностью, на которую только был способен, сознавая при этом тщету и беспомощность своих слов. – Уверяю вас, он бы порадовался.

– Вы в самом деле так думаете? – встрепенулась она.

– Не сомневаюсь!

– Мне Аркашенька говорил, что со смертью кончается все. – Она смахнула слезинку.

– Да? – У Люсина перехватило дыхание, и он не нашелся, что сказать. Помедлив, задал первый пришедший на ум вопрос: – Как они умерщвляли креветок? – Возможно, это действительно его интересовало, и подсознательно он думал об этом с тех самых пор, как увидел впервые на даче в Жаворонках аквариум и банку возле него. Теперь, когда он догадался, для чего нужна подвижная опрокидывающаяся крышка, начало казаться, что в тот первоначальный момент он тоже все или почти все понял. – В банке? Рядом с растением?

– Да. Иногда в банку наливали кипятку, иногда хлороформ.

– И цветок реагировал?

– Еще как! Взрывом! Аркаша назвал характерный двойной всплеск на ленте пиками негодования и тоски.

– Приехали, – деликатно намекнул шофер.

– Действительно! – Люсин глянул в окно. – А я и не заметил… Приехали, Людмила Викторовна, – ободряюще кивнул он.

– Я должна буду выйти? – Она испуганно сжалась на заднем сиденье. – Сейчас я увижу его? Нет, нет! Я боюсь, не могу, этого я не перенесу… Мне нужно собраться с силами.

– Хорошо, – грустно согласился Люсин. – Давайте посидим просто так.

Глава третья. ЖУРНАЛИСТСКИЙ ПОГРЕБОК

Погребок Дома журналистов, как всегда, был забит до отказа, не протолкнуться. В жарком, прокуренном воздухе дышалось с трудом. Табачный дым висел под низким потолком малоподвижной облачной пеленой. Запах свежеподжаренного арахиса явственно перешибал стойкий бродильный дух. Но ради запотевшей кружки холодного, упоительно свежего пива стоило пойти на кое-какие жертвы.

Люсин и Березовский топтались в «предбаннике» возле бочек и зорко следили за столиками. Но, судя по количеству полных кружек, никто в обозримом будущем уходить не собирался.

– По-моему, нам не светит. – Люсин огорченно поскреб макушку. – Как полагаешь?

– Очередь продвигается, отец. – Березовский присел на каменную ступеньку. – В крайнем случае можно и стоя. По кружечке.

– Что – по кружечке? – Люсин сунул ему под нос завернутую в газету воблу: – А это? Нет уж, братец, ты как хочешь, а мне нужен столик. Я, может, целый год этого ожидал. Да и покалякать хочется. Генрих придет?

– Обещал подгрести, как освободится. У него сейчас приемные экзамены.

– Мне, что ли, податься в Академию общественных наук? – Люсин критически оглядел проступившие на бумаге темные пятна жира и, положив пакет на бочку, брезгливо понюхал пальцы. – А воблочка-то свежая, так и сочится.

– М-да, хорошо бы! – Березовский проглотил слюну. – Знаешь, почему здесь сегодня вавилонское столпотворение?

– Знаю, – уверенно кивнул Люсин. – По причине жажды.

– Нет, я серьезно.

– И я серьезно. Жажда доводит людей до остервенения. Научный факт.

– Оно конечно. Только есть еще одно привходящее обстоятельство: какой-то трепач распустил слух, что будут раки.

– Раков, для твоего сведения, кушают только в месяцы с буквой «Р». Поэтому раньше сентября не надейся.

– Ты бы лучше этим гаврикам объяснил, – посоветовал Березовский, кивнув на очередь вокруг стойки.

Отсутствие раков, воблы, моченого гороха и прочих классических закусок ничуть не влияло на настроение очереди. Журналисты в бодром темпе накладывали себе на тарелки бутерброды и крутые яйца, передавали по цепочке на дальние столики картонные блюдечки с арахисом и просоленными черными сухариками.

– Как бы все пиво не выдули, – оценил ситуацию Люсин.

– Стоп, старикан! – навострился Березовский. – Айн момент! – Он бросился, как напавшая на след гончая, к длинному угловому столу, где сидела компания человек в десять.

Последовали короткие рукопожатия, обмен мнениями по актуальным вопросам, и вскоре он уже призывно махал томящемуся в «предбаннике» Люсину.

На длинной скамье у стенки нашлось одно место. Люсин втиснулся туда хоть и с трудом, но прочно, а Березовский затесался в очередь. Кто-то из пирующих небожителей молча подвинул Люсину кружку. Она была скользкая и холодная, и пена в ней еще не успела осесть. Он так же молча принял дар и, отпив единым духом добрую половину, небрежно выбросил на всю компанию две здоровенные воблы. Когда Березовский вернулся с полными кружками, от воблы не осталось и следа.

Дальше у Люсина с Березовским все пошло как в сказке: свое место, свое пиво и деликатесы высшей категории. Под вязкую, как жевательная резинка, пронзительно соленую икру и копченый пузырь хорошо было вспомнить Мурманск: шашлык из зубатки, полуметровых омаров и жаренные в кипящем масле хвосты лангуст. Утолив первую жажду, разговорились «за жизнь».

– У тебя окно? – довольно отдуваясь, спросил Березовский.

– Как тебе сказать… – Люсин поставил кружку. – По правде говоря, я уже давно не был так занят, как сейчас. И чем дальше в лес, тем больше дров. Ни рук, ни головы уже не хватает, а концов не видно.

– Так-то уж все плохо? – хитро прищурил глаз Березовский.

– Нет, кое-что я, конечно, знаю, Юр, но, думаю, это не главное.

– А что главное?

– Вокруг него-то я и брожу с завязанными глазами, так сказать, смыкаю узкие круги.

– Потом пиф-паф и цап-царап. – Березовский наставил на него палец. – Руки вверх, а то буду стрелять! Брось шпайер! Твое здоровье! – Он поднял кружку.

– Угу, – хмыкнул Люсин. – Во-первых, «шпайер». Это из репертуара молодого Утесова. Сейчас говорят «пушка», «пушечка», «пуха».