Третий глаз Шивы
Шрифт:
– Но хоть приблизительно ты можешь сказать, в чем ситуация?
– Нет, Юр, это тебе ничего не даст. Ну найден труп на болоте, ну обложили предполагаемых убийц… Тебе это что-нибудь говорит? То, что для нас является повседневной работой, для тебя мелковато. Ты же другого хочешь. Чего-нибудь позаковыристей. Или я ошибаюсь? Чего молчишь?
– Жду. – Березовский, с трудом подавив улыбку, закрылся кружкой. – Жду, когда ты кончишь валять дурака.
– Валять дурака? Что ты, Юрочка! Мы же еще не начинали бороться.
– Что ты собираешься мне поручить?
– Исторические изыскания, разумеется.
– Это интересно?
– По-моему, очень. Но вполне возможно, что я и ошибаюсь. Не исключено, хотя и маловероятно, что здесь обычное уголовное дело и все наши поиски пойдут прахом, как только милиция возьмет двух субчиков, которые затаились в лесу.
– Я ничем не рискую. Разойдемся как в море корабли.
– Вот и расчудесно. По рукам?
– Идет. Что я должен делать?
– Сначала настройся. Представь себе, Юр, что тебя интересует сейчас не Средняя Азия седьмого века, как ты говорил, а Индия, Греция, Тибет какой-нибудь… Древность, культ камней и растений, короче говоря – фетишизм. Вникаешь?
– С трудом.
– В том-то и беда, что здесь все так неопределенно. – Люсин скомкал салфетку и бросил ее в пепельницу. – Представь себе человека, ученого. Он глубоко эрудирован, разносторонне образован, в какой-то мере почти гениален. У себя в лаборатории занимается синтезом монокристаллов: рубинов, сапфиров и тому подобное. На самом высоком, как принято говорить, научном уровне. Зато дома он вытворяет странные вещи.
– Например?
– Собирает древние рецепты алхимиков, выписывает из священных книг легенды и мифы, в которых фигурируют драгоценные камни…
– И это тебе кажется странным? – Березовский иронически улыбнулся.
– Погоди, Юр. Я понимаю, что в моем пересказе все предстает весьма банально. Я умею слушать, но не рассказывать. – Люсин задумался. – Давай попробуем зайти с другой стороны. – Он вынул записную книжку. – Ты знаешь о последних опытах с нервной системой растений?
– У растений есть нервная система?
– Выходит, что так… Как-нибудь я тебе расскажу об этом. Не теперь.
– Хочешь еще? – спросил Березовский, сдвигая на край пустые кружки.
– Подождем Генриха. – Люсин встал и огляделся. В баре стало просторнее. Соседи за их столом уже сменились. – Выпьем с ним еще по одной, и баста.
– Что так, отец?
– Работать надо, дорогой товарищ.
– Продолжим наши игры.
– Что бы ты сказал про человека, который ошпаривает кипятком комнатные цветы, прижигает их листья сигаретой, раздражает их током?
– Маньяк.
– И попал бы пальцем в небо.
– Исследование нервной системы растений?
– Он записывал биопотенциалы корней и листьев. Они резко меняются, когда, например, рядом убивают живое существо.
– Ого! Это уже товар!
– Клюнул?
– Давно, отец, но нельзя ли поподробнее? Неужели ты не можешь все как следует растолковать?
– Попробую… Но потом. Хочешь заедем ко мне?
– В контору?
– На пару часиков.
– Но у меня нет паспорта.
– Ничего, как-нибудь проведу.
– Если тебе, новый центурион, что-нибудь нужно, все нипочем! Попробовал бы я пройти к вам без паспорта по своей нужде, по частному делу!
– Приходи, хоть завтра. Пропустим.
– Чем еще занимается твой корифей?
– Не
надо о нем так, – посуровел Люсин. – Он умер.– Прости, старик. Я не знал.
– Он собирал старинные книги, изображения Будды и Шивы, в его доме много цветов и камней.
– Какие это цветы?
– Вот! – Люсин торжествующе раскрыл записную книжку. – Наконец-то! Я ждал этого вопроса. – Он придвинулся к нему почти вплотную. – Мне нужна твоя ясная голова, Юра. Сам я в этом ни бум-бум. Во-первых, скажи мне, что такое бонсаи?
– Карликовые деревья. Их выращивают на Дальнем Востоке, в Японии например. Я видел платаны, дубы и сосны, которым было по триста – четыреста лет, хотя росли они в фарфоровых вазах. Бонсаи прекрасны. Это большие деревья крохотной, лилипутской страны. Они ведь даже плодоносят. Во Вьетнаме я чуть было не купил карликовый мандарин.
– У него есть дуб, лавр, мирт и маслина. Все они растут в горшках на подоконнике.
– Значит, это бонсаи.
– А баньян?
– О старик, это сказочное тропическое дерево! Гигант лесов, ствол которого из-за вросших в землю воздушных корней похож на лабиринт. В тени баньяна может жить целая деревня.
– Его баньян не даст тени и для котенка.
– Тогда это тоже бонсаи, хотя я не слышал, чтобы баньян выращивали в комнате. Какие еще растения у него были?
– Были… Да, Юр, именно были… Дерево дай, коланхоэ, индийский лотос, гинкго и сома. Тебе это что-нибудь говорит?
– Ты ведь сам настроил меня на определенную волну? Естественно, что я тут прослеживаю тенденцию.
– На это я и надеялся, Юр, – удовлетворенно вздохнул Люсин. – Что за тенденция?
– Лавр, мирт и маслины – священные деревья древних греков, дубу поклонялись друиды и германцы, из сомы варили напиток бессмертия боги арьев, а лотос и ныне почитают миллионы буддистов. Это вкратце.
– А более полно?
– Нужно исследовать каждый отдельный случай. Маслину, например, обожествляли в Иудее, лотос – в Древнем Египте. Гинкго – реликт третичного периода. Кажется, ему придают какой-то смысл в Юго-Восточной Азии.
– Ты не сказал про коланхоэ, про дерево дай.
– О них я слышу впервые.
– Займешься, Юрок?
– Конечно. Мы же договорились.
– Попробуй поискать связь между священными деревьями и драгоценными камнями. Ладно? Особое внимание обрати на алмаз, на окрашенные его разновидности: красные, голубые…
– Слушай, старик! – схватившись за голову, вдруг прошептал Березовский. – Уж не возвращаемся ли мы к сокровищам катаров? Помнишь стихи: «Отличный от других алмаз, бордоское вино с водою»!
– Ничего я не знаю, Юра! – осадил его Люсин. – Даже намека и то нет. Поэтому не увлекайся. Лучше действуй в указанном направлении.
– Так ведь и направления нет?
– Это уж ты сам решай, есть или нет. Грецию и Индию ты сам назвал, я тебя за язык не тянул. Про сому, из которой напиток бессмертия делают, я тоже от тебя первого услышал.
– А ты, выходит, здесь ни при чем? Как Понтий Пилат?
– Нет, Юр, я только подтолкнул тебя чуточку дальше. Сориентировал на камень и древо. Подработай мне эту часть, пожалуйста. – Люсин вырвал из книжки листок, на котором были записаны названия растений. – А, Юрок? На-ка, возьми.