Третий полицейский

Но ведь если мы согласимся, что эта дорожка ведет в вечность, вопрос о лифте — мелочь. Это ведь все равно, что проглотить лошадь с телегой, а потом поперхнуться блохой.

Нет. Я запрещаю лифт. Я достаточно знаю о следующем мире, чтобы быть уверенным, что туда не попадают и оттуда не возвращаются на лифте. Кроме того, мы, должно быть, уже недалеко от этого места, а я не вижу, чтобы какая-нибудь клетка лифта уходила в облака.

И на Гилхени не было руля, напомнил я.

Если только слово «лифт» не имеет особого смысла. Как, например, «опустить», когда речь идет о виселице. Надо полагать, удар под подбородок тяжелой лопатой тоже можно назвать «лифтом». Если имеется в виду это, насчет вечности можешь не сомневаться, и бери всю ее целиком себе, и в добрый час.

Я все же думаю, что там электрический лифт.

Внимание мое было отвлечено от этого разговора сержантом, замедлившим шаг и прелюбопытно шарящим тростью. Дорога достигла места, где земля по обе стороны поднималась, у наших ног непомерно разрослись трава и куманика, за всем этим были спутанные предметы покрупнее, а дальше — высокие коричневые заросли, осаждаемые зелеными ползучими растениями.

— Это практически тут, — сказал сержант, — или рядом с местом где-то около близлежащего соседнего места.

Он протащил трость вдоль зеленого края, ощупывая скрытую землю.

— Мак-Кружкин проезжает здесь вдоль травы на велосипеде, — сказал он, — это более легкий блин — и колеса точнее, и седло — прибор почувствительнее, чем покрытая роговицей рука.

Прогулявшись еще раз и еще пощупав, он нашел то, что искал, и вдруг втащил меня в заросли, бывалой рукой раздвигая зеленые занавески ветвей. — Вот спрятанная дорога, — кликнул он спереди назад.

Нелегко сказать, позволительно ли называть дорогой место, сквозь которое приходится продираться дюйм за дюймом ценой мелких ранок и ожогов от пружинящих веток, шлепающихся назад о вас. Тем не менее земля под ногой была ровная, и по обе стороны я различал на некотором неясном расстоянии круто поднимающуюся землю, покрытую камнями, мраком и влажной растительностью. Стоял душный запах, и многочисленные мухи из класса мошек вели себя тут как дома.

В метре передо мной сержант, нагнув голову, дико ломился вперед, нанося побегам помоложе суровые побои тростью и выкрикивая в мой адрес приглушенные предупреждения о сильных натянутых ветках, которые он готовился вот-вот выпустить в моем направлении.

Не знаю, как долго мы двигались и какое прошли расстояние, но воздуха и света становилось все меньше, и я уверился, что мы заблудились во чреве огромного леса. Земля по-прежнему была достаточно ровна для ходьбы, но покрыта сырыми и гниющими листопадами не одной осени. Я со слепой верой следовал за шумным сержантом, пока силы мои почти не иссякли, и я уже не шел, а несся вперед кубарем, беззащитный перед жестокостью веток. Я чувствовал себя очень больным и усталым. Я хотел завопить ему, что умираю, но тут заметил, что заросль редеет и сержант, скрытый впереди, кричит мне оттуда, что мы пришли. Когда я дошел до него, он стоял перед небольшим каменным строением и, согнувшись, снимал с брюк зажимы.

— Вот он, — сказал он, кивая головой на домик.

— Вот что? — пробормотал я.

— Вход туда, — ответил он.

Сооружение выглядело в точности, как подъезд деревенской церквушки. Тьма и беспорядок ветвей не позволяли ясно различить, было ли за ним здание побольше. Подъездик был старый, с зелеными пятнами на каменной кладке и с бородавками мха в многочисленных щелках. Дверью служила старая коричневая дверь на религиозных петлях, с орнаментальными железными украшениями. Она находилась в углублении и была изготовлена точно по размеру своего остроконечного проема. Это был вход в вечность. Я сбил рукой со лба потоки пота.

Сержант чувственно общупывал себя в поисках ключей.

— Душновато, — сказал он вежливо.

— Это вход в мир иной? — прошелестел я. От усилий и трепета мой голос прозвучал тише, чем я ожидал.

— Но погода по сезону, так что жаловаться не на что, — прибавил он громко, не обращая внимания на мой вопрос. Мой голос был, возможно, слишком слаб, чтобы добраться до его уха.

Он нашел ключ, поскрежетал им в скважине и распахнул дверь. Он ушел в темные недра, но потом выслал обратно руку, чтобы вдернуть меня за рукав с собой.

Зажги там спичку!

Почти одновременно с этим сержант нашел в стене коробку с выключателями и проводами и сделал все необходимое, чтобы появился поразительный прыгающий свет. Но и секунды стояния в темноте мне более чем хватило на то, чтобы удивиться, как никогда в жизни. Пол. Ступив на него, ноги были удивлены. Он был сделан из пластин с крошечными штифтиками, как пол паровоза или как галереи с перилами вокруг большого печатного пресса Он звенел полым призрачным шумом под подковками сержанта, который теперь прогрохотал к другому краю комнатки, чтобы там, повозившись со связкой ключей, распахнуть еще одну дверь, спрятанную в стене.

— Конечно, хороший проливной дождичек очистил бы воздух, — провозгласил он.

Я осторожно подошел посмотреть, что он делает в небольшом стенном шкафу, куда он зашел. Тут он успешно поработал еще над одной коробкой для неустойчивого света. Он стоял спиной ко мне и осматривал панели в стене. Их было две, они были маленькие, со спичечный коробок, и на одной панельке было видно число шесть, а на другой десять. Он вздохнул, вышел из стенного шкафа и печально посмотрел на меня.

— Говорят, от ходьбы он понижается, — сказал он, — но, по моему опыту, он от ходьбы растет, ходьба его делает твердым, и остается много места для прибавки.

На этой стадии я подумал, что простое обращение, произнесенное с достоинством, имеет некоторый шанс на успех.

— Вы мне не скажете, — сказал я, — поскольку я буду завтра мертвецом, — где мы находимся и что делаем?

— Взвешиваемся, — ответил он.

— Взвешиваемся?

— Станьте вон в тот бокс, — сказал он, — чтоб нам посмотреть, какой у вас показатель по непосредственному измерению.

Я с сомнением ступил на новые стальные пластины в стенном шкафу и увидел, как числа изменились на три и шесть.

— Три пуда шесть фунтов, — сказал сержант, — весьма завидный вес. Я б отдал десять лет жизни, чтоб сбросить часть мяса

Стоя спиной ко мне, он открывал еще один шкаф в другой стене, проводя квалифицированными пальцами по еще одной осветительной коробке. Явился неустойчивый свет, и я увидел, что он стоит в шкафу, глядя на свои большие часы, и рассеянно их заводит. Свет прыгал у его подбородка и отбрасывал неземные, скачущие тени на жирную его физиономию.

— Будьте добры, подойдите, — позвал он меня наконец, — и зайдите-ка сюда ко мне, если только не желаете, чтобы вас оставили в вашем собственном обществе.